После присяги свидетель оказался под шквалом вопросов защитника, однако они не произвели на бывшего полицейского, привыкшего к коварным допросам, ни малейшего впечатления. — Когда вы познакомились с обвиняемым? — 18 апреля. — Где? — В его поместье в Стратине. — Что вы там делали? — Собирался на просьбу некой дамы, чью фамилию называть не буду, спросить графа Бекерского, что случилось с его матерью, Анной Бекерской. — Эта просьба было заказом анонимной пани частному детективу? — Тогда я еще не был частным детективом. — Но несмотря на это вы приняли заказ? — Это вы, пан меценас, называете заказом просьбу упомянутой дамы. — Вы потребовали вознаграждения за исполнение этой просьбы? А если так, то справились ли вы с ней? — Нет, я сделал это бесплатно как частное лицо, а не детектив, которым с точки зрения закона тогда не был. — Если бы в то время я обратился к вам с этой просьбой, вы бы ее тоже выполнили? — Нет. — А почему, позвольте спросить? — Потому что я выполняю просьбы только моих знакомых, а вы, пан меценас, к превеликому сожалению, к ним не принадлежите. — Назовите, пожалуйста, фамилию этой пани. — Я отказываюсь это сделать. Адвокат обратился к судье с просьбой, чтобы свидетель назвал имя пани, поскольку, как утверждал пан меценас, она является чрезвычайно важным в этом деле лицом. Судья Книпа выполнил просьбу защиты. — Рената Шперлинг, — ответил Попельский. — Да, — подтвердил Бехтольд-Сморавинский. — Рената Шперлинг, двадцать семь лет, бухгалтер в имении Бекерских. Дама необычайной красоты. Откуда вы ее знаете? — Девять лет назад я готовил ее к выпускным экзаменам в гимназии. Давал ей частные уроки математики. — В чем заключалось заказ… pardon, просьба этой пани? — Она просила, чтобы я разыскал графиню Анну Бекерскую, которая, по словам Ренаты Шперлинг, неожиданно исчезла. — Поддерживали ли вы или продолжаете поддерживать интимные отношения с панною Ренатой Шперлинг? — Не желаю нанести ущерб чести незамужней дамы, поэтому не отвечу на этот вопрос. Такое достойное джентльмена поведение Попельского вызвало вздохи и громкие комментарии присутствующих в зале дам, что явно не понравилось судьи Книпе. Строгий iudex нахмурился и сделал собравшимся замечание, чтобы они вели себя серьезно, как это подобает в суде. Адвокат сохранял спокойствие, однако я, многолетний репортер на судебных процессах, заметила, как он на мгновение закрыл глаза, что могло свидетельствовать о неуверенности или желании сосредоточиться перед тем, как нанести точный удар. — Ваша честь, уважаемые присяжные, я не буду настаивать, чтобы джентльмен признавался в деликатном деле, позвольте лишь заметить, что Рената Шперлинг бесследно исчезла. Поэтому я не могу попросить ее свидетельствовать перед судом. Кроме того, замечу, что, отказываясь ответить на мой вопрос, пан Попельский определенным образом подтвердил, что с панной Шперлинг его связывали близкие отношения. Если бы это было не так, он ответил бы просто: «Нет, у меня с этой дамой ничего не было», — и таким образом не нанес бы репутации и чести упомянутой пани никакого вреда… — Прошу свидетеля ответить на этот вопрос! — судья Книпа строго взглянул на Попельского, поскольку выводы красноречивого меценаса ему явно надоели. — Вы поддерживали или продолжаете поддерживать с госпожой Ренатой Шперлинг интимные отношения? — Я любил ее, — спокойно ответил детектив, — а она меня бросила. Не знаю, где она находится сейчас. Дамы в зале заволновались, отовсюду слышался театральное шепот и взрывы нервного смеха. На этот раз судья никого не успокаивал. Бехтольд-Сморавинский победно взглянул на собравшихся. — А свидетелю известно, что обвиняемый Юзеф Бекерский ухаживал за ней? — Да. — Панна Шперлинг рассказывала вам об этом? — Да. — Итак, влюбившись в панну Шперлинг, вы могли считать графа Бекерского соперником? — Нет. — Почему? — Потому что панна Шперлинг его ненавидела. Невозможно считать соперником мужчину, которого ненавидит любимая женщина. На этот раз Бехтольд-Сморавинский не настаивал на дальнейших объяснениях. Он явно увлекся и двинулся в наступление. Спросил, как именно выглядела первая встреча свидетеля с обвиняемым. Узнав, что тогда Попельский был грубо избит Бекерским и его российскими прихвостнями, адвокат серьезно и внимательно посмотрел на Эдварда. — Унизил ли он вас каким-то другим образом? — спросил пан меценас. — Нет. — А теперь я задам вам очень сложный вопрос. Он будет неприятным для такого мужчины, как вы, который не привык подчиняться другим, то есть для натуры независимой, властной и решительной. Именно о таких чертах свидетельствует, ваша честь, увольнение свидетеля из полиции за нарушение служебной дисциплины. Но вернемся ad rem. Вопрос, который я сейчас задам, — адвокат взглянул на присутствующих в зале, — может шокировать посторонних лиц, особенно дам, поэтому заранее прошу прощения. Так вот, спрашиваю у свидетеля, — новый сочувственный взгляд в сторону Попельского, — избив, обвиняемый помочился ли на вас? По залу прокатился ропот, а потом наступила гробовая тишина. Присутствующие внимательно всматривались в Попельского. — Нет, ничего такого не было. Адвокат повторил замысловатые словесные выкрутасы, уверяя, что осознает, какое это мучительное унижение для любого мужчины. Кроме того, он понимает, в каком свете такой позорный поступок показывает его клиента. Однако, работая non sordidi lucri causa, sed ut veritas magis propagetur[80], он настойчиво просит признаться, что свидетель стал объектом ужасного надругательства. Попельский второй раз категорически отрицал. Для завсегдатаев судебных залов (в том числе и для особы, что пишет эти слова) было очевидным, что стратегия адвоката заключается в формировании убеждения, будто униженный Попельский мог подстроить то, что произошло в доме Буйко, так, чтобы это бросило подозрение на его обидчика и таким образом отомстить. — Итак, уважаемые присяжные, — сделал вывод пан меценас, — свидетель отрицает факт, который могли бы подтвердить российские товарищи обвиняемого. Однако они, по странному стечению обстоятельств, были очень быстро депортированы. Отмечу, что такая процедура обычно длится по меньшей мере полгода. На этот раз важные свидетели обвинения были выдворены из страны за три месяца! Сообщаю суду, ваша честь, также информацию личного характера, которая четко демонстрирует, что дружеские связи Эдварда Попельского помогли провести процедуру депортации чрезвычайно быстро! В ответе на мой запрос указано, что приказ о выдворении отдал начальник Политического подразделения Отдела общественной безопасности Воеводского управления, бывший комиссар полиции, пан Францишек Пирожек, друг Вильгельма Зарембы, гимназического товарища Эдварда Попельского! Кроме того, в этом деле исчезает еще один важный для защиты свидетель, панна Рената Шперлинг. Эта пани составляла объект любовного соперничества между обвиняемым и свидетелем. Что может быть более естественным для влюбленного мужчины, чем с помощью Фемиды избавиться от ненавистного противника, известного насильника, которому чрезвычайно легко приписать любое преступление, тем более политически мотивированное убийство Буйко, который разрушил этому сопернику карьеру? Потом адвокат благодаря ловко поставленным вопросом заставил свидетеля, несмотря на заметное сопротивление последнего, признаться в том, что, лишившись работы в полиции, он бедствовал. Обращал внимание на неудачные попытки улучшить собственное существование чтением лекций в университете. Обрисовав послеполицейскую жизнь Попельского в самых черных тонах, он снова спросил свидетеля, правда ли, что, поймав убийцу Буйка, тот получил бы возможность вернуться на работу в полицию. — Это неправда. — Разве у вас не было об этом устной договоренности с самим воеводским комендантом? Удар, казалось, был меткий, потому Попельский чуть побледнел. Но быстро взял себя в руки. — О возвращении в полицию можно было бы говорить, если бы я помог решить дело убийства Любы Байдиковой и Лии Кох. Немало указывает на то, что Леон Буйко убил их обоих. В этом я убедился в результате самостоятельного расследования, которое сначала вел more linguistico et mathematico[81], a позже полицейскими методами. Я дошел до убийцы, однако мне не удалось добиться у него признания во время первой встречи. Во второй раз я посетил уже покойника. У меня есть доказательства того, что убийцей обеих женщин был Леон Буйко. Если бы это подтвердилось во время следствия и Буйко попал на скамью подсудимых, я действительно вернулся бы на работу в полиции. Зато разоблачение виновника убийства Леона Буйко ничего бы не изменило, поскольку меня нанимали в связи с другим делом. Подчеркиваю, что меня до сих пор не восстановили на работе в полиции, поскольку нынешний процесс не завершился. Итак, дело Бекерского ни на что существенно не повлияло. — Но дело Бекерского связано с делом Буйко, разве нет? — Действительно, они тесно связаны между собой, однако для моего возвращения в полицию разоблачение убийцы Буйко не имеет ни малейшего значения. — Вы же не будете отрицать, что убийство Буйко вам помогло. Ведь Буйко не признался ни в убийстве Байдиковой, ни Кох, поэтому теперь вы можете всю вину возложить на покойника, у которого нет возможности защитить себя. Таким образом, убийство Буйко облегчило вам жизнь, не так ли, пан Попельский? — Детектив сидел, задумавшись. — Вы не ответили на мой вопрос! — Действительно, со смертью Буйко исчезла необходимость в определенных процессуальных действиях… — То есть это облегчило вам жизнь? — В этом смысле да. Бехтольд-Сморавинский облегченно вздохнул и громко обратил внимание присутствующих на три мотива, которыми мог руководствоваться Попельский. — Месть за поругание, — ораторствовал он, устремив на Попельского холеный палец, — о чем этот честолюбивый человек предпочитает промолчать, желание избавиться от соперника и сделать карьеру — вот, ваша честь, три мотива пана Попельского, которых ему достаточно, чтобы обвинить моего клиента! Неужели этого мало? — А где подтверждение моих махинаций, которые якобы могли облегчить мне жизнь? — не оставался в долгу свидетель, которому судья сделал за это строгое замечание. Адвокат не сдавался. Приведя доказательства того, что несколько лет назад, находясь на полицейских занятиях для офицеров, Попельский окончил курс быстрой машинописи, пан меценас предположил, что письмо в «Новый век» подготовил не Буйко, а детектив. Об этом могло свидетельствовать о том, что письмо с уведомлением о еврейском происхождении графини было написано без ошибок, тогда как Буйко свои работы печатал ужасно небрежно и много слов зачеркивал буквой «X». Попельский решительно отрицал, что писал такое или подобное письмо. Тогда адвокат прочитал письменную экспертизу языковеда из университета Яна-Казимира. Профессор Ежи Курилович, который выступал в роли эксперта, а во время суда находился на стипендии французского правительства в Париже, указал на незначительные стилистические различия между текстом письма и научными трудами Буйко. На это свидетель отреагировал смехом, заявив, что разностилевые тексты пишут, конечно, по-разному. Несколько смущенный этим решительным ответом, адвокат закончил допрос, и, учитывая позднее время, судья Книпа объявил об окончании слушаний. Это решение имело заметное психологическое воздействие на присяжных и изрядно помогло адвокату, поскольку измученные невероятной для майского Львова жарой, все с радостью реагировали на окончание слушаний, и это чувство облегчения подсознательно будет ассоциироваться у них с меткими фразами меценаса Бехтольда-Сморавинского, которые им из-за этого будут казаться внушительными. Удачный трюк, ничего не скажешь. Однако оказалось, что прокурор обладал аргументами не менее существенными, хотя количество свидетелей с его стороны было значительно скромнее, точнее говоря, их было всего двое. Первым вызвали камердинера из Стратина, пана Станислава Вьонцека. XV