Старик глянул на сына, и за миг до удара молотком на его лице отразились ужас вперемешку с удивлением. Макс угодил ему точно в челюсть. Хрустнула кость, и отдача потрясла руку Макса до самого локтя. Абрахам упал на колено, и сын вторым ударом сбил его на пол. Веки старика опустились, и он уже начал терять сознание, когда Макс уселся на него сверху. Абрахам снова распахнул глаза и попытался что-то сказать, но с Макса было достаточно. Долгих разговоров он не любил, и сейчас ему было не до болтовни. Предстояло поработать руками, а к этому Макс ощущал природную склонность. Может, для того и появился на свет. Он установил острие колышка, как показывал отец, и ударил молотком по рукояти. Рассказы старика оказались правдой: Абрахам выл, кощунствовал и бешено вырывался, однако вскоре все было кончено. Лучше, чем дома Перевод Виталия Тулаева Отец мелькает на телеэкране. Вот-вот его снова выкинут со стадиона – это уж как пить дать. Фанаты на «Тайгер-стадиум» тоже об этом догадываются – восторженно шумят и гудят на трибунах. Хотят, чтобы папу вышвырнули. Предвкушают. Главный судья – Уэлки – пытается сбежать от папы, но тот преследует его по пятам, засунув правую руку в штаны. Левой он бешено жестикулирует. Комментаторы оживленно трещат, рассказывая телезрителям, с чем не согласен отец. Судья же его словно не слышит. «Судя по развитию событий, эмоции вскипели бы рано или поздно», – говорит один из комментаторов. – Джессика, ты только глянь, – нервно смеется тетя Мэнди. – Глянь, как Эрни себя накручивает! Мама встает в дверях кухни, посматривая в телевизор, и устало прислоняется к косяку, скрестив руки на груди. – Видеть это уже не могу, – говорит Мэнди. – Одно расстройство. Тетя расположилась на одном конце дивана, я – на другом, поджав под себя ноги. Не могу усидеть на месте – постоянно раскачиваюсь. Засел внутри какой-то чертик, не дает смотреть спокойно. Я в волнении открываю рот, и происходит то, что со мной частенько бывает. Забываюсь, и тонкая струйка сочится изо рта на подбородок. Всегда одно и то же: стоит разволноваться, и тут же начинается кап-кап. Когда переживаю – вот как сейчас, – вечно хлюпаю, втягивая слюну обратно. Коминс, судья третьей базы, встает между отцом и Уэлки, дав последнему шанс сбежать. Отец мог бы и отпихнуть Коминса, но все же останавливается. Это неожиданно, и его поведение начинает внушать оптимизм. Возможно, худшего все же не случится. Папа что-то непрерывно говорит, помахивая левой рукой. Коминс все прекрасно понимает: слушает, улыбается и качает головой – доброжелательно, но твердо. Папа стоит с несчастным видом. Наша команда проигрывает 1:4. Подающий Детройта лишь недавно попал в основу и еще не вкусил запаха победы ни в одной серьезной игре топ-лиги. Пять раз выходил на поле – пять раз проиграл. И эта посредственность восемь раз выводит бьющего из игры всего за пять иннингов! Отец разгневан последним страйк-аутом, в котором виновен наш бьющий – он совершил замах, а по мячу не ударил. Папе не нравится, что Уэлки объявил страйк-аут, даже не глянув на судью третьей базы, не удостоверившись, что бьющий и в самом деле замахнулся. Уэлки обязан консультироваться с другими судьями, тем не менее нарушил правило. Вот только главному судье нет смысла советоваться с Коминсом. Никаких сомнений, что наш Рамон Диего махнул над пластиной дома, а потом ловким движением кистей попытался вернуть биту обратно – вроде как ничего и не было. Хотел надурить судью. Увы, каждый зритель видел замах, и каждый понял, что Рамона ввел в заблуждение бросок с наклевом – мяч задробил, не долетев до зоны удара. Все видели, только папа не видел. Наконец папа, бросив еще несколько слов Коминсу, отправляется на скамейку. Покорно пройдя полпути до кромки поля, он вдруг резко разворачивается и кричит «До встречи!» главному судье, сметающему маленькой щеткой пыль с пластины дома. Уэлки нагнулся, так что папа говорит с его огромной жирной задницей. Толстяк судья оборачивается на крик, смешно подпрыгнув вверх на целый фут, и грозно тычет пальцем в сторону боковой линии, изгоняя отца. Тот швыряет бейсболку в пыль и большими прыжками несется обратно к дому. По взъерошенной прическе отца сразу видно – разъярен. Шесть иннингов он прятал шевелюру под бейсболкой, а теперь взмокшие от пота волосы торчат в разные стороны. Порывы ветра, гуляющие по Детройту, довершают дело: с одной стороны волосы прилизаны, а с другой – встали дыбом, словно отец лег спать с влажной после душа головой. Мокрые пряди прилипли к загорелой шее. Папа срывается на крик, и его лохмы гневно топорщатся. – О господи, только посмотрите на него, – вздыхает Мэнди. – Вижу, – откликается мама, – еще один эффектный кадр с Эрни Фельцем для нарезки лучших эпизодов матча. Уэлки скрещивает руки на груди. Он уже все сказал и теперь лишь прожигает отца взглядом прищуренных глазок. Отец пинает землю носком кроссовки. Коминс снова втискивается между противниками, однако папа вновь бьет ногой по кочке, швыряя в судью комья земли, срывает с себя куртку и бросает ее наземь. Теперь он пинает свою куртку, добивая ее до линии третьей базы, потом поднимает и кидает ее в сторону дальней части поля. Неважно, что куртка пролетает лишь пару футов. Несколько игроков команды «Тигров» собираются в круге подачи. Игрок второй базы зажимает перчаткой рот, чтобы папа не заметил его ухмылку, и оборачивается к группе отдыхающих партнеров. Его плечи трясутся от смеха. У стенок скамейки запасных выстроены три штабеля стаканчиков для энергетика, и папа одним взмахом руки разбивает эти башенки, разбрасывая стаканы по полю. Сумки-холодильники с напитками он не трогает – ребятам после игры захочется пить, – зато швыряет в игровую зону бейсбольный шлем, и тот докатывается по траве аж до третьей базы. Отец вне себя: кричит что-то в сторону Коминса и Уэлки, вылетает со скамейки запасных и убегает со стадиона. Нет, не убегает – он вновь появляется на самом верху лестницы, словно чудак в хоккейной маске из того ужастика. Уж думаешь, что с этим жалким существом покончено, его страдания завершились, и дальше фильм пойдет без него – ан нет. Он оживает снова и снова, и опять убивает. Отец вытаскивает из стойки кучу бейсбольных бит и мечет эту гремящую груду на поле. Стоя у прохода, он кричит и визжит, брызгая слюной, пока из глаз у него не начинают течь слезы. Один из игроков, подобрав отцовскую куртку, доносит ее до скамейки запасных, но к отцу подходить опасается, так что папа сам подбегает к нему и вырывает куртку у парня из рук. Выкрикивает еще пару ласковых в адрес судей, надевает куртку наизнанку и теперь уж исчезает окончательно. Я со свистом набираю воздух – оказывается, все это время невольно задерживал дыхание. – Ну и сцена, – качает головой тетя. – Пора купаться, малыш, – говорит мама, запустив ласковые пальцы мне в волосы. – Самая интересная часть игры позади. Пройдя в свою комнату, раздеваюсь до трусов и иду по коридору к ванной, когда оживает телефон. Я мигом сворачиваю в родительскую спальню и, бросившись животом на кровать, хватаю телефон с журнального столика. – Дом Фельцев. – А, Гомер, – говорит папа. – У меня тут выдалась минутка. Решил позвонить, пожелать тебе спокойной ночи. Игру смотрел? – Угу, – отвечаю я, втягивая в рот дурацкий кап-кап. Не хотел, чтобы папа услышал хлюпанье. Нет, все же услышал… – Ты в норме? – Это все мой рот. Ничего не могу с ним поделать. – Что, так скрутило? – Да нет. – Кто там, солнышко? – кричит мама. – Папа! – Тебе тоже показалось, что он вовремя остановил замах? – напрямик спрашивает папа. – Сначала не понял, но на повторе видно, что не успел. – Ах, черт! – огорчается папа, и в этот миг мама берет параллельную трубку на кухне. – Привет, – говорит она. – Нам звонят из «Железной выдержки»? – Как у вас дела? – отвечает папа. – Вот, воспользовался свободной минуткой, решил пожелать сыну доброй ночи. – По-моему, насчет свободной минутки ты поскромничал. – Не стану утверждать, что вел себя подобающим образом. – Совершенно неподобающим, – вздыхает мама, – однако твоя энергия вдохновляет. В бейсболе тоже случаются минуты, когда твоя душа начинает петь. Например, когда кто-то совершит удачный хоум-ран, или когда при третьем страйке мяч наглухо застревает в ловушке. Когда твой муж обзывает судью грязной крысой, а потом люди в белых халатах выводят нарушителя с поля в смирительной рубашке – в этом есть какая-то магия. – Ну ладно, – признает отец. – Согласен, это выглядело паршиво. – Тебе нужно работать над собой, Эрни. – Черт, мне правда стыдно. Клянусь! Ничего не хочешь мне сказать? – Ты о чем? – Повтор видела? Что скажешь – был замах? * * * Когда я нервничаю, приходится бороться не только с кап-капом. Просто струйка слюны – самый заметный признак. Доктора Фабера я посещаю два раза в месяц. Мы с ним обсуждаем, как справиться с источниками моих тревог, а их немало: например, не могу смотреть на фольгу. Сразу появляется слабость в коленях. Если кто-то сомнет в кулаке кусок этой дряни, у меня возникает жуткая зубная боль, отдающая в барабанные перепонки. Терпеть не могу звук перемотки на видике – приходится выходить из комнаты, когда лента шуршит, наматываясь на ролик. О запахе свежей краски и открытых фломастеров даже говорить не хочу. Маме с папой не нравится, когда я делю любое блюдо на составляющие – каждый компонент нужно исследовать. Особенно достается гамбургерам. Меня когда-то поразил выпуск одной телепередачи: показывали, что происходит с человеком, съевшим неправильный гамбургер. Оказалось, что в них содержится кишечная палочка; в передаче показывали бешеных коров, слоняющихся в загоне с головой набекрень. Звуки они издавали жуткие. Заходя в «Вендис», я обычно заставляю папу сперва снять фольгу с гамбургера, потом разбираю его на части и выбрасываю овощи, которые выглядят подозрительно. Котлету долго обнюхиваю – следует убедиться, что она не испорчена. Целых два раза натыкался на несвежую! Есть отказывался. Оба раза дело доходило до грандиозного скандала – мама стояла на своем: котлета нормальная. Понятно, чем заканчиваются подобные разборки. Я падаю на пол и начинаю пинать ногами любого, кто попытается меня коснуться. Доктор Фабер называет такие приступы компульсивной истерикой. В основном-то я даже не ввязываюсь в споры – просто выбрасываю плохую начинку в мусорный бак. Булку съедаю. Расстройство пищевого поведения – это вам не шутки. Я ненавижу вкус рыбы, не ем свинину, потому что в ней заводятся маленькие белые червячки. Они вылезают из сырого мяса, если на него плеснуть алкоголем. А вот сухие завтраки люблю, ел бы их три раза в день, будь моя воля. Консервированные фрукты тоже уважаю. На прогулке в парке с удовольствием, без счета, щелкаю фисташки, зато хот-дог – ни за что на свете. Чай не пью ни под каким видом – кофеин вызывает у меня трясучку и нервное перевозбуждение; из-за этого пото́м кровь идет носом. Доктор Фабер – хороший человек. Мы с ним обычно садимся на пол в его кабинете и все обсуждаем за игрой в «Страну конфет». – Я слышал много безумных выдумок, но эта – самая безумная из всех, – говорит психиатр. – Считаешь, что «Макдоналдс» станет продавать испорченные гамбургеры? Да ты их засудишь, и они просто вылетят в трубу! – Он на секунду затихает, делая ход, и вновь подает голос, глянув мне в глаза: – Нам следует обсудить те неприятные ощущения, что ты испытываешь во время еды. По-моему, ты делаешь из мухи слона. Все дело в твоем воображении. Скажу больше: допустим, тебе досталась несвежая закуска, хотя я считаю это маловероятным – ведь «Макдоналдс» не заинтересован в судебных разбирательствах. И тем не менее… Видишь ли, порой люди умудряются съесть просроченную пищу, но, поверь, от этого не умирают. – Знаете Тодда Дикки – игрока третьей базы? Он однажды слопал белку, – вспоминаю я. – Играл тогда еще в низших лигах. Белку сбил автобус бейсбольной команды, ну, он ее и съел на спор. На кону была тысяча долларов. Говорит, там, откуда он родом, спокойно едят белок. Доктор Фабер молча таращится на меня, и его приятное округлое лицо искажает гримаса отвращения. – А откуда он? – Из Миннесоты. Белки там вообще основная пища, во всяком случае, так рассказывает Тодд. Тем больше денег остается на пиво и лотерейные билеты. – Он что, съел сырую белку? – Конечно, нет. Пожарил с консервированным чили. Сказал, что это были самые легкие деньги в его жизни. Тысяча баксов! Для начинающего бейсболиста – целое богатство. Десять человек скинулись на спор по сто долларов. По словам Тодда, с таким же успехом он мог съесть за деньги гамбургер в «Бургер Кинге». – М-да, – вздыхает доктор. – Так вот, о «Макдоналдсе». Если уж Тодд Дикки без всяких последствий съел белку, которую соскреб с парковки (хотя я не рекомендовал бы тебе подобную диету), значит, и ты запросто осилишь БигМак. – Угу… Разумеется, я понимаю, о чем он. Доктор хочет сказать, что Тодд Дикки – крепкий молодой человек, профессиональный спортсмен, хоть и жрет всякую дрянь типа белок и гамбургеров, из которых жир так и капает. Он хочет сказать, что Тодд Дикки не умер, даже если слопал в «Маке» зараженную говядину. Спорить не стану. Другое дело, что я знаю Тодда. С этим парнем не все в порядке. С ним что-то не так, просто это не сразу заметно.