Для начала мы поругались с Армоном, потому я категорически не хотел тащить Одри в наше тайное логово. — Какое оно тайное, если показывать его… всяким? — злился я. — Я не всякая! — взвилась девчонка. — Да ладно? А кто ты? — уставился ей в лицо, подначивая, чтобы проболталась. Но нет, смолчала, прикусив язык. Я хмыкнул. — Всякая, значит. — Здесь оставаться опасно, — напарник принюхивался тревожно. — И мы лишь теряем время! А идти нам больше некуда. Или ты предпочитаешь ближайшую подворотню? — У меня есть домик на окраине Кайера, — сердито бросила Одри. — Можете пока пожить там. — Какая неслыханная щедрость! Особенно после того, как из-за тебя мой дом превратился в помойку! — Я не виновата в этом! — заорала Одри. — Заткнитесь оба и залезайте на лошадей! — прошипел Армон. — Где этот дом? — На северной окраине, — хмуро бросила девушка и отвернулась. — Значит, решено, — подытожил напарник и тоже пошел к лошадям. — А мое мнение не надо спросить? — обозлился я. — Лекс, или ты идешь с нами, или оставайся здесь! Я подумал, а не швырнуть ли в спину Армону файер, но решил не тратить силу. Швырну потом, когда немного отойду. Впрочем, силы возвращались ко мне довольно быстро. Но пока я лишь залез в седло и дернул поводья. * * * Домик на окраине оказался маленьким, тесным и пыльным. Всего две комнатки, похожие на чулан, сырой подвал и чердак, на котором было невозможно стоять в полный рост. — Отвратительно, — осмотрелся. — А куда я буду девочек приводить? Одри презрительно фыркнула и ушла в тесную и неудобную купальню, в которой вместо нормальной каменной чаши для омовений стояла деревянная кадушка. И даже водопровода здесь не было, Армон молча прихватил ведро и отправился к колодцу. Вдвоем с хозяйкой этого гнусного местечка, которое и домом-то назвать язык не поворачивался, они навели относительный порядок. Я в процессе уборки не участвовал, хотя и не удержался от раздачи ценных указаний. — Там пыль осталась, — указал я Одри на древний трухлявый комод, развалившись в таком же доисторическом кресле. Девушка махнула тряпкой. — Ниже. Еще ниже. Детка, ты ослепла? Там все в паутине. — Нет здесь паутины, — возмутилась она. И все-таки сообразила, что стоит, склонившись и отставив зад, обтянутый серым платьем. Выпрямилась и бросила на меня злой взгляд. Потом швырнула тряпку в мою сторону, правда, не попала. — И с прицельностью у тебя проблемы, — съязвил я. — Или вернее сказать… с цельностью? Особенно в некоторых местах? — Может, хватит ко мне цепляться? — прошипела она, даже губы побелели от злости. — Так я только начал, — уверил, закинув ногу на подлокотник. — Это называется семейная жизнь, малышка. — Чтоб ты сдох, Лекс! — выплюнула она, я весело рассмеялся. — Становись в очередь из желающих. — Не сомневаюсь, что эта очередь очень длинная! — Не очень. Большинство из стоящих в ней уже покойники, — ласково уверил я. — Ты мне угрожаешь? — Что ты, милая. Я обрисовываю перспективы. — Ты меня не тронешь, — она вскинула голову. — Не сможешь. — Всегда есть лазейка, — я улыбался, с удовольствием рассматривая ее бледнеющее и краснеющее лицо. — Кстати, я не против слегка развлечься. Начнем? — О чем это ты? — она попятилась к двери. — О супружеском долге. Собираюсь честно и ответственно его исполнить. Приподнялся, и, придушенно пискнув, Одри вылетела за дверь. Ее шаги простучали по лестнице, кажется, девчонка металась в панике, не зная, куда от меня спрятаться. Я упал обратно. Как будто мне заняться больше нечем, отлавливать в этой лачуге перепуганную девчонку. В другой раз развлекусь, когда скучно станет. Я вновь задумался о том, что искали в моем доме. И, похоже, не нашли. Беспокойство грызло изнутри, подталкивая проверить мою догадку и убедиться, что книга на месте. Конечно, я не дурак, чтобы хранить талмуд там, где живу. Это слишком опасно, и не только потому, что ее могут найти. Такие артефакты надо держать как можно дальше от живых, мертвое всегда норовит завладеть жизнью. Солнце уже опускалось, а значит, самое время для прогулки. Когда я вышел из дома, Армон добросовестно устанавливал ловушки вокруг нашего убогого пристанища. — Далеко собрался? — он окинул меня взглядом, посмотрел на мешок за плечом. — Прогуляюсь. — Моя помощь нужна? — Нет. Армон кивнул и вернулся к своему занятию. Напарник у меня понятливый. По дороге я несколько раз менял направление, путал след, растекался туманом и тьмой. Делал все, чтобы сбить со следа преследователей, если бы такие оказались. Мое чутье молчало, но лучше проделать все эти сложности, чем привести врага в свое логово. Так что на кладбище я оказался лишь в полночь, когда погрызенный с одного бока месяц уже завис над старым погостом. Жальник был старый, давно недействующий, решетка на кованых воротах покрылась ржавчиной. Я присел, внимательно осмотрел свои руны. Не тронуты, что меня порадовало. Значит, гостей в мое отсутствие не было. Через ворота не пошел, обошел ограду и перелез через каменную кладку. Вздохнул полной грудью. Каменные изваяния скорбно смотрели на меня в свете звезд, провожали взглядами, пока я шел по дорожке. В глубине возле засохшего дуба стоял склеп. Заколоченные двери щетинились железными штырями и осиновым крестом, прибитым на створку. Такие отпугивают обычных кладбищенских воришек, а мои руны отворачивают заезжих некромантов. Впрочем, последним на этом погосте делать нечего, здесь слишком давние трупы, сгнившие, даже поднимать нечего. Истлевшие кости не годятся даже в качестве учебного материала для новичков, так что некроманты предпочитают жальник на другом конце города. Каменная горгулья, что стояла у входа в склеп, смотрела с ожиданием. Я приложил разрезанную ладонь к ее лицу и прошептал заклинание. Горгулья шевельнулась, лизнула мне кожу раздвоенным языком. — Но-но, не увлекайся, — буркнул я. — Ты нежить, тебе ни к чему столько крови. — Жжжадный… — проскрипела горгулья. — А то, — хмыкнул я. — На вас кровушки не напасешься. Открывай. — Ещщще? — Обойдешься. Я дань отдал, открывай. — Обижжжаешшшь… — Разрушу, — пообещал я. Горгулья клацнула зубами и медленно повернулась вдоль своей оси. Осиновый крест на створке склепа тоже начал вращаться, все ускоряясь и сливаясь в новую фигуру круга, в котором железные штыри вырисовывали знак бесконечности. Я смотрел внимательно, чтобы не пропустить момент. И когда вращение достигло необходимой скорости, резко впечатал в дверь ладони, останавливая его. Выдохнул. Если не рассчитать момент, то штыри пробьют руки — не слишком приятное развлечение. К тому же на них споры ядовитого гриба, вызывающего медленное и неотвратимое разложение тканей. Створки дрогнули и медленно разъехались в стороны, а я шагнул в плесневелое нутро склепа. — Ну здравствуй, учитель, — насмешливо отвесил поклон, когда во тьме вспыхнули злобные алые глаза. — Давненько не виделись. — Еще бы столько же… — голос его ударил по ушам. Мой наставник все еще пытается причинить мне боль. — Это как получится, — обрадовал я, зажигая факел. Нутро склепа озарилось дергающимся пламенем, и я прошел к установленному внутри гробу. — Никчемный, жалкий воришка! — прошипел наставник. — Не смей ее трогать! Она тебе не принадлежит! Существо, некогда бывшее моим учителем, оскалилось, показав два ряда черных, но острых зубов. Ветхие куски одежды не скрывали гниющей плоти и сочащихся язв на тщедушном, скрюченном тельце. Когда-то его звали мэтр Кархан, сейчас это была регенерирующая нежить, все никак не желающая подыхать. Наставник оторвал от своей руки кусок плоти и сожрал его. Черная дыра медленно начала затягиваться красным мясом. Я оттолкнул его ногой. — Ничтожество, не смей! Кархан завизжал, давясь липкой слюной и остатками гнилого мяса. — Отвали, не то получишь, как в прошлый раз, — предупредил я, сдвигая крышку гроба. Наставник отпрыгнул, памятуя о том ударе, который размазал его по стенке. Но, как я уже говорил, умереть он не мог. Смешно, но это не я сделал его таким, а он сам. Наставник привязал себя к книге еще при жизни, только я об этом не знал, когда воровал ее. И самое странное, что артефакт признал нового хозяина в моем лице. Ну а Кархан остался вечным слугой возле нее, не мертвым и не живым, но по-прежнему злобным. Он сыпал проклятиями, но не приближался. Из-под тяжелой крышки показалось бледное лицо. Кожа словно лепесток лилии, прозрачная, ровного молочного цвета. Черные ресницы на этом лице кажутся перьями ворона. Ее губы полные и всегда чуть изогнуты, словно в насмешке, а волосы иссиня-черные и шелковые на ощупь. Она прекрасна так, как не может быть живая женщина. И иногда я понимаю, почему Кархан пожертвовал жизнью, чтобы служить ей. Даже меня всегда тянет на поэтические сравнения при виде ее. Книга никогда не была рабой чернокнижников, это темные во все времена преклонялись перед ней. Рано или поздно это случается со всеми, может, поэтому я надеюсь на «поздно» и прихожу сюда, как можно реже.