Крымская АССР, город Белый Маяк 17 сентября 1938 года 11:40 Отпечатки пальцев убитого Черкесова не совпали с теми, которые нашли в комнате профессора Беляева. По трупному окоченению удалось понять, что Черкесова убили ещё накануне днём. То есть убийца каким-то образом затащил его тело в номер Введенского. Сторож санатория никого не видел и ничего не слышал – по крайней мере, он так говорил. Введенский засомневался в этом и попросил людей Охримчука присмотреть за ним – вдруг в его поведении обнаружится что-то подозрительное. Это дело казалось Введенскому каким-то чудовищным, невообразимым бредом. Совершенно никаких зацепок, никаких следов, никаких свидетелей. Убийца будто угадывал его мысли и играл с ним. А самое страшное – убийца знал, в какой комнате он живёт. При желании он мог убить его прошлой ночью, но не сделал этого. Логика подсказывала, что единственный, кто знал номер комнаты Введенского, и единственный, кто мог затащить в неё труп Черкесова, – сторож санатория. Но версия о его причастности разбивалась об алиби: в момент гибели профессора сторож спал на своём посту. К тому же он не умел читать. Мгаи-мвенге, стальные звёзды, Крамер, «Наука и жизнь», поручик Черкесов – всё перемешалось в голове, всё никак не могло сложиться в единую мозаику, которая указала бы направление поиска. С такими сложными делами Введенский ещё не сталкивался. Ему захотелось позвонить начальству и отказаться от этого дела. Просить, умолять. Всё это слишком сложно, слишком непонятно. В первые дни Введенскому казалось, что это тот самый вызов, которого он давно хотел. Вот настоящее дело, настоящая проверка. Теперь ему думалось, будто его засасывает в бесконечный водоворот, из которого скоро будет невозможно выбраться. Брось, говорил он тут же себе. Ты профессионал, ты справишься. Просто ты устал. Ты мало спишь, ты не привык к этой крымской жаре, тебе попалось действительно трудное дело, но в нём нет ничего невозможного. Убийца – человек, и он сделан из мяса и костей, и как бы он ни был хитёр, его можно перехитрить и поймать. Пусть логика его совершенно нечеловеческая, пусть он умнее всех убийц на свете, вместе взятых, – если он сделан из мяса и костей, его можно поймать. Его нужно поймать. Это будет его, Введенского, подвигом. Его лучшим делом. Будет о чём рассказывать внукам. Если, конечно, они когда-нибудь будут. – Николай Степаныч, вам бы отдохнуть. Введенский устало посмотрел на Охримчука. Они сидели на скамейке у набережной перед входом в санаторий, где суетились несколько сотрудников беломаякской милиции. Труп Черкесова уже увезли в морг. Солнце жарило спину под гимнастёркой. Глаза слипались: хотелось спать. Море шумело, пенилось белыми волнами на пирсе, искрилось бликами под солнцем, с шипением падало на прибрежные камни и отходило, снова падало и отходило, и от него пахло свежестью и теплом. – Отдохнуть бы вам, – повторил Охримчук. – Выглядите совсем неважно. – Это да. – Введенский понял, что выглядит, скорее всего, действительно уставшим. Он почти физически ощущал мешки под глазами, а на лице появилось жгучее раздражение от щетины. Даже в зеркало смотреть не надо. Охримчук похлопал его по плечу. – Поспите. А потом сходите да искупайтесь. Вода сейчас чудная, что парное молоко. Введенский кивнул, не глядя на Охримчука. – Когда я ехал сюда, – сказал он, – я думал, знаете, такую дурацкую вещь. Будто я раскрою это дело и мне скажут: вот, Введенский, ты молодец, ты герой, такого зверя поймал. А теперь этот зверь сам за мной охотится. – Посмотрим ещё, Николай Степаныч, кто на кого охотится. – Я с самого детства мечтал ловить вот таких… Знаете, я читал много. «Шерлока Холмса» любил. Хотел стать таким же. – Он же англичанин. Империалист. А вы наш, советский. Ещё лучше будете. Вы молодой ещё, ну, Николай Степаныч. Вся жизнь впереди. Зачем так расстроились? Введенский вздохнул. – Жил бы себе в Ленинграде и не лез бы во всё это, – сказал он раздражённо. – Нет, не сиделось. Сыщик, тоже мне, выискался… Я всегда был хорош. Всегда отлично соображал. Всегда чуял преступника за версту. Хитрые были, умные были. Но я всегда был хитрее и умнее. А сейчас не могу какого-то сумасброда поймать. – Может, он и не сумасброд вовсе. Охримчук прав, думал он. Надо взять паузу и отдохнуть. Хотя бы по-человечески выспаться. И наконец-то искупаться. – В дом культуры сходите, – продолжал Охримчук. – Там сегодня танцы будут, джаз, девушки. Это недалеко от главной площади – у нас же тут всё близко… Только в порядок себя приведите. Отдохните, Николай Степаныч, я серьёзно вам говорю. – Отдохнуть… – Введенский усмехнулся и вдруг крепко поджал губы. – Дом культуры? – Ну… да. Глаза Введенского хищно заблестели. Он резко поднял голову и развернулся всем корпусом к Охримчуку. – У меня идея, – заговорил он вдруг быстро и торопливо. – Я придумал, что можно сделать. Нам нужен Крамер! Крамер и ваш дом культуры. Охримчук недоумённо повёл бровью. – Мне нужно, чтобы вы договорились с начальством дома культуры о проведении лекции. С Крамером я сам договорюсь. Лекцию нужно провести как можно быстрее, но так, чтобы не вызвать подозрений. Дня через три-четыре. Она будет называться… – Введенский задумался. – «Похоронные обряды африканских племён». Нужно расклеить по городу как можно больше объявлений. Чтобы они были везде, где только можно. На саму лекцию нужно отправить побольше ваших людей в штатском. – Африканских племён? – Вы знаете, кто такие мгаи-мвенге? Охримчук скривил лицо в непонимающей гримасе. – Чуть позже расскажу подробнее, – продолжил Введенский. – Если вкратце – это такие ребята, о которых знает Крамер и знает убийца. Просто доверьтесь мне сейчас. Скорее всего, убийца придёт на эту лекцию. Он может раскусить замысел, счесть это вызовом, но он обязательно как-то отреагирует. Нам надо будет следить за всеми, кто туда придёт. За всеми, кто будет ошиваться у здания. За всеми подозрительными – усиленно наблюдать. После лекции – сразу брать. Снимать отпечатки, допрашивать. Это будет наша ловушка. – Хорошо, – промямлил Охримчук. – Я всё равно ничего не понимаю… А если он не придёт? – Убийца всё ещё в городе и даже не думает его покидать. Он отреагирует. Я не знаю как. Хватит ему играть с нами. Мы тоже можем с ним поиграть. – Ладно, – кивнул Охримчук. – Идея ваша сумасбродная. Но, быть может, только такими способами и можно поймать эту сволочь. – У вас машина. Подбросите меня до дома Крамера? А то подниматься по этой горной дороге я, если честно, сейчас не готов. – Хорошо, – ответил Охримчук. – Может, всё же искупаетесь? – В другой раз. * * * Крамер выглядел уже совсем не так, как ночью. В наглаженной белой рубашке, в кремовом жилете и со слегка ослабленным коричневым галстуком, он сидел на террасе около дома и пил чай из уже знакомого Введенскому сервиза. Вот это франт, подумал он, выходя из машины Охримчука. День становился всё более жарким: белое крымское солнце било прямо в глаза, в воздухе парил запах пересохшей травы, и даже в тени террасы Крамера парило духотой. – Черкесов, Черкесов, – хмуро сказал Крамер, выслушав Введенского. – Жаль. Очень жаль. Страшно всё это. Я догадывался, что его тянет на дно. Он был очень замкнут. Печально. Очень печально. Он помолчал, вздохнул и размешал сахар в чашке. – Послушайте, лекцию надо назвать по-другому, – продолжил он. – Ваше название никуда не годится. Вы присаживайтесь, у меня горячий чай. Сегодня стало совсем жарко, вы бы искупались, что ли. – Искупаюсь, – кивнул Введенский, снимая фуражку и усаживаясь в плетёное кресло напротив Крамера. – А что не так с лекцией? – Очень скучное название. Очень скучное! – он оживился. – Мы же хотим привлечь убийцу? Название нужно завлекательное, чтобы он не сразу открыл, будто вы выдумали его специально для него. Я уже говорил, что это очень умный товарищ. В конце концов, я учёный, я провёл много лекций… Будете смеяться, но мне совесть не позволяет сделать это неподобающим образом. Предлагаю название «Жизнь и смерть у негритянских племён Африки». Как вам? – Вам виднее, – пожал плечами Введенский. Крамер вдруг потянул ноздрями и посмотрел на него, прищурившись; морщин на его лице стало ещё больше, а взгляд показался хищным и любопытным. – А вы себя не жалеете, Николай Степанович, – медленно сказал он, улыбнувшись одним кончиком рта. – Не понял. – Вы, извините, от жары совсем скоро сопреете. Да и тепловой удар схватить проще простого. Не отдыхаете. Не купаетесь. Вот же, море – совсем рядом. Побриться бы вам, форму постирать, подворотничок поменять. Введенский смутился. Действительно. – Полагаю, выгляжу сейчас и правда не очень хорошо. – Не в обиду вам, но у вас мешки под глазами, Николай Степанович. На вас больно смотреть. Знаете, в двадцатых мне показывали пропагандистские плакаты белых, где были изображены вот такие грязные, небритые красноармейцы – вы будто сошли с этих плакатов. Не обижайтесь, пожалуйста, – добавил он, заметив недобрый взгляд Введенского. – Вижу, что вы не спите. Работаете, себя не жалея. Это похвально, но вы себя этим как будто наказываете за что-то. За что? – Я думал, вы антрополог, а не психолог, – хмыкнул Введенский. Крамер прищурился и рассмеялся: Введенский только сейчас заметил, что у него абсолютно чистые, ровные, белоснежно сияющие зубы. – Антропология и психология связаны больше, чем вы можете себе представить. Есть такой замечательный учёный – Карл Юнг. Из Германии. У него очень любопытные идеи. Говорят, что он большой поклонник Гитлера, но мне кажется, что он просто прагматик. Впрочем… Послушайте моего совета, отдохните. Себя надо любить. – Любить себя? Это эгоизм.