– Что, соскучился уже? – хихикнул отец, и Зигунов от такой проницательности весь взъерошился, как сердитый пес. – Только он сейчас червей копать пошел. Хочешь, скажу ему, чтоб перезвонил, когда вернется? – Червей? А, нет, не нужно. Я тогда попозже сам… или уже завтра, если вы на рыбалку собираетесь. – Да, давай завтра уже. Мы еще думали перед сном почитать что-нибудь, я тут на книжный рынок ходил недавно, прикупил кое-что интересное. Владику понравится. – Не сомневаюсь. – Тебе тоже книжку купил. Без чтения нельзя, без него мозги плесневеют. – Я помню. Ты мне с детства это талдычишь. – А что? Правда же. Вот потому ты у меня такой умный и вырос. Майор уже… – Ладно, пап. Мне бежать пора. Пока. Владу привет, и хорошо вам провести время. Я завтра позвоню. – Давай-давай. Катюшу поцелуй от меня. Как только она тебя, дурака, терпит? – Пока, папа. Петр повесил трубку, кипя от раздражения. Вот всегда с отцом так: то «ты у меня умный», то «как она тебя, дурака, терпит». Какие-то взаимоисключающие параграфы постоянно. Без проблем биполярочку можно заработать, если на этом зацикливаться. Ну да ладно. Главное, что у них с Владиком все хорошо. И в той глухомани, где семейная дача, никто их не найдет. Наверное… Интересно, что там отец за книжки накупил? Недостатков у него, может быть, и много, но хорошую литературу он выбирать умеет. Книги… Книги – сокровище. Только как-то уж очень много от них зла в последнее время. Хочется верить, что на сей раз все наконец-то кончено, но не верится. С Аброськиным что-то нечисто. Так, хватит. Сегодняшний вечер нужно посвятить Кате. Все остальное – забудь! Вечер выдался на удивление теплый. У Петра даже появилась мысль пойти с женой погулять после ужина. Погода шикарная, а они уже сто лет не выбирались из квартиры вдвоем. Там, глядишь, свежий ветерок сдует все неурядицы и позволит провести приятный вечер. Без мыслей о работе, страхов и забот. На глаза попался цветочный ларек. Не раздумывая, Зигунов купил букет белых роз – любимых Катиных цветов. Плевать, что дорого. Он слишком мало радости жене доставляет, чтоб жмотничать на таких мелочах. Настроение поднималось с каждым следующим шагом к дому. У подъезда Петр остановился и полез в портфель за ключами, зажав букет под мышкой. Ключи звякали где-то в недрах, но в руку никак не давались. Внезапно пальцы нащупали что-то мягкое и шелковистое. Ткань. Нахмурившись, майор потащил ее из портфеля и с удивлением уставился на ажурный носовой платок. Явно женский. Откуда он мог взяться у него в портфеле? Катя по ошибке положила ему свой? Да вряд ли, она знает, что он пользуется одноразовыми. Мысли сменяли одна другую, и откуда-то из глубины под ребрами стала подниматься густая леденящая чернота. Зигунов уже знал, что этот платок не принадлежит жене. Его положила к нему в портфель чужая, безжалостная рука. Когда майор вытаскивал из кобуры пистолет, букет белых роз упал на асфальт, но Петр этого не заметил. Судорожно сжимая рукоять, он бежал вверх по лестнице, повторяя только одно слово: Катя, Катя, Катя… Дверь квартиры вроде бы была заперта. Но когда в замке щелкнул ключ, стало понятно, что она просто захлопнута. Тихо и очень осторожно приоткрыв створку, Зигунов переступил порог. Прислушался. В квартире царила тишина, за исключением тихой музыки, струящейся откуда-то из гостиной. Петр сделал несколько шагов по коридору, включил свет. Все вещи, казалось, находятся на своих местах, никаких подозрительных несоответствий. Все как всегда. Туфли жены под вешалкой, плащ на крючке, значит, она должна быть дома. – Катя, – позвал он. Ответа не последовало. Слыша, как звенит в ушах от напряжения, майор заглянул в кухню, туалет, ванную, чтоб убедиться, что там никого нет. Включил свет в гостиной – там тоже оказалось пусто. – Катя, – еще раз позвал Зигунов жену. Сердце барабанило с такой силой, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Музыка слышалась все отчетливее. Какая-то опера. Странно. Ни он, ни Катя не были особыми поклонниками… Ноутбук, из которого и доносилась мелодия, стоял на комоде прямо перед спальней. – Катя! – в последний раз окликнул Петр, толкнув дверь. И остановился на пороге, не в силах сделать больше ни единого движения. Катя лежала, вернее, полусидела на кровати, как будто читая книгу. На ней была надета атласная снежно-белая ночная рубашка с кружевом. Очень красивая. В руках – толстый фолиант в темном переплете. И на первый взгляд все могло бы показаться невинным, если бы не огромные темные кровоподтеки на шее и струйка крови, засохшая в уголке рта. – Катя… Катюша… – почти беззвучно выдохнул Петр. Он стоял на пороге, изо всех сил пытаясь войти в комнату, но не в состоянии заставить себя двигаться. Пока он здесь – еще есть надежда. Но когда он дотронется до нее – надежды больше не останется. Титаническим усилием воли майор принудил мышцы слушаться. Он убрал пистолет в кобуру и внимательно осмотрел спальню. Отгородившись от ужаса годами следственной работы, мозг начал функционировать в штатном режиме. Зигунов отмечал мельчайшие детали, которые могут иметь значение, пытался сохранить в памяти картину убийства, чтобы затем разобрать и понять его смысл. Убитая наряжена в ночнушку, словно собиралась лечь спать. Ждала мужа, читала. Что читала? «Молииииилась ли ты на ночь, Дездееемона»? Внезапно вся картина сложилась сама собой. Наряженная ко сну женщина, держит в руках молитвослов, платок, подброшенный рукой коварного Яго… Оперу с очевиднейшей подсказкой можно было и не включать. Но убийца это сделал. Видно, считает Зигунова законченным быдлом. Значит, в этот раз «Отелло». Продолжая блуждать взглядом где угодно, только бы не смотреть на тело жены, Петр повернулся спиной к спальне и достал телефон. – Дежурный? Говорит майор Зигунов. Пришлите следственную группу ко мне домой. И сообщите Перемогину и полковнику Репнину. Пусть тоже приедут. Литературный маньяк убил мою жену. Три последние слова Петр из себя буквально выдавил и сразу повесил трубку. Он наклонился, уперев руки в колени и слушал, как воздух со свистом вырывается из легких. В горле застрял ком, из-за которого дышать было практически невозможно. В висках барабанило, сердце заходилось неритмичной канонадой. Еще немного, и он грохнется в обморок. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох. Вроде полегчало. Все так же не позволяя себе обернуться, майор пошел по квартире. Так, следов взлома нет. Значит, убитая либо знала убийцу, либо он смог придумать логичную причину, чтобы войти в дом. Слесарь какой-нибудь, например, мастер из ЖЭКа. Вариантов миллион. Когда это могло быть? Они с Владиком ушли из дома утром. Катя еще оставалась – ей нужно было на работу только к третьей паре. Аброськин тогда был еще на свободе. И на десять минут опоздал – должен был прийти в читальный зал к десяти, а пришел в десять десять. Молитвослов опять же. В принципе, совпадает – он же воцерковленный. К тому же они с Катей знакомы были – она ведь его рекомендовала на работу, после того, как Зигунов сам ее и попросил… Так, стоп! Не туда повернули. Самобичивание – потом… Дышим. Хорошо. Короче, Аброськин мог. Придумать причину, чтоб она его впустила, не проблема. Он далеко не дурак. Начитанный… Может, он ей даже писал-звонил? Придумал какую-нибудь очередную слезливую историю, как ему, инвалиду, жить тяжело на свете. А Катя, добрая душа, ему и поверила. Задушить опытный палач слабую женщину сгибом локтя мог запросто. Внутри Петра заклокотала ярость такой силы, что ему даже пришлось остановиться посреди коридора. Убью гниду! Разорву на мелкие куски! Черт! Его же от дела отстранят как причастного. Он теперь свидетель по делу. Хрена лысого он до Аброськина при таком раскладе доберется. Дерьмо! Что делать? Что делать? Так, надо проверить телефон жены. Теперь-то уже можно, у него железное оправдание – она мертвая. Ха-ха-ха… Зигунов о всей силы треснул кулаком в стену, чтоб остановить истерику. Сработало. От боли в глазах потемнело, но зато она перекрыла все другие ощущения и эмоции. Спокойно. Где Катин телефон? Он заметался по квартире, как раненый зверь по клетке. Рука адски болела, и это было прекрасно, потому что хорошо отвлекало от всяких других мыслей. Наконец телефон обнаружился на холодильнике в кухне. Петр стал лихорадочно пролистывать эсэмэски, но в них не было ничего интересного. Все только по работе: переносы лекций, конкурсы, олимпиады, семинары, форумы. Даже если какой-то компромат когда-то и был, Катя все предусмотрительно стерла. С таким-то мужем, тем более… Так, но если не телефон, то можно посмотреть в ноутбуке. Блин, отпечатки!.. Хотя он все равно уже грохнул по клавиатуре пятерней. Вряд ли теперь с нее можно что-то снять. Да и… Простите, коллеги, в общем. Петр взял ноут, поставил на стол, а когда экран засветился, увидел, что открыта страница форума ЛИТО пединститута. И не просто страница, а с размещенным сочинением Владика. Похоже, Катя правила его, чтоб отправить на конкурс. Мухлевщица. Исправления и курсор остановились перед фразой «Могу ли я пережить боль моего прадеда?». Господи, а ведь Владик вполне мог, но чудом избежал этого… а Катя… Сделав над собой усилие, Зигунов стал смотреть комментарии под сочинением. Он был всего один. Юзер под ником Унтервегер написал: «КАК ВСЕГДА БЛЕСТЯЩЕ, МОЯ УМНИЦА. НО МОЖНО ЧУТЬ РАЗВИТЬ ВТОРОЙ АБЗАЦ – «МОГУ ЛИ Я ПРЕДСТАВИТЬ СТРАДАНИЯ ФРОНТОВИКА?» МОЛОДЕЦ, Я УВЕРЕН, ЧТО ВОЗЬМЕМ ГОРОД»! Что за Унтервегер? Петр открыл его профиль и начал методично просматривать сообщения и темы. Следственная группа должна была уже вот-вот прибыть. Но несколько минут в запасе еще было. Тааак. Тема «9 Мая». В ней сочинения наподобие того, что и Владик написал. Тема «8 Марта». Тоже куча сочинений. Тема «Мой внутренний голос». В теме всего одно сочинение. Эссе «Мое первое убийство». Нахмурившись, майор стал читать: Своего первого я убил, когда мне было лет двенадцать. Было это так. Конечно, в те годы я еще не успел поставить перед собой важные задачи, так что руководила мной страсть. Любовью это назвать тоже было нельзя – настоящую любовь я познал тоже позже, это была страсть, правда, тоже чистая, идеальная и безответная. Страсть, почерпнутая из книг, из букв, и ими же обернувшаяся, и в них же и ушедшая. Она, моя чистая и безответная любовь, возвращается домой со школы, а я иду за ней, как бы случайно, но на самом деле не совсем, она меня не видит, а я-то вижу все, незаметный преданный рыцарь и когда она проходит через заросли мимо заброшенной стройки а в кармане куртки у меня нож, перочинный, большой охотничий, отцовский я побоялся взять пока Да, перочинный тонковат, и, конечно, лезвие шириной с карандаш, но я знаю, что делать Знаю, что делать и когда из-за густых кустов выходят двое, тоже мальчишек, чуть постарше меня, один преграждает ей дорогу, другой пытается схватить сзади а я уже подлетаю, на ходу раскрывая свой нож, и с размаху вонзаю вонзаю ВОНЗАЮ!!!!!!!!!!!!!!!!!!! ему под ухо чвак чвак чвак главное – резко вынуть ножик, чтобы он не завяз в мясе, и бить, бить, бить из дыры извергается фонтан крови она мягко падает на землю, потеряла сознание А второй – ну, конечно, я знаю этого упыря, это та сука, которая докапывалась меня в раздевалке и шапку на глаза надвигала, и я бью его ножом прямо в открытый рот, и нож превращается в огромную жуткую торпеду, которая разрывает его в клочья, так что все вокруг в крови И из рук моих вылетают фонтаны огня как фейерверки, рассыпаются искрами, звездочками и водоворотами пламени, сжигают трусов и подлецов, ничего от них не остается НИЧЕГО! НИЧЕГО! А она цела, конечно, просто сильно испугалась и я, потрогав трепещущую жилку под подбородком, увидев, что она дышит и приходит в себя, складываю нож и удаляюсь весь дрожа от восторга и возбуждения. Она не должна знать своего спасителя. Как сладко было мечтать тогда в то невинное время Тогда я еще не понимал, от чего я больше всего получаю удовольствие в своих мечтаниях. От того ли, что спас свою любимую, или от того, что кромсал чужую плоть, лишал жизни другое существо. Конечно, все это было неважно. Дочитав до конца, Зигунов почувствовал, как у него похолодели руки. Такое не мог написать обычный человек. Это эссе явно было не просто болезненной фантазией. В нем чувствовалась реальность. Аброськин мог писать здесь? Вряд ли, хотя… Какого числа размещено эссе? Январь прошлого года. В то время Аброськин был еще в ДНР. Значит, почти сто процентов – это другой человек. Петр лихорадочно стал открывать темы Унтервегера.