— Пойдем, милая, — услышал Энди собственные слова. Он взял чемоданы и после того, как перенес их по мосту, вернулся за коляской. Дальняя платформа была забита настолько, что это казалось опасным. Потоки дождя выплескивались из водосточных труб и лились под ноги. — Возьмите на руки свою малышку, а я открою дверь и закину вещи на ваше место, не суетитесь. — За что мне это? — раз за разом вопрошала у него женщина. — Я не знаю, за что мне это. — Кто-нибудь другой обязательно вам бы помог. — Но сейчас же никому нельзя доверять, люди пошли странные. Но вам доверяю. Энди посмотрел на нее. Она говорила искренне. Позже, как он тогда подумал, он еще осознает всю глубину иронии. — Куда вы сами едете? — Лаффертон. Ну, рядом с Бевхэмом. — Да это же другой конец страны! — Да. — Едете домой? Он не ответил. Он не знал. — Чем вы занимаетесь? Он открыл рот. Дождь стекал по его шее за ворот рубашки. — Выращиваю овощи. Но в поезд уже начали забиваться люди. Она хлопотала над своими детьми и не слышала его. Энди боком остановил дверь, когда она уже закрывалась перед ним, и как только фиксаторы замков встали на место, он зашел внутрь вагона, протолкнулся к нужному сиденью, закинул на полку чемоданы и вернулся, чтобы взять детей. — Вы святой, вы это знаете, что бы я без вас делала? Я бы никогда со всем этим не справилась, вы заслуживаете чертовой медали. Прошел еще час, прежде чем он сел на поезд сам. К этому времени электричество уже вернули и ветер утих, хотя дождь продолжал накрапывать. Свободных мест не было, как и вагона-ресторана. Он сидел на своей сумке в проходе, прижавшись к парню с дребезжащим плеером. Он никак не мог предупредить Мишель о том, когда он приедет, и сейчас это уже вряд ли имело значение. Поезд постоянно останавливался, иногда на пару минут, иногда на полчаса. Через какое-то время он так, сидя, и заснул. Когда он проснулся, снаружи уже было темно. Он задумался, где сейчас та женщина с детьми. Парень толкнул его локтем и передал банку «Лагера». — Твое здоровье. Это откуда? — Завалялось несколько в сумке. Энди сделал большой глоток теплого газированного пива. Четыре часа спустя он шел по бетонной дороге к дому своей сестры. Все еще шел дождь. На всей улице, с самого ее начала и до конца, стоял шум: шум телевизора, шум музыки, шум от детских криков и шум от ора взрослых. Оранжевый уличный фонарь осветил пластиковый трактор у него под ногами. — Черт возьми, а ты припозднился. Его сестра Мишель выглядела скорее на сорок, чем на тридцать, и в коридоре за ее спиной пахло жареной едой. Она навестила его в тюрьме дважды. Оба раза в самом начале, до того, как вышла замуж за Пета Тейта после развода со своим первым горемычным мужем и обзавелась еще парочкой детей. — Что ты так долго? Энди прошел за ней через весь дом на маленькую кухню, где запах жареного был еще сильнее. Горячее масло брызгало из сковороды с картошкой на обои под плитку. Он кинул на пол свою сумку. — Ну, там была гроза. Буря, потоп — если ты вдруг не выглядывала сегодня из окна. — Ага, ха-ха-ха, мне пришлось продираться сквозь нее, чтобы вот их отвести в школу, так-то. А что, из-за нее и поезда отменили? — Типа того. — Ты чаю хоть попил? — Нет. Его сестра вздохнула и подставила горлышко чайника под кран. В комнате по соседству из телевизора раздался оглушительный звук визжащих шин. Энди сел за стол. У него болела голова, он был голоден, и ему хотелось пить. Чувствовал себя разбитым. Ему не хотелось находиться здесь. Он хотел быть дома. Но где дом? Его нет. Это место было ближе всего к этому понятию. — Тебе придется спать на диване или наверху с Мэттом в его комнате. — Мне все равно. Пусть будет диван. — Ну, Пит захочет смотреть телевизор до ночи, у нас подключен «Скай», он смотрит спорт. — О’кей, тогда комната Мэтта. Я уже сказал, мне все равно. Он поднял глаза. Его сестра внимательно смотрела на него, поджигая сигарету. Ему она не предложила. — Узнаешь меня заново. — Выглядишь ты, как раньше, — наконец сказала она, скрывшись за облаком дыма. — Только, может быть, старше. — Я и стал старше. Мне было девятнадцать. Сейчас мне почти двадцать пять. — Черт возьми… Она поставила перед ним кружку с чаем. — Пит сказал, что ты можешь оставаться до тех пор, пока не найдешь чего-нибудь. Они куда-нибудь тебя пристроят, пока ты на испытательном сроке? — Слушай, если ты хочешь, чтобы я допил свой чай и ушел, просто скажи, Мишель. — Мне совершенно без разницы. Что ты собираешься делать целыми днями? — Работать. — Но ты никогда не работал. — Буду работать. — Кем? Что ты будешь делать? — Я проходил обучение. Жир от картошки с яростным шипением брызнул на стену. Она сняла сковородку с огня. — Чему научился, вышиванию мешков для почты? — Ты ничего не знаешь. Ты не навещала меня, чтобы узнать подробности. — Я писала тебе, разве нет? Отправляла тебе всякие вещи, фотографии детей. Ты был, черт побери, через полстраны, да и у Пита не было особого желания. Пит Тейт. Он был рядовым в армии, когда Мишель вышла за него, но его уволили со службы, когда он упал со стены во время прохождения полосы препятствий и повредил спину. Теперь он сидел в подсобке и пялился в экраны камер наблюдения в местном торговом центре с двух часов дня до полуночи. Энди знал только это из коротких записок, которые Мишель удосуживалась написать ему несколько раз в год. — Они предоставят мне жилье. Квартиру или что-то в этом духе. — Ты хочешь фасоль или томаты? Мишель начала раскрывать пачку солонины. — Неважно. Печеная фасоль. Солонина. Жареная картошка. Консервированные томаты. Тюремная еда. Он поднялся и налил себе еще чая. Ему вспомнилась женщина с кучей детей и багажом. Забавно. Ты встречаешь людей. Говоришь с ними. Они уходят. Ты никогда их больше не встретишь. Все эти мужчины в тюрьмах. Ты никогда их больше не встретишь. — Дети смотрят телевизор? — Они уже давно в постели. Сейчас половина десятого. Я не из тех, кто позволяет им шататься допоздна. Она поставила перед ним тарелку с едой.