Эмори — день первый, 17.00 Музыка умолкла. Вдруг, неожиданно. Только что у нее над головой громыхала «Милая наша Алабама», как будто там разбушевался ураган, — и вдруг наступила тишина. Правда, совсем тихо не стало. У Эмори звенело в ушах, и, хотя она понимала, что это последствие оглушительной музыки, звон как будто доносился из мощных динамиков. Мощность не увеличивалась и не уменьшалась; она оставалась неизменной. Звон в ушах. Мисс Барроуз предупреждала ее об опасности громких звуков почти три года назад, прежде чем отпустить на первый концерт, группы Jack’s Mannequin. Она хотела ее напугать; теперь Эмори понимала, что это было очевидно. Мисс Барроуз рассказала, что, если долго слушать слишком громкую музыку, особенно в замкнутом пространстве, можно оглохнуть. Она подробно рассказывала о каких-то ворсинках во внутреннем ухе, которые повреждаются, как перегоревшие проволочки, из-за чего мозг начинает слышать звуки, которых нет. Кажется, она еще говорила, что чаще всего такие явления временные и постепенно проходят. Чаще всего. Когда мисс Барроуз перед ее походом на концерт вручила ей затычки для ушей, Эмори взяла их, не споря. Правда, вставлять их она не стала: не хотелось, чтобы друзья видели ее с дурацкими розовыми затычками. Они лежали у нее в кармане, и в конце вечера у нее действительно зазвенело в ушах — почти как сейчас. «Никакого сравнения с тем, что ты испытываешь сейчас, дорогуша! Разве ты не помнишь? То было едва слышно и продолжалось совсем недолго. В конце концов, концерт шел совсем недолго, да и музыка была не настолько громкой. Не то что пытка, которой тебя подвергли только что. Сколько времени гремела музыка? Пять часов? Десять? У тебя уже нет одного уха; уверена, что это не поможет». — Заткнись! — попыталась крикнуть Эмори. Но слова вышли приглушенно и спутанно; пересохшему горлу трудно было их произносить. «Я только хочу сказать, что затычка для уха пошла бы тебе на пользу. Одна сторона у тебя плотно забинтована. Если ужасная музыка начнется снова, попробуй оторвать кусок бинта и заткнуть им здоровое ухо. Как говорится, лишняя осторожность не помешает. Если ты выберешься отсюда, у тебя останется только одно ухо, а его лучше поберечь. Тебе так не кажется? Ты знаешь, что хуже, чем девушка с одним ухом? Знаешь?» — Пожалуйста, замолчи. «Знаешь, что еще хуже?» Эмори закрыла глаза; мрак вокруг стал еще кромешнее. Она начала мурлыкать себе под нос «Это моя вечеринка» Джесси Джей. «Хуже девушки с одним ухом может быть только девушка с одним ухом и без глаз. По-моему, глаза могут стать следующей остановкой в твоем маленьком путешествии, милая, потому что, если музыка умолкла, значит, ее кто-то выключил». У Эмори перехватило дыхание, а голова слегка закружилась. Она едва заметно повернула ее справа налево, потом в другую сторону. Перед глазами как будто стояла черная стена. Глаза продолжали привыкать к темноте, но до полной победы было далеко. Как и раньше, она различала лишь неясные контуры, и больше ничего. Эмори сидела на каталке, подтянув колени к груди, но не видела даже собственных ступней. Сверкающая сталь каталки казалась всего лишь тусклым размытым пятном. Это не значило, что вокруг не было никакого движения. Вокруг нее все шевелилось и двигалось. Темнота клубилась волнами, наползала и окружала ее; мрак был таким густым, что его можно было ножом резать… Эмори вздрогнула. Может быть, сейчас он где-то рядом с ней, а она даже не догадывается! Может быть, он стоит в шаге от нее с ножом в руке, готовый вонзить острие ей в глаза и вырвать их. У нее не будет времени ответить или оттолкнуть его, пока он не начнет вырезать ей орган зрения. Эмори продолжала мурлыкать, но мелодия и ритм сбивались. — Я танцую, я т-танцую, — тихо пела она. — Так поставь пластинку и крути, пока я не скажу: «Хватит!» Она вытянула перед собой свободную руку и медленно поводила перед собой, вглядываясь в темноту. — Эй… ты здесь? Перед своим мысленным взором она видела похитителя — высокого, худого мужчину, который прислонился к дальней стене с ножом в одной руке и ложкой в другой. Его пальцы крепко сжимали рукоятку, и он проводил лезвием по краю ложки. И нож, и ложка были в бурых пятнах, оставшихся после ее предшественниц… Несмотря на мрак, она понимала, что он ее видит. Он видит ее отчетливо. У его ног на полу стояла белая коробка, и бечевку он тоже приготовил заранее. На правой руке он развел указательный и средний пальцы в виде буквы V, ткнул себе в глаза, потом нацелился в ее глаза. Его сухие, потрескавшиеся губы расплылись в ухмылке. Он нарочито медленно провел по ним языком. — Здесь не на что смотреть, — низким голосом произнес он. — Твои молодые глаза уже запятнаны злом этого мира; нужно их вытащить. Это единственный способ перестать видеть — единственный способ очистить тебя, сделать тебя чистой. Эмори чуть отползла назад, крепче прижавшись к металлической каталке. — Ты ненастоящий, — сказала она себе. — Я здесь одна. Ей хотелось, чтобы музыка вернулась. Если он все же здесь, если правда стоит в этом помещении и собирается причинить ей боль, Эмори не хотелось слышать, как он приближается. Так будет лучше. Звон в ушах утих, и она заставляла себя не обращать внимания на бешено бьющийся пульс в поврежденном ухе, заставляла себя прислушиваться к тому, что творится вокруг. Неужели она слышит его дыхание? — Если хочешь сделать мне больно, давай скорее, чертов псих! — крикнула она. Точнее, хотела крикнуть; в горле так пересохло, что голос стал высоким и надтреснутым. Она услышала звук. Был ли он раньше? Откуда-то доносилось ритмичное кап-кап. Но откуда? После того как пришла в себя, она обошла всю свою темницу по периметру, ощупала ладонями все стены. Она шла босиком — если бы где-то что-то протекало, если бы где-то была лужа, она бы наверняка нашла ее… При мысли о воде у нее заболело горло. «Возможно, ты слышишь воду, потому что очень хочешь пить, дорогуша. Мозг иногда выкидывает странные номера. По-моему, если бы он хотел, чтобы у тебя была вода, он дал бы тебе воды». Эмори закрыла глаза и вслушалась. Понимала, что это глупо; она все равно ничего не видела. И все же после того, как зажмурилась, стало легче. Звуки стали чуть громче, чуть отчетливее. Кап… кап… кап… Она наклонила голову, выставив вперед здоровое ухо и медленно поворачивая его, найдя такое положение, при котором капало отчетливее. Когда звуки снова начали утихать, она остановилась и медленно повернула голову. Звуки доносились слева. Эмори соскользнула с каталки и встала на ледяной бетон. По коже побежали мурашки; она обхватила себя левой рукой, стараясь хоть как-то согреться. Правой рукой она дернула каталку. «Не забывай о крысах, дорогая. Эти малыши, наверное, сейчас так и снуют вокруг тебя. Возможно, они уже давно нашли воду; теперь хотят запить ею небольшой обед, кусочек девичьего мяса. На месте крысы я бы, наверное, обосновалась рядом с водой. Я бы и охраняла эту воду; я бы охраняла ее ценой жизни». Эмори с трудом шагнула вперед, волоча за собой каталку. Шаг… другой… Отдаляться от стены не хотелось. Стена ее успокаивала, как большое одеяло. И все-таки она шагала прочь. Оставив стену за спиной, она сделала еще шаг, точнее, маленький шажок. Не зная, что перед ней, большего она не может себе позволить. «Ты представляешь, а вдруг он рассыпал здесь битое стекло? Или ржавые гвозди? А может, в полу дыра? Если ты упадешь и сломаешь ногу, тебя ждет масса неприятностей — тебе будет гораздо хуже, чем в теперешнем положении, это уж точно. Кстати, не люблю приносить дурные вести, но мне кажется, что кое о чем стоит упомянуть. Ты уже поняла, кто выключил музыку? Потому что, если он поблизости, сейчас тебе стоит в первую очередь думать вовсе не о том, как бы поскорее напиться». — Если он собирается причинить мне вред, он не остановится, — отрезала Эмори. — Не собираюсь сидеть на месте и ждать, пока он сделает первый шаг. Она с трудом шагала вперед; пальцы на ногах с каждым шагом все больше немели. Неужели бетон делается холоднее? — Он не даст мне умереть, во всяком случае, пока сам со мной не покончит. В новостях рассказывали, что он держал девушек в живых не меньше недели, прежде чем убивал их. Я пробыла здесь всего день, не больше. Я еще нужна ему. «Наверное, в твоих словах есть смысл, но он может сделать с тобой очень много неприятных вещей… которые, правда, тебя не убьют. Он уже отрезал у тебя ухо. Ты знаешь, что за ухом последуют глаза. Хотя… подумай, так ли это плохо? То есть… ты ведь сейчас все равно ничего не видишь. Откровенно говоря, меня бы больше беспокоила потеря языка. В темноте еще можно кое-как существовать, но потерять способность говорить — это в самом деле очень жестоко. Ты всегда была такой разговорчивой». Эмори прислушалась. Она уже близко; до воды оставалось несколько шагов, не больше. Мимо, задев ее ногу, пробежала крыса, и она взвизгнула и дернулась, едва не опрокинув каталку. Это точно была крыса; грубый мех и крошечные лапки, тонкий холодный хвост. Эмори заставила себя глубоко вздохнуть. Ей необходимо сохранять хладнокровие. По ее ноге пробежала еще пара маленьких лапок. На сей раз она вскрикнула очень громко; пересохло у нее в горле или нет, она не умолкала. Ей показалось, будто ее вырвало толченым стеклом. Очень хотелось замолчать, но крик не прекращался — всем крикам крик. Она больше кричала не из-за крысы и не из-за того, что ее похитили и заперли непонятно где, как в ловушке; она кричала из-за отца и из-за людей вокруг нее; она испытывала досаду из-за того, что учится на дому и у нее очень мало друзей. Боль в ухе, онемевшие пальцы ног, то, что она голая оказалась в незнакомом месте, — все вспомнилось, нахлынуло одновременно. Она не знала, кто сейчас ее видит и видит ли. А где ее похититель? Очень далеко или совсем рядом, затаился во мраке. А еще она кричала из-за мамы, которая умерла и оставила ее страдать в одиночестве. Когда она наконец замолчала, внутри все горело, как будто она проглотила раскаленный свинец и заела ржавым лезвием, но ей было все равно; крик прочистил ей голову. Ей нужна ясная голова. Ей нужно подумать. Звон в ушах прекратился. Эмори прислушалась здоровым ухом, стараясь разобрать другие звуки, помимо глухого биения пульса. Кап! Слева послышался тихий шорох. Когти скребли по бетону. Крошечные когти что-то закапывали. Или раскапывали. — Не обращай внимания, — хрипло велела она себе. «Интересно, сколько их там?» — Не обращай на них внимания, и все. Эмори заставила себя идти вперед, передвигаясь по чуть-чуть: шаг, другой. Вдруг… Палец ноги во что-то уткнулся, и она с трудом удержалась, чтобы не отпрыгнуть. Она понимала: если она отдернется, то непременно врежется спиной в каталку и потеряет равновесие. Она упадет и ударится затылком о бетонный пол; тогда все будет кончено. Она ни за что не сумеет бежать. А если дело обстоит еще хуже, если она не найдет стенки и ей придется начинать все сначала? Бродить здесь во мраке с каталкой — хуже смерти. А она едва не упала — еще бы чуть-чуть, и она… Эмори пощупала то, на что наткнулась в темноте, пальцем ноги. Что там? Похоже на металлическую пластину. Во всяком случае, поверхность казалась холоднее, чем бетон. Холодная, сырая. Эмори кое-как опустилась на колени, чтобы ощупать пластину левой ладонью. Правую, прикованную к каталке, приходилось держать за спиной. Она дернула каталку, подтягивая металлическое сооружение к себе, давая себе больше пространства для маневра.