– Прости, я правда… – забормотал Руди. – Что толку в твоих извинениях? Сейчас проверим, действительно ли ты чувствуешь за собой вину! Хлыст с глухим шлепком врезался в плоть, и девятилетний братишка взвизгнул. Макс стиснул зубы и, прижав руки к ушам, попытался заглушить крики Руди и свист впивающегося в плоть хлыста. Он не слышал, как отец вошел в кухню, и поднял голову, лишь когда на стол упала его тень. Абрахам, опустив хлыст, стоял в дверях с растрепанными волосами и сбившимся набок воротником. Макс ждал удара, однако отец, не сходя с места, приказал: – Сходи за братом! Он вскочил, покачнувшись и опустив глаза, не в силах выдержать отцовский взгляд. Рука старика, сжимающая хлыст, была запятнана кровью, и Макс испуганно, со свистом, вздохнул. – Все из-за тебя! Макс промолчал. Впрочем, ответа и не требовалось. Отец еще немного постоял, затем развернулся и ушел в кабинет, который всегда запирал на ключ. Входить в эту комнату братьям дозволялось лишь с особого разрешения. Абрахам нередко оставался в кабинете на ночь и, задремав, во сне кричал и ругался по-голландски. * * * – Не набегался еще? – крикнул Макс. – Все равно поймаю! Рудольф, схватившись за перекладину, перемахнул через загородку загона для скота и, смеясь, побежал за дом. – А ну отдай! Макс, злой как черт, кинулся вдогонку, с ходу перепрыгнув заборчик. Ярость придала ему невероятной ловкости. Он никогда не отличался особой грацией, обладая крепкой, как у отца, фигурой – оба походили на буйвола, научившегося ходить на задних ногах. Руди же унаследовал тонкие черты лица и хрупкое сложение матери. Он был быстр, и все же Макс нагонял брата – тот слишком часто оглядывался через плечо, не смотря под ноги. Руди почти добежал до дома. Вот и попался… Макс зажмет его в угол, не давая выскочить ни вправо, ни влево. Однако Руди и не пытался забрать в сторону. Окно в кабинет отца было поднято на целый фут; внутри царила прохладная полутьма, словно в читальном зале. Брат схватился за подоконник, зажав в свободной руке письмо Макса, и, бросив насмешливый взгляд назад, наполовину скрылся в темной комнате. Недовольство отца по поводу поздних прогулок Макса и Руди не шло ни в какое сравнение с гневом, который он испытал бы, заберись один из сыновей в святая святых. С другой стороны, его «Форда» во дворе не было, и Макс решил не задумываться, что будет, если отец вдруг вернется. Подпрыгнул, ухватив брата за лодыжку, и попытался вытянуть его извивающееся тело во двор, однако тот с визгом выдернул ногу из захвата и упал в темноту. Крякнули половицы, и звук эхом отразился от стен кабинета, заставив звякнуть стеклянную посуду. Макс тоже уцепился за подоконник и подтянулся к окошку. – Макс, не торопись, здесь… – попытался предупредить брата Руди, но немного опоздал, – …довольно высоко. Разумеется, Максу уже приходилось бывать в отцовском кабинете. Порой Абрахам приглашал их «на беседу», что означало: отец будет говорить, а сыновья будут слушать. Через окно он входил впервые. Свесившись головой вперед, с запозданием понял, что пол находится в трех футах от подоконника, и он наверняка воткнется макушкой в паркет. Углядев в падении круглый журнальный столик рядом с креслом, Макс оперся рукой о столешницу, слегка замедлив полет, и, увлекаемый силой инерции, обрушился вниз. В последний миг ему удалось вывернуть голову, так что основной удар пришелся в правое плечо. Мебель в комнате подпрыгнула; столик перевернулся, и предметы, лежавшие на нем, разлетелись по комнате. Раздался звон стекла, доставивший Максу куда больше неприятных ощущений, чем боль в голове или плече. Руди сидел на полу в ярде от брата, продолжая глуповато улыбаться. О скомканном в кулаке письме он, похоже, забыл. Столик, к счастью – целый, лежал на боку. Зато разбилась стоявшая на нем пустая чернильница, – ее осколки поблескивали у ног Макса. Стопка книг рассыпалась по персидскому ковру, а несколько документов все еще плавали в воздухе, один за другим с шелестом опускаясь на пол. – Все из-за тебя! – заявил Макс, уставившись на чернильницу и вздрогнул, осознав, что точь-в-точь повторил отцовские слова, сказанные несколько дней назад. Он терпеть не мог, когда в нем проглядывал отец, вещая его, Макса, голосом, используя сына как никчемную пустоголовую марионетку. – Выбросим ее, и всего делов, – сказал Руди. – Он помнит, где что лежит. Увидит, что чернильницы нет. – Можно подумать! Он запирается, чтобы хлопнуть бренди, а потом бьет балду на диване, пока не заснет. Я здесь сто раз был. Месяц назад прибрал зажигалку, так он до сих пор не заметил пропажи. – Чего-чего? – вытаращился Макс на младшего брата с удивлением и некоторой завистью. По всем канонам совершать рисковые поступки, а потом небрежно упоминать о них надлежало именно старшему брату. – Кому это ты втихаря кропаешь письма? Я подглядывал, когда ты писал. «Помню, как держал тебя за руку…» – насмешливо произнес Руди дрожащим от притворной страсти голоском. Макс кинулся на брата, но опоздал – тот отдернул руку и глянул в начало письма. Улыбка мигом сошла с его лица, и Руди задумчиво нахмурился. Макс, воспользовавшись моментом, выхватил листок. – Это ты… маме? – в замешательстве спросил братишка. – Всего лишь домашнее задание. Учительница просила пофантазировать, кому бы мы хотели написать. Говорила, что адресат может быть воображаемым или, допустим, известной личностью. Сказала, что можно обращаться и к давно умершему человеку. – И ты его сдашь? Хочешь, чтобы миссис Лауден прочла твое письмо маме? – Пока не знаю – я его даже не закончил. Еще не договорив, Макс понял, что совершил ошибку, позволив себе увлечься очарованием предложенного задания, вообразить, что было бы, если… В его письме проскальзывали слишком личные переживания, о которых никому знать не следует. Например, «Ты единственная, с кем я не стеснялся разговаривать. Мне без тебя так одиноко…» Он и вправду вообразил, что мама прочтет эти строки. Может, ее призрак заглянет сыну через плечо и грустно улыбнется, наблюдая, как скользит по бумаге его ручка. Глупая, слезливая мечта! Максу стало здорово не по себе. Черт его дернул поддаться искушению… Мама была уже очень больна и слабела день ото дня, когда скандал вынудил их семью покинуть Амстердам. Они немного пожили в Англии, однако слухи об ужасных проступках отца – Макс не слишком представлял себе, в чем они заключались, – настигли их и там. Пришлось переехать в Америку. Отец надеялся, что получит должность преподавателя в Вассарском колледже. Был настолько уверен, что выгреб почти все из семейной кубышки, купив симпатичную ферму неподалеку от колледжа. Однако, встретившись в Нью-Йорке с ректором, услышал, что тот, будучи в здравом уме, не позволит доктору Абрахаму ван Хельсингу бесконтрольно заниматься с молоденькими девушками, еще не достигшими совершеннолетия. Только теперь Макс осознал: отец убил маму. С таким же успехом он мог придушить ее, больную, подушкой в постели. Дело даже не в переездах, хотя и в них не было ничего хорошего для беременной, ослабленной хроническим заболеванием крови женщины, у которой при малейшем касании появлялись синяки на коже. Ее убило унижение. Мина не пережила позора, в который погрузили семью поступки отца. – Ладно, – сказал Макс. – Давай наведем порядок и уберемся отсюда. Он поставил стол и начал собирать книги, когда Руди выдал: – Макс, ты веришь в вампиров? Брат опустился на колени, подбирая разлетевшиеся бумаги, и уставился на потрепанный докторский саквояж, задвинутый под оттоманку. Потянул за четки, намотанные вокруг ручек. – Прекрати, – рассердился Макс. – Нам прибраться надо, а не наводить еще больший беспорядок. – Так веришь или нет? – На мать напали, – немного помолчав, ответил Макс. – После этого она заболела, и состав ее крови уже не восстановился. – Кто рассказал о нападении – она или отец? – Мама умерла, когда мне было шесть. Вряд ли она доверилась бы малышу. – Значит… ты считаешь, что нам грозит опасность? – спросил Руди, открыв саквояж. Запустив руку внутрь, он достал сверток, тщательно упакованный в бордовый бархат. Внутри загремели какие-то деревяшки. – Считаешь, что вампиры только и ждут, когда мы расслабимся? – Я бы такого не исключал, хотя и не слишком верю. – Не слишком веришь… – усмехнулся брат, содрав бархатную обертку. Внутри лежали белоснежные девятидюймовые колышки с рукоятками, отделанными лоснящейся кожей. – А я думаю, что это полная ерунда. Е-рун-да, – пропел он. Спор заставил Макса занервничать. У него закружилась голова, как случается, когда смотришь в пропасть. Он догадывался, что рано или поздно им с Руди придется завести этот разговор. Брат поспорить любил, однако страдал отсутствием логики. Он мог сколько угодно говорить, что все это ерунда, не задумываясь о том, почему тогда отец на самом деле боится ночи, как неумелый пловец – глубокого океана. Макс почти желал, чтобы «ерунда» оказалась правдой. Если вампиры – вымысел, значит, старик находится во власти безумных фантазий. Подобный жутковатый сценарий не умещался в голове. Он все еще раздумывал над ответом, когда его взгляд упал на краешек фоторамки, улетевшей под отцовское кресло. Хотя снимок перевернулся лицом вниз, Макс знал, кто на нем изображен. В рамку была вставлена фотография матери, выполненная в старинной манере. Мама позировала в библиотеке их старого дома, надев соломенную шляпку, из-под которой выбивались завитки жгучих черных волос. Одна рука застыла в загадочном жесте – словно стряхивала пепел с невидимой сигареты. Губы чуть приоткрыты – видимо, в момент съемки мама что-то сказала. Интересно, что… Ему отчего-то представлялось, что он – четырехлетний мальчик – стоит рядом, прямо за кадром, серьезно уставившись на мать. Если Макс не ошибался, значит, фотограф запечатлел ее, когда она обращалась к сыну. Он перевернул фотографию. Из рамки со звоном выпало расколовшееся ровно посередине стекло, и Макс осторожно, пытаясь не повредить глянцевое фото, извлек оставшиеся осколки, отложив их в сторону. Верхний угол снимка вышел из пазов. Макс потянулся было вправить его обратно и вдруг, нахмурившись, заколебался. Неужели у него двоится в глазах? Нет, из-под первой фотографии и впрямь выглядывала еще одна. Он вытащил верхний снимок и в недоумении уставился на второй – укрытый от посторонних глаз. От сердца к горлу поднялась ледяная волна, и Макс оглянулся. Брат, напевая себе под нос, все еще возился под оттоманкой, заворачивая колышки в бархатную ткань. Макс перевел взгляд на снимок из тайника, запечатлевший мертвую полуобнаженную женщину в разорванном до пупка платье. Ее тело распростерлось на кровати с балдахином; руки привязаны к изголовью, горло перехвачено веревочной петлей… Женщина была молода и, скорее всего, красива. Впрочем, сложно сказать наверняка: один глаз закрыт, второй стеклянно поблескивает в узенькой щелочке между век. Из открытого рта неприглядно высовывается головка чеснока, приподнявшая ее верхнюю губу и обнажившая ряд мелких ровных зубов. Правая сторона лица изуродована кровоподтеками, а между тяжелых белоснежных грудей торчит кол. Бок женщины залит кровью. На подъездной дорожке зашумел мотор автомобиля, а Макс все не мог пошевелиться, не смел оторвать взгляд от фотографии. Брат вскочил, дернув его за плечо: бежим!.. Макс прижал снимок к груди, пряча его от брата. Иди, я за тобой… Руди выпрыгнул наружу. Макс схватил рамку, пытаясь вставить снимок убитой на место, и вновь замер, обратив внимание на силуэт на заднем фоне. Мужчина, стоящий рядом с кроватью, развернулся к фотографу спиной и получился нечетко. Черная шляпа с плоскими полями и черное пальто делали его отдаленно похожим на раввина. Лица видно не было, однако Макс знал этого человека: характерный наклон головы и могучая напряженная шея не оставляли места для сомнений. В одной руке мужчина сжимал топорик, в другой – докторский саквояж. Двигатель, простуженно чихнув и звякнув какой-то деталью, затих. Макс впихнул фотографию мертвой женщины на место, пристроив сверху снимок матери. Поставил рамку без стекла на журнальный столик, бросил на нее последний взгляд и с ужасом понял, что та стоит вверх ногами. – Быстрее! – закричал Руди, когда Макс потянулся поправить рамку. – Макс, пожалуйста! Брат уже стоял на улице, приподнявшись на цыпочках и заглядывая в кабинет. Макс отшвырнул осколки стекла под кресло, сделал шаг к окошку и вскрикнул. Точнее, попытался вскрикнуть – горло вновь перехватило. За спиной Руди маячил отец, изучая лицо Макса. Брат не замечал старика, пока тот не опустил тяжелую руку ему на плечо. Руди спазмами горла не страдал и, заорав, подпрыгнул, словно хотел заскочить обратно в окно. Старик молча рассматривал старшего сына. Макс, высунувшись в окно, не стал отводить глаза. – Если угодно, – промолвил отец, – я мог бы открыть тебе дверь. Вероятно, выпрыгнуть в окно интереснее, и все же не настолько удобно. – Нет, – пробормотал Макс. – Не надо, спасибо. Я… мы… это вышло случайно. Мне очень жаль. – Случайно можно забыть название столицы Португалии на контрольной. А то, что сделали вы – далеко не случайность. Он помолчал, наклонив голову, и выпустил плечо Руди, махнув с непроницаемым лицом в направлении двора. Ступай… – Причину, которая привела вас в мой кабинет, мы обсудим позже. А теперь, если не сложно, я попросил бы тебя выйти. Макс не сводил глаз с отца. Не в его стиле было откладывать наказание. Они вломились в отцовскую комнату без спросу, и их проступок как минимум заслуживал жестокой порки. В чем же дело? Старик ждал, и Макс, выпрыгнув из окна, угодил в клумбу. На него беспомощно, умоляюще смотрел Руди, безмолвно спрашивая, что им теперь делать. Макс кивнул в сторону конюшни, где у них был укромный уголок, и медленно пошел прочь от дома. Руди, дрожа всем телом, догнал брата.