– Это как-то связано с нашим делом? – в голосе Зигунова проскользнуло легкое нетерпение. От голода начинала болеть голова. – Ничего-ничего, – примирительно улыбнулся Лепнин и посмотрел на майора. – У нас есть время послушать Павла Юрьевича. Продолжайте, пожалуйста. – Ну да. В общем… Я сидел за столом, готовился к лекции – у меня как раз начался курс по поэтам Возрождения… Хотя это неважно. Короче, краем уха я услышал, как аспирантки, которые водят школьные группы, придумывают для них конкурсы. Так вот, один из конкурсов был такой: нужно угадать произведение по фотографии. Самой фотографии, конечно, никакой нет. Детям просто дают описание или изображение со сценой, которая есть в произведении из школьной программы, а они должны угадать, что это за произведение. – И это натолкнуло вас на какие-то мысли? – спросил психиатр, поглаживая свою ухоженную бороду. – Нуууу, – усмехнулся Рында, – это еще не натолкнуло. Но! Девчонки стали хихикать, типа: утопленник в море – Мартин Иден; половина женщины на рельсах – Анна Каренина… ну и так далее. Чувствуете связь? Рында с видом триумфатора обвел взглядом слушателей. – Этот банкир из «Деньгомига» – это старуха процентщица, его внук – слабоумная сестра Лизавета. Зарубили топором! Даже фальшивый заклад дали, обмотанный веревкой! Он повторяет литературные убийства! – Всего лишь версия, не более, – кивнул Лепнин. – Мы, конечно, думали об этом, да… Но она подходит для первого убийства. При чем тут тогда шпага? А в голове Зигунова между тем происходил настоящий ядерный взрыв. Да, про «Преступление и наказание» они сразу подумали, но теперь по- явилась четкая связь. Анна Каренина! О смерти женщины в Железнодорожном доцент никак знать не мог, так что пример с Анной Карениной – явное совпадение. Но какое! Ведь несчастная любовница офицера Вронского бросилась под рельсы на станции Обираловка, потом получившая название Железнодорожная! – Подождите! Я начал думать, и вот какие мысли родились в моей голове. Давайте глянем не со стороны жертвы, а со стороны убийцы. – И что? – Смотрите. У обоих масса врагов. Почему? У старика-процентщика масса должников, которые находятся в безвыходной ситуации. И наш условный Раскольников выполняет миссию избавителя, очищает мир от таких стяжателей. Что же касается Лисичкина… Кто он такой? Подхалим, подлец, царедворец, который крутится, как флюгер, угождая властям предержащим. – Крыса, – продолжил ассоциативный ряд Петр. – Точно! В замке крысы! – Что? – Гамлет! – Что – Гамлет? – Вспомните шекспировского Гамлета. Смерть Полония. Ну! Гамлет заколол прятавшегося за занавеской подлеца Полония шпагой. – Ну и что? – пожал плечами Зигунов. – Даже если мы нашли сцену из классики, подходящую под второе убийство, это еще не значит… – Да нет. Значит. Один раз – это может быть совпадение. Но два – это уже система. То, что мы нашли определенную закономерность (пусть пока не стопроцентную) в этих преступлениях, подтверждает, что ваше мнение об их связанности правильное. И к тому же, если мы правы, то у нас есть психологический портрет убийцы, так как литературные образцы, которые он выбрал за основу, имеют в себе много общего. Убийца явно считает себя благородным, не понятым обществом одиноким героем, вынужденным вершить правосудие самостоятельно. И второе, что мы знаем теперь почти наверняка: убийца – большой поклонник классики. Возможно, как-то связан с литературой. Его преступления – это его послания вам, его знаки. Так он играет с вами в викторину, Порфирий Петрович со товарищи! – В общем, – закончил Павел Юрьевич, не скрывая самодовольства, – у меня как пелена с глаз упала. Процентщик с дурачком-внуком – это, безусловно, отсылка к «Преступлению и наказанию». Совпадает все, кроме пола жертв. Но я подумал, что пол, возможно, и не так уж важен для убийцы. Главное, чтобы сама мизансцена, принцип были тождественны. Лисичкин. Чистой воды придворный лизоблюд. А кто у нас самый известный из таких персонажей? Правильно! Полоний, которого благородный Гамлет заколол шпагой из-за портьеры. Ну как? Все сходится! Я это рассказал уже вашему коллеге, но раз уж вы просите, можно освежить, сами видите! Все сходится! От наплыва эмоций Рында даже вскочил со стула. – Да уж… Сходится – не то слово, – нахмурился Зигунов, думая о своем. Мозг начал работать, как машина, отщелкивая факты. В стройную картину экстравагантного доцента могло прекрасно уложиться и разрезанное электричкой тело Алены Климовой, потому что уж бо́льшей аллюзии на «Анну Каренину» и придумать нельзя. – А что, по-вашему, такие аналогии могут значить для преступника? – спросил тем временем Перемогин у литературоведа. Глаза психиатра цепко и внимательно следили за собеседником. – Да что угодно, – пожал плечами тот. – Может, загадка больного на голову любителя литературы или очумевшего студента, или просто какой-нибудь пунктик законченного психа, повернутого на классике. Выяснять зачем – это уже ваша епархия. Ищите – и обрящете. – Тут вы правы, – доверительно усмехнулся полковник Лепнин, встал и протянул Рынде руку для пожатия. – Спасибо за содействие, Павел Юрьевич. Вы очень нам помогли. Если появятся еще какие-то мысли, непременно звоните. Вот моя визитка. Глава 13 Члены оперативной группы рассаживались по местам, перебирали бумаги в своих папках, негромко переговаривались. Опустившись на стул, Зигунов внезапно почувствовал, как устал за последние дни. Расследование выходило каким-то тягучим и выматывающим, будто они дурными мухами влипли в патоку и теперь погружались в нее все глубже и глубже. «Если увязнем окончательно, задохнемся – и пиши пропало», – сумрачно подумал он. Висяками, конечно, пахнуть еще не начало, но предчувствия у майора были самые нерадостные – уж очень медленно они продвигались. Даже невзирая на помощь московских коллег. Зигунов посмотрел на Лепнина и Перемогина. Психиатр активно щелкал мышью, настраивая что-то в своем ноутбуке, и взгляда Петра не заметил. А вот седовласый полковник перехватил его, будто ждал, и улыбнулся, как показалось майору, с пониманием. Это постоянное чувство, что Лепнин обо всем знает и все понимает, немного раздражало. Оно будто не оставляло места для маневра… и вызывало стыд за любую слабину. Временами так и хотелось гавкнуть полковнику в лицо: «Да! Я в дерьме! И что с того?! Имею право!» Петр отлично понимал, что это детство какое- то, глупые обидки, которые интересны только ему самому, а Лепнин ни в чем не виноват. Но желание все равно продолжало временами посещать. Может, это погода так угнетающе на него действовала или банальная усталость. Тем не менее определенное злорадное удовлетворение вызывал факт, что не только ему, майору Зигунову, было плохо в последние дни. Республиканский тоже поглядывал на москвичей с почти нескрываемой обидой. Судя по насупленным бровям, не нравилось ему на втором этаже. В отрыве от мейнстрима расследования и привычной обстановки. Но тут Зигунов ничего поделать не мог, хотя ясно видел, что скоро у подчиненного сознательность закончится и он выступит с очередной пламенной речью. Вот пусть Святой Георгий в обнимку с москвичами Республиканского и приводят в чувство. Последняя мысль вызвала у Петра кривоватую усмешку, но получить полное удовлетворение он от нее не успел – заговорил полковник Дидиченко: – Итак, товарищи, что у нас есть на сегодняшний день? Я знаю, что московские коллеги подготовили целую презентацию… – Да, верно, – перебил Перемогин, не обращая внимания на осуждающие взгляды офицеров. – Я позволил себе сделать некое наглядное пособие, чтобы всем было проще вникнуть. Если вас не затруднит, Георгий Иванович, сдвиньтесь чуть в сторону – я выведу слайды на экран. Полковник отъехал на кресле немного влево и повернулся так, чтобы видеть то, что будет показывать психиатр. На лице старого вояки не дрогнул ни один мускул, но Зигунов мог бы поклясться и дать голову на отсечение, что нахальный москвич еще получит за свою бесцеремонность. Но сейчас дело было важнее. – Чтобы предвосхитить вопросы и недопонимание, – начал Валерий Всеволодович, – на первой схеме я продемонстрировал, какова роль психиатра (конкретно – моя) в расследовании серийных убийств. Знакомясь с обстоятельствами преступлений, по явным и косвенным уликам, по деталям, которые неспециалисту покажутся отвлеченными и незначительными, я пытаюсь выявить закономерности поведения преступника. Проникнуть в его подсознание, чтобы понять главный момент: его мотивацию. Что именно им движет? Перемогин несколько раз щелкнул дистанционным пультом, и на экране начали сменяться слайды с фотографиями и сканами документов по текущему делу. – В результате тщательного анализа вырисовывается облик преступника. Я могу с высокой точностью назвать его пол, возраст, уровень сексуальной зрелости, психического здоровья, указать некоторые его привычки, семейное и социальное положение, особенности поведения в быту, взаимоотношения с жертвой, возможные следующие шаги. На экране появилась разветвленная схема, в которой стрелки от имеющихся улик переплетались, соединялись и вели к блокам с выводами. – Задача психиатра – проникнуть в подсознание убийцы. В те его скрытые уголки, которых он и сам старается не касаться (осознанно, во всяком случае), но которые формируют и определяют его личность. На основе имеющейся информации я делаю выводы и предоставляю следствию психологический портрет преступника. Психиатр обвел аудиторию вопросительным взглядом: – Надеюсь, с этим теперь все предельно понятно. Может быть, есть вопросы? Ни у кого вопросов не было. – Прекрасно. Тогда переходим конкретно к нашему делу. Снова защелкал пульт. На экране появились фотографии Красовских – старого ростовщика и его внука. – Судя по имеющимся данным, убийца каждый раз старается как можно точнее воссоздать сцену из литературного произведения. Это явный и очень характерный почерк, который его выделяет и позволяет сделать определенные выводы, о которых я скажу чуть позже. Принимая данное обстоятельство во внимание, мы можем объяснить странности, которые наблюдаются в преступлениях. «Литературная теория» – давайте назовем ее пока что так – отвечает практически на все вопросы. Зачем убивать умственно отсталого подростка, который не сможет дать следствию какую-либо полезную информацию или опознать преступника (кстати, он, скорее всего, значительно изменил свою внешность перед тем, как пойти «на дело»)? То есть мальчик не опасен, однако его все равно убивают. При том, заметьте, нет поводов думать, что наш преступник – садист, который просто получает удовольствие от самого процесса умерщвления. Хотя младшему Красовскому он нанес ударов больше, чем требовалось. На экране появляется несколько фотографий с крупными планами внука ростовщика. – Это можно списать на азарт или некие внутренние колебания… конечно, если это дело у нашего пациента… в смысле, преступника, первое. Я в этом не уверен, но сейчас нам это и не так важно. Важно, что садисты так не действуют – у них совсем другой паттерн поведения… В общем. Наш убийца все делает собранно, спокойно, по четко выверенному плану, не смакуя и не растягивая страдания жертв. Так почему же все-таки младшего Красовского нужно было убить? Ответ прост: он – аналог блаженной Лизаветы, сестры старухи-процентщицы из «Преступления и наказания». Первое преступление – вообще почти дословное цитирование сцены из романа. За исключением пола жертв, само собой. Даже камень в бумажке обретает смысл – такой же использовал Раскольников, чтобы отвлечь старуху-процентщицу. Перемогин снова нажал на кнопку пульта, и все увидели слайд с фотографиями второго места преступления. – Переходим к следующей жертве – журналисту Лисичкину. Он завернут в штору и проткнут импровизированной шпагой. Это бесспорная отсылка к убийству Гамлетом Полония. И тоже детали воссозданы максимально близко к оригиналу, хотя вместо настоящей шпаги вертел (видимо, найти настоящую не удалось). Третье преступление… На экране появляются изображения окровавленных железнодорожных путей и частей трупа Климовой. – …еще более идеальная копия литературного произведения. Убийца не поленился провести свой ритуал в географически достоверном месте – на станции с названием, где погибла и Анна Каренина у Толстого. Название самой станции изменилось на Железнодорожную, преступник нашел именно такой город. Более того. Если рассмотреть профиль Алексея Расколина – который, как мы предполагаем, имеет непосредственное отношение к убийству, – станет понятно, что это калька с образа Вронского. Профиль в соцсетях, информация в личных сообщениях во многом соотносится с литературным персонажем. Тут и гвардия, и высший свет, и любовь к скачкам – в нашем случае гонкам, и отбытие на войну. Если рассматривать все описанные мной детали в отрыве от литературы, они теряют смысл. А так вырисовывается довольно стройная картина, которая дает нам очень много сведений. Также она позволяет составить внятный психологический портрет преступника… Да? У вас вопрос? Психиатр с нескрываемой досадой прервал свое выступление и уставился на Республиканского, поднявшего руку. Полковник Дидиченко тоже выразительно посмотрел на своего подчиненного, явно давая ему понять, что сейчас любопытство неуместно. Однако наследника красного комиссара уже было не удержать – на лице проступило то само выражение упрямого бычка, которого и опасался Зигунов. Все, лавина пошла. Республиканский откашлялся и задал вопрос, тон которого никак не соответствовал содержанию: – Простите, конечно, за мою глупость – возможно, я что-то упустил из вашей презентации. Но то, что все преступления связаны с книжками, мы предположили давно и отмели как слабую гипотезу, так как она мало что могла дать расследованию. Предположим, хорошо, убийца оставляет послания или все это – одно большое послание. Чем оно нам сейчас поможет? Что это за послание? Что во многих книгах людей убивают? Ну да, это новость, конечно. Правда, мы о ней еще с детства знаем, с братца Иванушки. Так что, суть в этом? Глупо же. Но даже бог с ним, с посланием, важнее другое: как нам от него перейти к тому, кто это самое послание оставил? Вы простите, пожалуйста, Валерий Всеволодович. Вы специалист и все такое, но я, по ходу, чего-то не понял, как и некоторые мои коллеги, судя по выражению их лиц. Только спросить стесняются. – Республиканский… – стальным тоном заговорил вместо психиатра Дидиченко, однако в назревающий конфликт грациозно вклинился Лепнин: – Прошу прощения, Георгий Иванович. Позвольте мне ответить. Дидиченко вздохнул и сделал приглашающий жест. Полковник повернулся к Республиканскому и приятно улыбнулся: – Вы задали очень хороший вопрос, капитан. И не стоит стесняться подобные вопросы задавать, так как они полезны не только вам, но и всей оперативной группе – чем лучше мы понимаем имеющуюся информацию, тем лучше сможем ее использовать. Но вернемся, собственно, к тому, о чем вы спросили. Думаю, вы не будете спорить, что в преступлениях есть очевидная закономерность. В первую очередь: все убитые (исключая младшего Красовского) могут считаться… скажем так – отрицательными персонажами. – Вот-вот, – азартно подхватил Перемогин. Судя по всему, слова Республиканского задели его значительно сильнее, чем приглашенному специалисту хотелось показать. Он заерзал в кресле и стал говорить горячо и быстро: – Мое предположение построено на том… Отвечая на ваш вопрос… Если взять весь комплекс оставленных убийцей подсказок, то вырисовывается образ, который можно охарактеризовать как «маленький человек». Понимаете, да? Есть основания полагать, что он пострадал от властей, бюрократии или, скажем, бандитов. Справедливости добиться не смог… Травмирующим событием могла, кстати, выступить и женщина… В общем, посредством наказания плохих, как ему кажется, людей он вершит правосудие, позволяет справедливости восторжествовать. При том не столько для себя, сколько для мира, для родного города. Похоже, он видит себя в роли судьи, карающего преступников или, если хотите, грешников. Минутку, я сейчас покажу… С психиатра почти полностью слетел налет хипстерского лоска, и он внезапно стал таким же увлеченным и поглощенным своим делом человеком, как и остальные члены следственной группы. В этот момент Перемогин даже стал нравиться Зигунову. Оказалось, что он приехал не просто потрясти своим столичным высокомерием, но действительно глубоко погружен в дело. – Вот, смотрите. – Москвич снова щелкнул пультом, и на экране замелькали документы со множеством пометок. – Исходя из улик и общей картины преступлений, можно заключить, что наш преступник – мужчина старше тридцати лет. Скорее всего, очень много читает. Вероятно, пережил тяжелую травму, может быть, его травили в школе или в ближайшем окружении. Он из тех людей, которые в детстве мало гуляют во дворе и плохо налаживают социальные контакты. Успокоение и поддержку он находит в вымышленном мире – в данном случае в литературе. Вероятнее всего, особых вершин в жизни он не достиг. Типичный маленький человек, белый воротничок. Какой-нибудь офисный клерк, менеджер среднего звена, тихоня, на которого орут начальство, клиенты, коллеги, а дома – жена и соседи. Впрочем, вполне подойдет и охранник, продавец, кладовщик – маленький человек. И единственная возможность укрыться от всего этого – книги, благодаря которым он может почувствовать себя наконец-то не тварью дрожащей, а имеющим право. – Ну если так посмотреть… – буркнул Республиканский и насупился. Было заметно, что возразить ему нечего, и борзого потомка комиссара это совсем не радует, но придумать достойный ответ не получается. – Думаю, теперь картина несколько прояснилась, – снова улыбнулся полковник Лепнин, и в ту же секунду его лицо приобрело деловое выражение, а реплики стали четкими и отрывистыми. – В связи с этим я считаю, нам следует предпринять следующие шаги: перетряхнуть все жалобы в городские отделения полиции, Следственный комитет и СМИ, оставшиеся без ответа, за последние десять лет. Там, конечно, бескрайнее море, но другого выхода нет. Подозреваемого могли облапошить с кредитом – и убит владелец «Деньгомига»; могли высмеять в газете любимую партию – и убит журналист; могла обмануть любимая женщина – и убита изменщица.