Я полжизни провел на границе. Повидал много людей. Кто-то приходил и уходил, кто-то приходил и умирал. Те, кто оставался, не всегда бывали приятными попутчиками. Когда впервые теряешь друга, кажется, все меняется, прежнее разбилось, ушло. Когда теряешь много друзей, понимаешь – ты уже другой, но каким был прежде, не помнишь. Иногда читаешь некролог засранца, который тебя однажды обжулил за игровой доской, и честно радуешься тому, что он напоролся на перо или попал на зуб дульчеру. Но иногда – не часто, но все же – при жизни не дашь за человека и ломаного гроша, а после его смерти хочешь разнести ворота в преисподнюю, чтоб выдрать его оттуда. Я хотел вернуть Ненн. Пусть она свирепая, сварливая и головорез почище любого пирата, но она – мой головорез. Не ей, мать ее, подыхать от простой раны в живот. Мы потащили ее в расписной гребаный экипаж. Ненн материлась так, что у святош душа пошла бы кровавыми пузырями. Правда, я испугался, когда проклятия сменились стонами и гримасами. – Меньше б ты жрала хера, – посоветовал я. – Тяжелая, мать твою. Она оскалилась в ответ. Мол, я б тебе отвесила, мне б только отдышаться. Тнота открыл дверь. Ну, целый зал внутри. На восемь человек, и лавандой пахнет. Когда мы водрузили Ненн на сиденье, она заорала. Да, не самая надежная койка, чтобы отдавать концы. Ну, какая есть. Надо ехать быстро, а рессоры на карете куда лучше, чем подвеска военных колымаг. – До Валенграда вдоль границы – три дня, – сказал я Тноте. – Надо двигать. Найди нам лошадей. Если кто скажет слово… Я сперва подумал: пусть Тнота адресует их ко мне. Но, мать его, у меня еще столько дел. – …Тогда грохай их. Тнота ухмыльнулся. Ухмылка редко покидала его лицо. Он, наверное, лыбился бы и тогда, когда по станции топтались бы самолично Глубинные короли. Двенадцатая все еще не могла прийти в себя. Повсюду слонялись выжившие солдаты и гражданские, не веря своим глазам и ушам. Понятное дело, я и сам бы не поверил такому. Офицеров почти не осталось, от коммандера можно было прикуривать. Никто на станции не служил по-настоящему. Большинство несчастных недорослей-солдат впервые увидели, как убивают людей. Конечно, дома все забивали скот, и даже самые зеленые видели трупы: детей и бабушек, не переживших холодную зиму, соседей, не переживших летних эпидемий. В нашем мире привычно умирать. Однако видеть дядьку, кончающегося от чахотки, совсем не то, что своих братьев по казарме, которых на твоих глазах вспарывает серокожее чудовище, явившееся из ниоткуда. Я присел на корточки у лежащего во дворе драджа. Все они не похожи друг на друга. Все были людьми до того, как короли изменили их и сделали частью своего плана. Этот уже совсем не человек. Лицо без носа, гладкое, как стеклянный шар, кожа пятнистая, ржаво-серая, глаза большие, круглые, почти целиком – зрачок. Глаза твари, рожденной в ледяной тьме. Драдж еще носил лохмотья человеческой одежды, но поверх нее – недавно выделанные доспехи из хорошей стали, сворованной у побежденных. Я снял шлем, начал искать метку. Она всегда есть. В конце концов, пришлось раздеть труп: перерезать ремни доспехов, обнажить липкую дряблую плоть рук и ног. Оказалось – женщина. Метка обнаружилась на заднице: иероглиф намного сложнее знаков нашего письма. Непонятно, как их наносят. Ведь и не тату, и не клеймо, хотя назначение такое же. Каждый Глубинный король по-своему метил своих созданий. Какое они имели отношение к магии, мы не знали. Но по ним можно определить, кто устроил атаку на крепость. Оказалось, Шавада. По нашу сторону границы ненавидели всех Глубинных королей, но Шаваду еще и презирали больше всех. Филон слыл самым изощренным тактиком, Иддин – самым могущественным, у Акрадиуса – самое большое войско, но Шавада в жестокости переплюнул всех. Надо как можно скорее сообщить Вороньей Лапе. Я снова побрел через станцию. Кровь на стенах и на полу. Повсюду валяются тела пустоглазых вояк. Их пока не решались трогать. А они воняли так, что перешибали смрад опорожненных человеческих кишок. Я вернулся в кабинет коммандера и, не обращая внимания на дымящиеся останки, проверил коммуникатор. Ничего. Танза высосала весь сок и попутно расплавила провода. Наверное, батареи для фоса не в лучшем состоянии. – Мне нужно в Валенград, – хрипло прошептала Эзабет. Я едва разобрал приглушенные тканью слова и опустился на колени, чтобы убрать маску. Эзабет повернула голову, попыталась оттолкнуть мою руку. – Оставь, не надо. Какая глупость. Ну ладно. У меня не было сил спорить. Воронья Лапа послал меня сюда, чтобы Эзабет выжила. Откуда-то он знал об опасности. Интересно как? Хотя гадать о том, как Безымянные узнают о наших делах, – все равно что предсказывать ветер. А ведь я чуть не завалил дело. Я почти не помог ей, а за свои старания заплатил жизнями восьмерых, включая нового парнишку. Он так боялся Морока. Наверное, боялся и на станции. А нам всем было наплевать. – Я туда и еду, – сообщил я. – В общем, мы все-таки поедем кататься. Она не возражала, потому что потеряла сознание. Я притащил обеспамятевшую леди во двор. Да, иные щиты и то тяжелей. Тнота хорошо улаживает дела. Они с Пискуном запрягали лошадей: полдюжины широкогрудых тварюг с неровными белыми пятнами на черных носах. Я уложил леди Танза на скамейке напротив Ненн. – Мне ехать с этой ведьмой? – проскрипела Ненн. Лицо красное, катится пот. Скверно. – Тебе было наплевать на то, что Глек спиннер. – А ему было наплевать на то, что он родился с серебряной ложкой в заднице. Если ведьма начнет корчить леди, выпинаю из кареты. – Это ее карета. – А дохну в ней я! Не хватало еще, помирая, книксен делать. Ненн выглядела полумертвой – и, похоже, на самом деле была. Но еще находила силы огрызаться. Значит, надежда есть. Может, мы и успеем к Саравору, до того как Ненн убьет отрава, рожденная ее же телом. Вот когда Ненн затихнет – тогда дело швах. Перед отъездом я нашел капитана, не пустившего меня к коммандеру всего несколько часов назад. Капитана слегка ранили, но он сумел собрать остатки гарнизона и выбить драджей из ворот. Глядишь ты, он вышел вовсе не таким уж бесполезным, каким показался сначала. Двое его лучших людей уже скакали на север, к Тринадцатой станции, чтобы запросить подкреплений и отправить по коммуникатору сообщение в Валенград. Ох и приятный выйдет сюрприз Маршалу границы Венцеру. Честное слово, хотел бы я сам принести чудесные новости Железному козлу и посмотреть на его лицо. Хотя, может, пошлю ему рапорт, когда вернусь. А пока пусть разбирается армия. Я гнал карету почти без передыха. Дорога была донельзя ухабистая, пассажиры кривились от боли. Мы катили на север по рокаде. На запад – Дортмарк: фермы, поля, города, леса, жизнь. На восток: пустые рыжие пески и расколотое небо Морока. Мы шли вдоль границы, разделившей миры. Конь сдох прямо в упряжи. Мы обрезали постромки и погнали оставшихся еще сильнее. В десяти милях от Валенграда забрызгал пеной еще один, грохнулся наземь и сломал ноги третьему. Трое оставшихся, хотя и мощные зверюги, карету тянуть не могли. Мы повстречали купеческий караван, и я забрал их коней. Купцы не сопротивлялись, никого убивать не пришлось. Я беспощадно нахлестывал новых коней. Вот показался город: заводы и фабрики изрыгают дым, ночь расцветили тысячи фос-огней. Над цитаделью сияет багровым пламенем сквозь едкий туман слово «МУЖЕСТВО». С востока отравленная пустыня вплотную подступала к огромным стенам Валенграда. Но теперь Морок был не самым жутким в моей жизни. Мать его. Глава 5 У каждого большого города есть своя Помойка. Собери достаточно крыш за одной стеной, и все дерьмо с отбросами найдет себе какое-нибудь место. Бедняки, калеки, иностранцы, отверженные – все собьются в кучу, чтобы не дать растоптать себя поодиночке. Успешные люди ненавидят такой сброд хотя бы за то, что бедолаги поневоле вызывают сочувствие. Но туда стекаются и опасные, покрытые шрамами типы, жестокие и хитрые. Они восседают на дерьме и раздают ему приказы, отправляя на заработки легионы шлюх, прокаженных, воров и мошенников, суетливые отряды вонючей нищеты. Думаю, вы понимаете, про что я. В таких местах одна помощь – святоши, но и те беспомощно пожимают плечами. В городе-крепости Валенграде, центральном узле приграничной обороны, мы зовем нагромождение сырых, убогих зданий и сырых, убогих созданий Помойкой. Туда мы и отвезли Ненн. А где еще обитать чародею, колдующему с человечьим мясом? Нелепая голубая с золотом карета вызвала много нездорового интереса. Но здравый смысл и меч, лежащий у меня на коленях, брали верх. Я без помех прогнал умирающих коней между бойнями, воняющими свежей кровью, вдоль ряда доходных домов. Нищие и безработные наемники быстро убирались с дороги. Я и не думал тормозить. Подумаешь, придавим ноги какому-нибудь вялому любителю белой травы. Минуты были дороже золотой пыли. Я хорошо знал путь к дыре Саравора, и вот она – торчит между кварталами доходных домов, такая же сообразная и подходящая этому месту, как, например, крысиная нора в нашей карете. Я натянул вожжи, спрыгнул и тут же забарабанил кулаком по двери. Открыл мне серокожий ребенок. Меня будто ткнули под дых, я схватился за меч – и только тогда понял, что передо мной не «малыш» и уж точно не угроза, но лишь больной слепой человечек. Переносицу закрывают бинты, на месте глаз – мокрые пятна. Я не знал, что Саравор колдует и с детьми. На мгновение отвращение почти пересилило здравый смысл, мне захотелось уйти. Но куда? В Валенграде всего горстка магов. А мне не поможет ни один, обученный работать со светом. Я не знаю, легальны ли сараворские трюки. Но на них уж точно не дадут гранта в университете Леннисграда. Ребенок молчал. М-да, смысл слепого привратника не очень понятен. Я сказал, что Рихальт Галхэрроу явился с визитом к Саравору. Дитя мгновенно растворилось в сумерках, словно было их частью. Когда я открыл дверь кареты, исчезли все сомнения насчет визита к Саравору. Из аллей Помойки несется жуткая вонь, но от смрада из гниющего брюха Ненн все местные запахи забились в дыры и норы. Удивительно, как не задохнулась Эзабет, запертая внутри. Но она – к счастью – проспала всю дорогу. – Ненн конец, – сказал Тнота. – Горячка и бред. Несет чушь. У нее остался час. Потом всё, каюк. – Тогда помолимся за то, чтобы Саравор оказался дома, – пожелал я, взялся за свой край носилок и, стараясь не дышать, понес Ненн за дверь. – Тебе не обязательно это делать, – указал Тнота, уставившись на меня своими желтыми зенками. Он всегда норовит залезть мне прямо в совесть. – Большой Пес говорит: если слишком поздно – то слишком поздно. Есть цена, которую нельзя платить. Мы дюжину раз заговаривали об этом, когда гнали коней к Валенграду. И я задумался. И решил, что иногда лучше не думать, а действовать. – Она бы сделала то же самое для меня. Тнота фыркнул. – Не успел бы ты остыть, как она бы выдрала золотые зубы из твоего рта. Шутка, конечно. Но не смешная. Мы притащили Ненн в приемную. Когда-то особняк Саравора был купеческим домом. В изрядно запущенной приемной было темно, пахло плесенью. Колдун не из тех, кто любит развлекать гостей. – Поставь себе предел и не иди дальше, – посоветовал Тнота. Я покачал головой, приложил палец к губам. В этом месте стены могли иметь уши – причем, что не часто случается, в самом прямом смысле. Вернулся слепой ребенок и указал мне одному идти за ним. Не знаю, на самом ли деле ребенок был слеп, или это Саравор специально изобразил, чтобы выбить меня из колеи перед разговором. Наверное же, колдун знал, что мы едем к нему. Хоть он и не Безымянный, не стоит его недооценивать. Нож – не меч, но режет не хуже. Мастерская колдуна на втором этаже. Там горько и едко воняет дымом белой травы, хотя пока ничего не курится. На столах – кучи инструментов и пятна, о которых лучше и не думать. Вдоль стен – длинные полки, лиловые занавески скрывают содержимое. Одна – несомненно, нарочно – отдернута. В банках зелено-желтой жижи – несвежее на вид мясо, в ванночке, похоже, человеческие пальцы. На свободном от полок пространстве – полотна с аккуратными детальными рисунками человеческого нутра – университетские анатомические пособия. Саравор еще не пришел. Мальчик попросил меня подождать. Я забарабанил пальцами. Времени нет на показуху и демонстрацию того, кто здесь главный. Я уселся за верстак почище и постарался глядеть только на то, что не останется в памяти кошмаром. Наконец явился чародей, принюхиваясь, точно борзая. – Осадок фоса, – заявил он, еще не выйдя из-за угла. – На тебе он будто слой дерьма. Видно, ты ввязался в серьезную разборку магов. Саравор вышел из лестничной клетки, улыбаясь, словно фокусник из цирка. Грудь голая, ребра выпирают из-под пестрой шкуры, на плечах – полотенце. Шкура частью черная, частью белая, частью золотистая. Никто не знал, откуда чародей родом. Один глаз небесно-голубой, второй цвета моря, словно хозяин пытался подогнать цвета, но малость промахнулся. Тощее тело совершенно без волос, кожа – лоскутное одеяло всех рас: бледное плечо северянина, черный как ночь бицепс, живот, словно янтарь Пайра. Я ростом шесть с половиной футов, но Саравор изрядно за семь. – Было дело, – согласился я. – И у меня проблема. – Вижу. Отчего б тебе не присесть и не выпить со старым другом? Саравор не был мне другом, но дела мы вели не в первый раз. Он сел по другую сторону верстака, выбрал бутыль и пару деревянных мензурок. Их чародей понюхал, решая, стоит ли мыть после того, что в них было раньше, и налил. Когда он раскупорил бренди, мои силы противиться сразу иссякли. Мензурка, которую он подпихнул ко мне, была со следами зубов на краю. Да, в доме чародея везде чудеса. – Ну ты и смердишь фосом, – сказал Саравор. – Сильная штука, право слово. Небось, колупался в камере Машины Нолла? – Нет. Беда на юге. – Беда?