К моему лбу прижались маленькие нежные пальцы. – Будет больно. Чуть-чуть, – прошептала она. Наверное, болело бы не чуть-чуть, если бы я соображал хоть что-то. Но спустя пару секунд я стал трезвей стеклышка, и вот тогда заболело. Мать твою, и как! Вспыхнуло ослепительное бело-золотое сияние, словно лампа на шесть катушек. Оно слепило и через закрытые веки. Меня окатило огнем, ядовитый жар хлынул с головы до ног, а потом назад. Я содрогнулся и шлепнулся на кровать. Притом я шмякнулся затылком о стену и от удара вдруг понял с кристальной ясностью: Эзабет Танза только что полностью выгнала из меня алкоголь. – Что за хрень ты сотворила? – промямлил я. Рот словно залит бренди, но оно отчего-то на вкус будто рвота. – Отлично, – одобрила Эзабет. – Теперь думаем нормально? Она отступила на шаг, уперла руки в бока. Всего пяти футов ростом – но словно заполнила собой всю комнату. Под тяжелым плащом я заметил синее платье. Внезапно просветленный и здравый, словно сестра-монашка, я захотел, чтобы Эзабет наконец сняла маску и показала лицо. – Ты меня протрезвила? – спросил я. Она рассматривала небольшой стальной приборчик, прикрепленный к поясу. Приборчик походил на фляжку для бренди, но я знал: это канистра для фоса, футляр для портативной катушки. – Мне придется потратить две ночи на плетение, чтобы возместить фос, потраченный на твои мозги, – раздраженно сообщила она. Хм, я ее не просил. Я и не представлял, что спиннер может употреблять фос на такое. Но те всегда богаты на сюрпризы. Она потратила на меня тысячи две марок. И это самое малое. Хорошая плата за толику внимания. Наверное, я давно не видел свое логово трезвым. Ох ты, мать честная. В какой же отхожей яме я живу! Хоть бы в голову пришло прибраться… В мойке батарея немытых тарелок, по всем столам, полу и стульям – куча старых оглодков: несъедобных закрайков пирога, заплесневелых горбушек, миска не съеденного супа – или туда просто кто-то наблевал? Белье на постели не меняли с год. А может, и больше. Все воняло. – Чего ты пришла? – Мне нужна твоя помощь. Ты сейчас трезв? Можешь говорить? – Кажется, ты об этом основательно позаботилась, – ответил я, встал с постели и пошел к умывальнику. Я пару раз качнул насос. Бочку на крыше наполнил дождь, и в мою чашку полилась хорошая его доза. Странно пить воду в такое время ночи. – Отчего б тебе не снять маску? – предложил я. – Было бы удобнее. Конечно, я думал про ее удобство. И вовсе не хотел видеть ее лицо. С какой стати, правда. Она заколебалась. – Я могу выглядеть не такой, какой ты меня помнишь. – Я не то чтобы запомнил твое лицо, – соврал я. Хоть я видел его совсем недолго, я мог бы написать его маслом, если потребуется. Хотя маслом я писать не умею. Но не важно. В общем, я очень хотел видеть ее лицо. Когда она потянулась к застежке, я заметил легкую дрожь в ее пальцах. Эзабет откинула платок и открыла лицо точь-в-точь как тогда, на станции. И как двадцать четыре года назад. Нежность совершенной юности, элегантности, красоты. Мне сдавило глотку, стиснуло сердце. Господи! Я сглотнул. Ей же почти как и мне – а она словно шестнадцатилетняя. Та, кто сидела напротив меня за столом столько лет назад. Эзабет отчего-то встревожилась, но тут же снова расслабилась и сказала: – Спасибо. Иногда так приятно снять ее. Затем она откинула капюшон, открыв пышную буйную гриву каштановых волос, прямо лучащуюся жизнью. Понятно же, отчего она так пленила меня давным-давно, в наивной юности. Годы не коснулись ее – ни единого седого волоска, ни морщинки. Она спихнула мою старую грязную рубаху на пол, села за стол. – Зачем ты вообще ее носишь? Она замялась снова. – …Э-э, придворная мода. Высший свет предпочитает скромность. Хм, это мода тридцатилетней давности, и то в лучшем случае. Моя бабка носила наметку. Правда, я в последнее время не шибко интересуюсь корсажами и турнюрами. – Чего тебе нужно? – Я ищу Глека Малдона, – ответила она. – Мне сказали, ты знаешь его. Да уж, прямиком к делу. Удивительно. – Знал, – сказал я. – Знал или знаешь? – Я же сказал, знал. Он мертв. Невозмутимое лицо Эзабет чуть дрогнуло. – Ты уверен? – Когда он удрал, послали за мной. Мне предложили кучу денег за возвращение Глека. А я и так искал его. Но в городе его нет, и ни на одной дороге его не было. То есть он ушел туда, где дорог нет. Значит, на восток. А если он ушел на восток – он мертв. А ты что, охотница за психами, подрядилась вернуть бедолагу в Мод? Что-то вроде «пошли спиннера ловить спиннера»? – Нет, – выговорила она и нахмурилась. – Я помогала ему в исследованиях. Мне нужно отыскать его. – Удачи, – пожелал я. – Меня просили найти Глека, и я перевернул каждый чертов камень, который только мог вообразить. Хочешь знать, что, по-моему, случилось? Он разнес себя в клочки, пытаясь выбраться из Мод. Сосредоточившись, я отпил воду из стакана. В ней ощущался привкус металла и химии из фильтра. – Он был твоим другом? Я вздохнул, уселся поудобнее. Голову словно кололи ножом. Эзабет выжгла фосом алкоголь и оставила меня с гребаным похмельем. – Здесь, на границе, люди иногда больше чем друзья. Глека приписали к моему батальону, когда я еще служил под маршалом. Глек был заносчивый наглый засранец, причем старше меня. Ему не нравилось, что я командую. Но когда твою задницу спасают несколько раз, поневоле проникнешься уважением. Потом я ушел из армии, сделался «Черным крылом». Иногда мне требовался спиннер. Глек был как живая наемная пушка. Хотя он не особо хотел денег. Ему просто нравилось взрывать и разносить в клочья. Все-таки лучший боевой спиннер Валенграда. Верней, был лучшим, пока не съехал с роликов. Последние два года было заметно, как он съезжает. Я виделся с ним все реже и реже. – Мне очень жаль твоего друга, – сказала Эзабет. Да, она из тех редких людей, кто говорит «мне жаль», – и видишь, что они по-настоящему скорбят о потере. – Нам всем чего-то жаль, – сказал я. – В чем ты помогала ему? Эзабет стиснула одетый в перчатку трехпалый кулачок, прижала к губам, посмотрела на меня, и в ее глазах отчетливо обозначился вопрос: можно ли тебе доверять, капитан? Я отчаянно хотел ее доверия. – Если не хочешь – не говори, – заметил я. – Так или иначе, ты – капитан «Черных крыльев», – сказала она. – А до того – солдат. Вся твоя жизнь посвящена охране границы. – Ну, так мне выпали карты. И я играю с ними. Она фыркнула. – Ладно. В общем, у меня есть крайне важная информация, касающаяся защиты границы. Верней, отсутствия этой защиты. Верней, у меня была информация – до того, как я потеряла ее. Целые месяцы работы. Одни вычисления заняли полгода. Она забормотала что-то едва слышное, загибая пальцы. Кажется, она перестала видеть, где она и с кем. Так же было и с Глеком. Если она еще не двинулась, то уж точно недалеко. – А что если б я сказала тебе: Машина Нолла больше не работает? – вдруг выговорила она. В комнате внезапно стало холодней. Намного. Я оцепенел и только немо глядел на Эзабет. Она ожидала, нахмурившись. – Я бы назвал тебя еретичкой, – выпрямившись, ответил я. – А если бы я услышал такое на улице, то отправил бы тебя в белую камеру по обвинению в подстрекательстве. – Малдон первым обнаружил беду. Он пришел ко мне, потому что читал мои с братом ранние работы и мою диссертацию о рефракции света. Эзабет встала, подошла к окну, покрытому коркой грязи, посмотрела сквозь нее на синие и красные городские огни. – Ты знаешь, сколько нужно стандартных катушечных батарей, чтобы активировать Машину? – Нужно спросить кого-нибудь из Общества инженеров эфира, – предположил я. – Я спросила. Они солгали. Глек сумел раздобыть оригинальные схемы. По ним нужно семьсот двенадцать тысяч полностью заряженных катушек. На вычисление этого у нас и ушло полгода. А я потеряла расчеты на Двенадцатой станции. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Выгодно купить можно у нашего партнера.