«Ты пришёл, дитя моё». Александр коснулся Длани. Тёмная вязкая плеть ласково согнулась вокруг его пальца, даря… понимание. Понимание коснулось его. Понимание поглощало. — Я возвращаюсь, моя Вселенная, — шепнул он восторженно, задыхаясь, растворяясь в черноте. «Твой час пробил». — Я заберу тебя с собой. «Мы». — Мы уйдём. «Да, нам больше нечего делать здесь». — Мы. Мы. Я. Он освободился. Чистота его сознания расцвела узором нейронных ниточек по полотну Вселенной. Освобождение было сладким как настоящая смерть, освобождение было трепетным и сильным. Он бережно опустил А12 — Клару Эммельс, юную, белоснежную, проживущую ещё целую, полную любви жизнь — на мягкую кушетку. Она не была нужна им больше. Коснулся чернотой бледного лба. — Просыпайся, дитя. — И она раскрыла голубые глаза. Он вытянул из неё всего себя. Забрал себя из неё. И восполнился пониманием. Сзади было тихо. Он проплыл, касаясь самим собой частиц. Все они приветствовали его. Он без труда отворил двери. Цефей отступил на один короткий шаг, посмотрел вверх, распахнув большие чёрные глаза. При виде его внутри стало очень печально и очень хорошо. Он коснулся побледневшей щеки, бережно снял с неё прозрачные слёзы. Они утонули в черноте, некогда бывшей его пальцами. — Мы ещё встретимся, молодой Марс. Он вышел из лечебницы. Вышел со станции. Вселенная наконец приняла его обратно.