— В курсе, видел. Зови. Что у них там? — Говорят, по царскому делу государственной важности. Брешут, поди? Может, их взашей, а? — Дык зови уже, балабол, — вмешалась Яга. — Совсем застращал мальчонок! — Никита Иванович, у нас кто глава отделения: вы или Бабуленька-ягуленька? Ответить я не успел, да и не собирался, честно говоря. Со стола сам собой соскочил круглый пирог с капустой и торпедой полетел Митьке в физиономию! — Благодарствуем. — Наш младший сотрудник успешно поймал кулинарное изделие и мигом скрылся с добычей за дверями. — Поди, у Васеньки моего наловчился, — притворно вздохнула бабка, а чёрный кот под лавкой сделал вид, что спит и ничему подобному Митю не учил. Хотя кто бы ему поверил… — Здравия желаем, батюшка сыскной воевода, — гаркнули двое молодых безбородых бояр, дружно шагнув в горницу. — Дозвольте приказ царский передать? — Присаживайтесь, граждане, — вежливо предложил я. Боярские сынки садиться отказались, молча положив передо мной на стол царскую грамоту. Судя по почерку и стилю письма, Горох писал сам, не диктуя писцам или тому же непотопляемому дьяку Филимону Груздеву. «Никита Иванович, друг сердечный, бросай всё и дуй ко мне! Тема есть. Не придёшь через час, я те башку велю срубить. Ничего личного. Просто настроение такое…» — Передайте государю, что я скоро буду. — Когда начальство вызывает на ковёр, лучше пойти. Не то чтобы Горох у нас был так уж педантичен или кровожаден, нет, он скорее вспыльчивый, но отходчивый. Но, с другой стороны, совсем без дел не тормошит, а тут, видите ли, «тема есть». Это он у меня подхватил. Мы тут вообще друг дружку учим, и они современные словечки запоминают, и я скоро старые церковные архивы без переводчика читать смогу. — Бабуль, у нас там в порубе отец Кондрат сидит. Ну, за драку на базаре. — Выпустить, что ль? — Выпустите. Внушение сделайте, и пусть себе идёт. Чем там ему заниматься положено — крещением, венчанием, отпеванием, церковными службами? Вот и пусть неустанным трудом искупает грех перед правоохранительными органами. — Ладно уж, выпущу, — чуть капризно поджала губки Яга. — А ты тока к царю и назад? — Да. — К Олёнке своей не забежишь, что ль? — Не забегу. До вечера времени нет. — Ложь наша «бабка-экспертиза» видит на раз, а вот полуправду может и пропустить. — О, чуть не забыл! Еремеев к отцу Кондрату дьяка отправил. Так вот, его не выпускать. Опять лается, как собака… — Охти ж мне, ничему его жизнь не учит, — завздыхала моя домохозяйка, и мне удалось быстренько сбежать. Телегу готовить долго, верхом на Сивке-Бурке тоже чревато, она у нас скотина с настроением, так что лучше пешком. Погодка хорошая, пройдусь с удовольствием. — Митеньку с собой возьми! — прокричала мне вслед Баба-яга, высовываясь из окошка. — Кстати, да, — подумав, кивнул я. Если он увидит, как отец Кондрат выходит на свободу с чистой совестью, не миновать нам ещё одного мордобоя уже на территории отделения. Я попросил Еремеева приглядеть тут за всем, свистнул Митьке, чтоб шёл за мной, и направился за ворота. Прогулки по шумному Лукошкину всегда полны экстрима, вот сколько раз ни иду через Базарную площадь, а скучать ещё никогда не приходилось. Народ у нас такой, всех не перевешаешь… — Ба-а, гляньте, люди добрые! Идёт и в ус не дует, морда бесстыжая, — начала первой какая-то тощая тётка с корзинкой куриных яиц под мышкой. — И как тока бесстыдства хватает на улицу днём выходить да святого человека за бороду носом в квашеную капусту тыкать?! Уф… это не про меня, это про Митю. Его косяк, пусть сам и огребает. Я чуть ускорил шаг, чтобы не подумали, что он со мной. — И не говори, Евлампевна, — поддержал кто-то из скобяных рядов. — Недавно мужика моего заарестовать хотел, дескать, вожжи у него плохие, рвутся на раз. Да и порвал товару на пять рублёв с копейками! Чтоб его опосля этого громом убило, куды тока Господь смотрит… Я с невольным уважением обернулся к нашему младшему сотруднику. Вожжи не каждая лошадь порвёт, а Яга всё ещё считает, что мы «парнишечку недокармливаем»… — А у меня телегу перевернул, дескать, она в угоне числится. Я ить долго терпеть не стану, в иной раз кликну кумовьёв, мы ему ту же телегу на башку наденем! — Вчерась свежего пива бочку выставил, так от этот охальник милицейский остановился, попросил нюхнуть для проверки крепости. Пить не пил, врать не буду, но нюхнул столь знатно, что пиво теперь не шибает ни хрена! Весь дух спиртной в себя унюхал и ушёл, хоро-о-оший, вприплясочку-у… — Ой и чё ж все так прям и напали на бедолагу-то?! С зятя моего, пьяницы, обещал самолично подписку о невыезде взять. Тот тока первое слово и понял, до сих пор в сарае сидит, правой рукой крестится, левой причинно место прикрывает! Последнее, кстати, можно было даже записать в плюс нашему бармаглоту. Методы у него не всегда конституционные, энтузиазма порой через край, но если результат положительный… — Митя, на тебя люди жалуются, — напомнил я, когда мы прошли базар и выбрались на относительно спокойную улицу перед царским теремом. — Мить, чего молчишь? — А? Вы спросили чё? — Он наткнулся на мой взгляд и прекратил разыгрывать птицу глухаря. — Да кому вы верите, Никита Иванович? Мало ли чего, бабы глупые… — Женщины. — Женщины или бабы, не одно и то же? — Нет. — Ну нет так нет, — не стал спорить Митяй. — А тока языками и те и другие треплют одинаково. И вообще, вы ж сами учили: нет заявления, нет проблемы. Хм, и на этого человека мне в неопределённом будущем придётся оставить отделение. Надеюсь, это произойдёт не скоро, и мы хоть чему-то успеем его научить. Царские стрельцы, дежурившие у ворот, встретили меня застенчивыми улыбками. — Здравия желаем, батюшка сыскной воевода! — И вам не хворать, секьюрити, — козырнул я. — Прибыл по царскому приказу. Кто проводит или мне самому в терем подняться? — Да чего уж там, идите, Никита Иванович, — так явно заулыбались стрельцы, что у меня невольно зашевелились нехорошие подозрения. Ну там спина белая или ширинка расстегнулась, не знаю уже… — Мить, подожди во дворе. — Слушаюсь. — Ни к кому не приставай. Прав не качай. Жизни не учи. А самое главное, без меня никого из боярской думы не арестовывай! — Скучный вы человек, Никита Иванович, — тяжело вздохнул он, но послушно сел у крылечка. — Песни печальственные орать тоже небось не позволите? — Молодец, проявил логическое мышление. Не позволю. Но, если увидишь свою Маняшу с коровой, можешь поболтать о погоде, видах на урожай зерновых и, главное, уточни деликатно, когда она от нас съедет? — Сам жду не дождуся, — побожился мой напарник, широко осеняя себя крестным знамением. От груди метр вправо, метр влево, полезной площади хватает… Я бодренько взбежал на третий этаж. Всё так же таинственно улыбающиеся царские стрельцы в белых кафтанах и высоких шапках с соболиной оторочкой указали на маленькую комнатку Гороха. Его, так сказать, личные апартаменты. Раньше он там с новыми пассиями жизненным опытом обменивался, но теперь, женившись, остепенился, и надеюсь, надолго… — Вызывали? — Я, деликатно постучав, толкнул дверь и шагнул в кабинет государя. — Обижаешь, Никита Иванович, — тихо откликнулся он, задумчиво глядя в окно. — Не вызывал, а приглашал. Думаю, может, не побрезгует сам сыскной воевода, навестит друга старого, посидим задушевно, Высоцкого твоего споём, о поэзии покалякаем… — Так вы, я вижу, без меня уже накалякались. — Я слегка кивнул в сторону початой бутылки французского коньяка. — Посольский или купеческий? — Посольский. Вчерась принесли, торговых льгот для себя клянчат. А пуще всего, чтоб ныне всё, что алкоголем ароматизирует, на наш стол только Французский двор поставлял. Хитроморды картавые… — Я на службе. — А я те велю башку срубить, — безмятежно пообещал Горох, наливая две стопки. — Тогда тем более не буду. Не люблю давление на органы. — На какой орган я те давлю, участковый?! Прошу ить по-человечески, видишь, не в настроении государь, а ты мне перечишь… — Да что у вас случилось-то? — Я наконец догадался шагнуть к окошку, пытаясь понять, к чему он там прилип. А уже через минуту сам покраснел, как те же стрельцы у входа. Сверху открывался отличный вид на задний двор, где стояла царская баня. Сквозь прорубленное оконце периодически были видны то плечи, то спины, а то и… — Вообще-то подглядывать нехорошо. — Так я за своей подглядываю, за женой законной, — резонно парировал Горох, протягивая мне стопку с ароматным напитком королей. — Она в баню с твоей Олёной да подружкой ейной, Манькой вроде, час назад пошла. До сих пор мылятся… Я выпил, не задумываясь, а потом самым бесцеремонным образом оттащил государя от окошка. За своей он смотрит, как же… А при виде двух других отворачивается, что ли?! — Ну раз ты эстетизму и лицезрению культурному чужд, — ни капли не обиделся Горох, — тогда давай по делу. Утром гонец с границы прибыл, две заставы у них огнём пожгло… — Шамаханы? — Хуже. — Царь выдохнул, опрокинул стопку, занюхал рукавом и прошептал: — Сверху огнём полыхнули, а грозы-то и не было. Те, кто выжил, говорят, будто бы налетела ночью чёрная буря, дым столбом поднялся, шум да гром, аж уши закладывало, и полилися с небес прах, огонь да сера-а… — Это вы сейчас Библию цитируете, что-то там про Содом и Гоморру? — припомнил я. Горох отрицательно помотал головой.