– Да. Такая же неприятная. – У вас связаны плохие воспоминания со школой? – Мягко говоря. – Почему? Поплавский заулыбался и опустил голову, молча разглядывая собственный носок. – Слушайте, я ваш психиатр, вы можете быть со мной откровенны. Ничего из того, что вы скажете здесь, не узнает больше никто. – Да я бы и сам не прочь об этом выговориться, конечно… – Поплавский выпрямил голову и стал рассматривал стенку за спиной Хромова. Хромов поймал себя на том, что хочет напористо спросить: «Ну, ну?» – В школе меня травили, – сказал Поплавский. – Ну, знаете, как это бывает. Чо такой умный, чо на всех свысока смотришь, а вот мы выбросим твой рюкзак в женский туалет, а потом надаём тебе по морде после уроков. Хромов кивнул и нахмурился. – Я вырос в Купчино, среди панельных многоэтажек, – продолжал Поплавский. – А в школу я поступил в конце девяностых, сами знаете, что за время, и всем было наплевать на образование. Мелкие ублюдки нюхали клей, курили, дрались, пытались показать, кто из них круче. И отыграться на тех, кто слабее. Меня мутузили руками и ногами. Я быстро понял, что лучше прослыть психом, чем лохом. И прослыл психом, спустил пару ублюдков с лестницы, когда они стали опять задирать меня. Директор школы обвинил меня в том, что я – я! – он ткнул себя пальцем в грудь, – навожу ужас на всех нормальных детей. Что я агрессивно себя веду. Что я провоцирую и задираю их. Я! Хромов молчал и кивал. Подобные истории были ему знакомы. – Понимаете? Пока они несколько лет задирали меня, издевались над другими, это сходило им с рук. Мол, спортивные пацаны развлекаются, ничего страшного. Ну, задирают ботанов, ерунда, чепуха. Стоило мне защитить себя – на меня повалились все шишки. Эта старая тварь покрывала малолетнюю гопоту в своей школе. Лицо Поплавского стало жёстче, он начал говорить быстрее и громче: – Я был ботаном, очкариком, я был тем, кого можно пнуть, толкнуть, оборжать, плюнуть в тарелку. Мелкие ублюдки, сбивающиеся в стадо, – это омерзительно. Но ещё омерзительнее, когда им покровительствуют взрослые. Взрослые! С самого детства тебе долбят по голове: слушайся взрослых, они умные. Слушайся взрослых, они авторитетные. И что? Да ни хера! Я увидел, что взрослые – это старые жирные твари, готовые покрывать любое дерьмо, лишь бы оттоптаться на слабых и сохранить свою жопу в тепле. Я ушёл из этой школы и ни о чём не жалею. Я надеюсь, что все они сдохли и горят в аду. Хромов вздохнул. – Ваша история, к сожалению, мне очень знакома. Вы не один. Люди справляются с этим опытом по-разному, но вы молодец, что однажды взяли и постояли за себя. Для этого требуется внутренний стержень. Он у вас есть. Знаете, у меня дочь, ей пятнадцать лет – ну да я говорил об этом… Я всегда говорю ей, что взрослых слушаться не обязательно. Что не все взрослые умны. Не все справедливы. Мне очень нравится, как она растёт. Знаете, сейчас растёт очень хорошее поколение, и оно мне нравится. Надеюсь, им придётся лучше, чем нам или вам. Поплавский молчал, лицо его всё ещё было напряжено, и он по-прежнему смотрел в стену за спиной Хромова. – Хорошо, давайте поговорим конкретно о вашем общении с Онерией, – сказал Хромов. – Когда впервые она вышла с вами на связь? Поплавский ответил сразу, не раздумывая: – 15 ноября 2016 года. – То есть вы общаетесь уже год? Поплавский молча кивнул. – Как это случилось? При каких обстоятельствах? Поплавский слегка улыбнулся уголком рта. – Хотите докопаться до травмирующих обстоятельств? Выяснить, что привело меня к тому, что я поехал крышей? Насилие, потеря близкого, шокирующее происшествие? Нет. Она просто стала говорить со мной. Ночью 15 ноября. Я засыпал у себя в кровати, и она стала говорить. – И что она говорила? – Она рассказала, что её зовут Онерия. Она живёт в Городе Первого Солнца. Она дочь воина из императорской гвардии. Пишет стихи, поёт песни и выступает на сцене. И что её город окружён пустынниками и скоро падёт. – Как вы ощущали это? Это был голос? – Нет, нет… – Поплавский снова заговорил быстрее и замахал руками. – Я же рассказал вам, почему вы ничего не помните… Это мыслеобразы. Я не слышал это. Оно появлялось в моей голове. И оформлялось в моих мыслях её голосом. Слово за словом, фраза за фразой… Как будто просто впихиваешь в другого человека свои мысли. И они появляются в голове. – Примерно понимаю. То есть вы осознаёте, что это происходит сугубо в вашей голове? – Ну конечно! Это же очевидно! Было бы странно, если бы я слышал её голос – тогда бы его слышали и другие, верно? Хромов перестал крутить в пальцах ручку и на секунду запнулся. Он не знал, что сказать. Ему показалось, что это действительно самая логичная мысль – даже ему в голову такой бы не пришло. – Эм… Да, тут уж вы точно правы, – сказал он после недолгого молчания. Поплавский наклонил голову вперёд, и его голос стал ещё быстрее и сбивчивее. – Знаете, через несколько месяцев я стал понимать, зачем она это делает. Точнее, догадываться. Я могу быть неправ. Но мне кажется, что она просто использует мою голову, – он постучал указательным пальцем по виску, – как дневник. Просто записывает сюда все свои мысли, чтобы не забыть. Чтобы оставить их хоть в чьей-то памяти. Рассказывает, что с ней происходило, и записывает прямо сюда. – Он снова постучал по виску. – Понимаете? Как в дневник или… как на диктофон. – И поэтому вы решили записывать это в ЖЖ? – Да. Чтобы это точно не забылось. – А как, по-вашему, она, м-м… Записывает свои мысли в вашу голову? Поплавский пожал плечами. – Не знаю. Может, у неё есть какое-то специальное устройство. Может, на их планете эта способность в порядке вещей. – И вы никак не можете ей ответить? – Нет, конечно. Я же не умею посылать свои мысли в чужие головы. Тоже логично, подумал Хромов. Удивительно логично. – Как часто она с вами разговаривает? – По-разному. Было время, когда говорила каждый вечер. В основном это вечером или по ночам. Иногда – раз в неделю. – А сейчас? – С момента госпитализации она не говорила со мной. – А что она говорила вам, когда вы отправились в Пулковскую обсерваторию? – Она говорила, что осталась совсем одна. Что ей страшно и одиноко. Слушайте, я понимаю, что это звучит дико. Доктор, правда, я понимаю, почему я здесь. Я прекрасно осознаю, что меня считают психом. Это нормально, что вы не готовы в это поверить. – Голос Поплавского задрожал. – Но, чёрт возьми, чёрт… Просто это всё настолько стройно, настолько правдиво, настолько реально и настолько красиво. – Красиво? – Да. Очень красиво. – Как Древний Рим? – Ещё красивее. – Как Рэй Брэдбери? – Ещё красивее. – Как Ефремов? Поплавский почесал подбородок, тяжело вздохнул, скривил губы и зло посмотрел на Хромова. – Вы ничем не сможете мне помочь, – сказал он, помолчав несколько секунд. – Слушайте, мне пора домой. Давайте я уже пойду. Хромов молча покачал головой. – Не могу. Я должен вам помочь. Хотя бы попытаться. – Мне не нужна ваша помощь. – Когда вы признаете, что вам нужна помощь, вам станет намного легче. – Я сейчас ударю вас. Хромов посмотрел на Поплавского и заметил, что тот прищурился, а на его лице заиграли желваки. Кажется, он не шутит. – Это лишнее. Пожалуй, наше время истекло. Зинаида Петровна! – Извините. Вспылил. Судя по тому, что Поплавский стал растерянно оглядываться по сторонам, он пожалел о своих словах. – Ничего страшного. Но нам действительно на сегодня стоит закончить этот разговор. Когда Поплавский ушёл, Хромов закурил прямо за столом, не подходя к раскрытому окну. Этот разговор вымотал его. Подобных пациентов он не встречал давно.