Глава 1 Их предупредили. Приспешники оставили лишь пустую квартиру да пару-тройку томиков нелегальной поэзии. На столе объедки, ящики шкафа выдвинуты, содержимое разворошено. Преступники спешно собрали пожитки, которые могли унести, и побежали на восток, в Морок. Давно, когда я еще носил мундир, маршал сказал мне, что в Морок уходят только отчаянные, тупые или жадные. Приспешники были из первых. А я собрал с десяток вторых и третьих и отправился убивать беглецов. Мы вышли из Валенграда после полудня. День был обычный, смердело сточными ямами, убожеством, скверным концом скверного лета. Предложенные деньги не стоят риска, но я зарабатываю охотой на людей и не намерен тянуть с поимкой. Половина команды – жалкое местное отребье, никогда не бывавшее в Мороке. Они чуть не наложили в штаны, как только мы выехали за узкие городские ворота, и милю спустя уже расспрашивали про джиллингов и дульчеров. Через две мили один из них рыдал. Мои старики посмеивались и успокаивали: мол, вернемся до заката. Но мы не догнали засранцев и через три дня. Уже никто не смеялся и не успокаивал. – Они пошли на Пыльную расщелину, – сказал Тнота. Он повертел круги на астролябии, поднял ее на уровень глаз, чтобы оценить расстояние между лунами. – Капитан, а я ведь говорил, что туда они и побегут. – Как в дупу на все сто, – ругнулся я. Вон следы в песке, мать его. И вправду, прямиком туда. – Ну дык, – изрек Тнота, ухмыляясь, скаля зубищи: горчично-желтый мазок на лице цвета смолы. – Я-то помню. Ты заявился в бар с бумагами, а я сразу говорю, мол, ставлю на то, что они побегут в ущелье. Значит, мне теперь причитается. – Даже если б за эту работу прилично платили, ничего тебе не причиталось бы. А нам платят не прилично. – И кто виноват? Не я выбираю работу, – заявил Тнота. – Ты прав. Впервые за день. А теперь помолчи и проложи нам курс. Тнота поднял подзорную трубу к небесам цвета синяка недельной давности. Грязно-золотое, зеленоватое, потрепанно-фиолетовое, уродливое буро-кровавое, будто сгусток мяса, лопнувших капилляров и засохших жиж. Тнота посчитал на пальцах, провел невидимую линию от одного месяца к другому. Трещины в небе не давали о себе знать, в клубящихся облаках лишь пробегал шепоток. В Мороке все не так. Все неправильно. Скорей бы пристрелить ублюдков и повернуть домой! Мы ехали через дюны из каменного крошева и песка, мимо черных и красных камней, сухих, как соль. Морок будто дышит. Ощущается, как от него что-то исходит – гнусное, злое. Оно просачивается, напитывает, набивается в десны, и ты чувствуешь яд. Чем дальше от Морока – тем лучше. Наконец, забрав к юго-востоку по черным пескам, мы нашли труп украденной приспешниками лошади. Ей что-то отгрызло ноги. Приспешники поступили умно: отпустили лошадь на волю, а сами кинулись наутек. Но купленное за лошадь спасение не надолго. Теперь мы их точно догоним. Я видел: мои ребята приосанились, взбодрились. К вечеру на наших седлах появится пара голов, и к закату мы отправимся на запад, к границе и цивилизации. Я вынул из-под плаща фляжку, потряс. И вспомнил, что это уже в четвертый раз. Само собой, в ней не прибавилось ни капли. Бренди иссякло. У нас осталась только бражка, и той кот наплакал. Морок опасен и отряду тяжеловооруженных солдат. А как выжили двое нетренированных, безоружных и неподготовленных гражданских – загадка. И это еще одна причина побыстрей убираться отсюда. Следы на песке – как открытая книга. Впереди Пыльная расщелина, узкий шрам в земле, разруб среди кочующих дюн, едкого песка и хрупких камней. Словно молния прочертила по земле точное отражение трещины в небе, увечье сверху донизу мира. От небесной трещины донеслось пронзительное вытье. Мои ветераны схватились за амулеты и колдовские камни. Да, пусть наемники и крутые ребята, но суеверий у них больше, чем у святоши в праздничный день. Все не меньше меня хотят выбраться из Морока. Нервничают. А нервные солдаты портят самую простую работу. Хотя только благодушный идиот удостоил бы мое сборище головорезов слова «солдаты». Когда мы подъехали к склону, уходящему вниз в темноту, я позвал: – Ненн, вали сюда. Та опять жевала смолу. Чавкала. Работала челюстями как заведенная. Зубы – черным-черны. Честное слово, по эту сторону ада точно не найти звука, достающего сильнее. – И с чего тебе взбрело жевать эту дрянь? – Все леди ее жуют, – ответила она и пожала плечами. – С какой стати тебе подражать подлизам какой-нибудь дряхлой герцогини с гнилыми зубами? – Капитан, мода такая. Что уж поделаешь? Надо блюсти репутацию в обществе. И с какой стати Ненн вздумала, что хоть кому-то взбредет в голову пялиться на ее зубы? Когда на лице некомплект кое-каких частей, зубы вряд ли привлекут внимание. Чавк-чавк-чавк. А-а, бесполезно. Это все равно что советовать Тноте блюсти целомудрие. Однако я все равно злобно воззрился на Ненн. – Капитан, есть работа? – осведомилась она, выплюнув комок смолы. – Идем вниз. Только мы вдвоем. – Только мы? – равнодушно осведомилась Ненн. Притом деревянный нос на ее лице и не дрогнул. – Их всего двое, и то безоружных. Думаешь, не справимся? – Я боюсь не их, – ответила Ненн и выплюнула смолу. – Да там что угодно может быть. Сквемы. Дульчеры. – Или большой горшок золота. А вдруг? Вообще говоря, для дульчеров мы слишком далеко на юге. – А сквемы? – Кончай сопли распускать. Руки в ноги и вниз. Если хотим денег, обе головы должны быть в целости. А ты же знаешь, как парни работают. Суду только дай повод не платить. А народ у нас увлекающийся. Помнишь, что случилось в Сноске? Теперь кривиться пришлось Ненн. – Да уж, помню. Сноск для всех стал скверным воспоминанием. Потерять деньги за такую работу из-за придирок. Честное слово, я по сей день считаю, что из тех кусков можно было сложить вполне узнаваемое лицо. – Вот и хорошо. Взбодрись и собирайся. Я спрыгнул наземь. Ноги болели от езды, в крестце стреляло. Лет десять назад такого и в помине не было. Нет привычки подолгу торчать в седле. Теряешь форму. Я всегда повторяю себе, что именно теряю форму, а не старею. Тнота вылез из седла, чтобы помочь мне собраться. Он старше меня. И я не пускаю его в стычки. Хотя это лишь потому, что от него в драке не больше проку, чем от парадного шлема. Взявшись за меч, Тнота скорее искалечит себя, чем кого-то другого. Мне внизу нужен злобный проворный ублюдок вроде Ненн. Тнота проверил ремни на моем полудоспехе и зарядил мушкет, пока я выбирал и совал за пояс оружие из притороченного к седлу арсенала. Остановился на коротком широком тесаке и длинном кинжале. Внизу, в ущелье, руку выпростать трудно. Я пару лет тому назад спускался в расщелину. Она не шире закоулка в трущобе. Ненн в доспехе из вороненой стали выглядела свирепо и боевито. Тнота высек огонь и запалил фитили на мушкетах. Все, артиллерия готова плевать свинцом. Правда, я не намеревался пускать ее в ход. Мушкетная пуля оставляет после себя кровавую кашу. Но, как и сказала Ненн, внизу бывают сквемы. В развороченных кишках земли вообще может оказаться кто и что угодно. Чем быстрее мы сдернем головы с приспешников и повернем назад, тем лучше. – Из расщелины можно выбраться лишь в трех местах. Ты помнишь, в каких? – спросил я. Тнота кивнул и указал: один выход в миле, второй – в полумиле к востоку от первого. – Отлично. Если мы их спугнем, караульте там, берите их и ждите нас. – Легкая работка! – Тнота за начальника! – проревел я. Похоже, кое-кто даже обратил внимание. И как я, мать его, умудрился найти такое отребье? Двадцать миль в глубь Морока, ни капли бренди и пригоршня швали под рукой. Что-то, мать честная, с моей гребаной жизнью не так. Вниз идет склон, покрытый щебенкой и древними окаменелыми корнями. Трудно пробираться, когда от стены до стены семь футов, а ты увешан оружием. И темно. Чуть видно, куда поставить ногу. Из-под нее норовят обвалиться потоки крошева, загрохотать в темноту. Мы изо всех сил стараемся двигаться осторожно. Пыльная расщелина глубока. Наверное, потому враг любит назначать ее местом встречи своих шпионов и приспешников. Наши патрули редко подбираются к ней – уж очень далеко в Морок. Но если и заходят, в темноте не шарят. Даже у нынешних офицеров хватает здравого смысла. Воздух – холодный и отчаянно сухой. Из камня вокруг торчат корни. До Морока здесь стоял тысячелетний лес. Остались только корни, серые и сухие, будто древние кости. В Мороке нет воды. Иногда попадаются нефтяные лужи, но они скорее убивают, чем помогают расти живому. – Хочу кое в чем признаться, – сообщил я. – Ты что, вдруг просветлился и уверовал? – осведомилась Ненн. – Вряд ли. – Захотел оставить меня одну в темноте? – С какой стати? – сказал я, огибая большой валун. Я прислонился к нему, приложился чуть сильнее, чем следовало, – и камень посыпался, будто мел. В Мороке истлевает все. – Суд заплатит больше, чем я сказал. Не намного, но достаточно, чтобы задуматься. – Ты соврал насчет платы? – спросила Ненн. – Я всегда вру насчет платы. – Засранец. – Это да. Кажется мне, наши простые приспешники не такие уж и простые. – Шпионы? – Нет. А вдруг она «невеста»? – В Валенграде нет «невест», – подозрительно быстро заверила Ненн. Мы спустились ниже, и путаница торчащих из стен корней заслонила свет и ветер. Ненн подула на фитиль – кончик засветился ровным красным огнем. Запах горящего фитиля в темноте действовал успокаивающе. Он похож на аромат горящего дерева – но горче, острее. – Нам заговаривают зубы, – сказал я. – Люди из цитадели в прошлом году нашли одну. Здоровенную, шириной почти в дом. Ее и сожгли прямо в доме, потом сказали – случайный пожар. Ненн попыталась фыркнуть. Забавный жест для того, у кого нет носа. Прозвучало странно.