Сердце Агаты колотится, коленки ужасно болят, но сильнее всего болят ладони – Агата здорово шлепнулась ими о каменное ограждение гигантского балкона. Перила такие широченные, что, будь Агата с Мелиссой по-прежнему подругами, они отлично могли бы станцевать на этих перилах «пен-перикл», очень нежный и медленный парный танец, который танцуют только женщины, – единственное, что понравилось Агате у весельчаков. При мысли, что теперь ей надо каким-то образом вскарабкаться назад по барельефу и прорваться из Венискайла обратно на кухню к весельчакам, Агату пробирает дрожь. Несчастные дети-солдаты, и ужасный Веселый Майстер Гобрих, и бедная Ласка, которая, конечно, не сможет ее спасти, – все это встает у Агаты перед глазами. Нет, прорываться через весельчаков еще раз – это безумие. Агата вскидывает голову и понимает, что на прекрасный барельеф из пунцового кровяного камня она не сможет взобраться, даже если захочет, особенно сейчас, когда у нее так саднят ладони и так ноют коленки, да и сердце колотится от страха и усталости. «Но ведь пятый этаж был так близок!» – с горечью думает Агата. Есть еще, конечно, жуткие Худые ворота, да только час от часу не легче: во-первых, пойди найди их, когда сама едва понимаешь, где очутилась, во-вторых, это значило бы опять вернуться на второй этаж и все начинать сначала, а в-третьих, через Худые ворота никто еще не возвращался в Венисальт вот так, по своей воле. Но если оказалось, что Худые ворота – не единственный проход между Венискайлом и Венисальтом, может быть, есть еще двери?.. Должны быть еще двери, конечно, должны быть, и какие-то из них, может, ведут прямо на пятый этаж, может, какая-то из них приведет прямо в веселый город Азувим, – вот что думает Агата, – и она найдет эти двери, она обязательно их найдет, она даже знает как – ей просто нужна хорошая книжка, правильная книжка, вот и все. Дома она побежала бы в лавку слепого Лорио и все бы ему объяснила, и тут тоже должна быть книжная лавка или… или еще какое-то книжное место – преступникам, ссылаемым в Венисальт, разрешается взять с собой всего один рюкзак с вещами, но Агата не сомневается, что люди берут с собой книги, – значит, где-то же они ими меняются или где-то их хранят? Преступники! До Агаты вдруг доходит, где она оказалась. Убийцы, и воры, и торговцы икрой ундов, и похитители детей, и нарядные попрошайки с добрыми глазами, которые предлагают тебе написать свое имя на записке с золочеными краями «на счастье», а потом сжигают ее, и проглатывают пепел, и смотрят на тебя так, что ты счастлив подать им монетку, а дома выясняется, что у тебя пропал кошелек, – вот так счастье! А еще те, кто сговаривался против дуче, и те, кто сочиняет стишки и непристойные песни про его жену и дочь, и… и… «И габетисса, ундеррита, девочка, начавшая войну, – говорит вдруг противный голосок у Агаты в голове. – Здесь самое место для такой девочки, разве нет?» Агата ненавидит этот голос, вечно лезущий не вовремя, она трясет головой, сейчас ей не до него. Ей надо понять, как попасть в книжную лавку, вот что. И еще ей надо переодеться – не разгуливать же по Венисальту в нелепом бальном платье «Изапунты»! И еще… Еще Агате очень-очень надо поесть. И поспать, вдруг думает Агата. Ох, как же ей хочется спать – или хотя бы прилечь! Вот только спать ей, конечно, нельзя, совсем нельзя. Смотреть вправо Агата просто боится и смотрит влево – туда, где на балконе жмутся друг к другу два домика, разделенных небольшим огородом. От края перил вниз ведет веревочная лестница – и Агата только теперь замечает странный клекот и хлопанье крыльев, которые доносятся из стоящей неподалеку огромной клетки с птицами. Таких птиц она раньше никогда не видела: они очень красивы, головы у них круглые, глаза темные, сами они серые, лапы у них розовые, а перья переливаются темно-радужным. К жердочкам от пола до потолка клетки привязаны мешочки с семенами, и Агата вдруг понимает, что готова от голода начать жевать эти семена. Постанывая от боли в ладонях и коленках, она подползает к шаткой веревочной лестнице и хватается за первую перекладину. Была не была! Медленно, с ухающим сердцем, Агата начинает спускаться. Цап! Кто-то хватает Агату поперек живота, стаскивает с лестницы, держит крепко-крепко, как Агата ни брыкается, повторяет: – Ах ты маленькая зараза! Отдай голубя, воровка! Отдай, негодяйка! – и шарит по карманам Агатиного платья. – Не знаю я никакого голубя! – кричит Агата. – А ну пустите меня! – но крепкие руки все шарят и шарят по ее испачканной пышной юбке, и в конце концов разъяренная Агата изо всех сил кусает чье-то плечо, обтянутое рукавом старого синего свитера. Человек наконец выпускает ее и принимается страшно ругаться, а обессиленная Агата падает и пытается перевести дух. – Отдавай голубя, маленькая мерзавка! – рявкает этот человек и надвигается на Агату, потрясая кулаком и держась за укушенное плечо. Агата вскакивает на ноги. – Да что вам от меня надо?! – кричит она сквозь подступающие слезы ярости. – Ты что хочешь сказать – ты не наворовала у меня голубей? – вдруг удивленно спрашивает человек. – Да что такое «голуби», объясните мне наконец! – кричит Агата и вдруг соображает, что этот человек, наверное, думает, будто она хотела украсть у него этих толстых красивых птиц – совершенно непонятно зачем. – Не трогала я ваших птиц! – заявляет Агата и топает ногой. – Ну, не трогала, так собиралась трогать, – говорит человек. На синем свитере у него красной краской грубо написано «ордерро», и вид у него очень угрожающий – Агате хозяин голубей совсем-совсем не нравится. – Значит, ты просто лезла не вниз, а вверх. Вдруг у Агаты совершенно кончаются силы. Она больше не может ни спорить, ни защищаться, ни даже плакать: она просто садится, кладет руки на колени и опускает голову. Потоптавшись рядом, человек в синем свитере садится рядом с Агатой. – Давай-ка разберемся, – говорит он. – Голубей ты раньше никогда не видела – это мне понятно, – а оголодала так, что готова была парочку украсть и съесть. И платье на тебе хоть и дурацкое, но добротное. А кроме того, сейчас июнь. Что, девочка, признавайся: ты была попрошайкой в большой банде, да? И тебя поймали как раз в мае, и арестовали, и выгнали в Венисальт прямо в этом ужасном платье, не дали даже переодеться – значит, своего босса ты не выдала, так? Несладкая у тебя жизнь была, а? Глаза у Агаты слипаются, от голода ее тошнит, она не может даже понять, чего хочет больше – спать или есть, и ей совершенно все равно, за кого ее принимает этот человек, пусть бы и за бессовестную попрошайку. – Непонятно только, как ты оказалась так далеко от Худых ворот, – с сомнением говорит человек в синем свитере. – Небось доверилась кому-то, а он таскал тебя за собой и заставлял воровать? Небось он тебя и за голубями отправил? Ох, девочка, девочка… – Мне нужно выбираться отсюда, – через силу говорит Агата. – Он тебя где-то ждет, да? – спрашивает человек в синем свитере и, подумав, со вздохом добавляет: – Ладно, малышка, это все позади. Пойдем-ка, вставай. – Нет, – говорит Агата, – мне нужно выбираться отсюда. Туда, назад. В Венискайл. У меня там мама и папа. Мне нужно… – Бедный ребенок, – говорит человек в синем свитере и гладит Агату по плечу. – Прости, малышка, но ты же знаешь: в Худые ворота проходят только один раз. – Есть еще выход, – вяло говорит Агата. – Не только Худые ворота. Мне надо найти… – Что? – резко говорит человек в синем свитере и обеими руками разворачивает Агату к себе. – Это кто тебе наговорил? – Никто, – пугается Агата. – Я… Человек в синем свитере внимательно вглядывается ей в лицо, держит, не отпускает. Агата закрывает глаза и молчит, чувствуя, что заснет сейчас, прямо сейчас. – Никогда, слышишь, никогда, девочка, не повторяй больше эту глупость! – говорит человек с надписью «ордерро» на груди. – Я не знаю, где ты это услышала, да только выбрось-ка поскорее это из головы! А теперь вставай и пойдем, давай-давай, потихоньку. Как тебя зовут? – Агата, – говорит Агата из последних сил. – Я ордерро Шейсон, – отвечает этот человек. – Ты на ногах-то стоять можешь? Очень медленно Агата поднимается на ноги, и ордерро Шейсон ведет ее, приобняв, в неказистый домик, сложенный из старых потрескавшихся камней, – в неказистый домик с наличниками из костей муриоша. Документ третий, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом Лэ, дневным чтецом ордена святого Торсона, в угоду Старшему судье. Да узрит святой Торсон наши честные дела. Агата кашляет и сдергивает с лица треугольную повязку из серого платка, которая только мешает дышать, а от костяной пыли совершенно не помогает. Агате кажется, что эта пыль не просто облепила ей язык и забилась в горло, но даже лежит кучками в ушах, – подойди Агата к зеркалу, наверняка выяснилось бы, что от костяной пыли у нее белые ресницы, да и брови тоже белые. Правда, следует признаться, что результат собственной работы Агате очень нравится: от полировки тусклая и неприглядная вилка стала такой блестящей, а кость муриоша, натертая до блеска, оказывается, выглядит почти прозрачной. Но эта ужасная пыль! При мысли, что ей придется каждый день с утра до вечера полировать ножи, ложки и вилки, которые вырезает из костей муриоша Джина, жена ордерро Шейсона, Агата чуть не воет. А главное, ей пока что совершенно непонятно, как искать книжную лавку: в ответ на ее вопросы Джина только хмыкает, а Инга, дочь ордерро Шейсона и Джины, на два года старше Агаты, уже спала, когда вчера Агата рухнула рядом с ней на тоненький матрас, а когда утром Агата проснулась, Инга уже давно ушла наверх, и ее охотничий рюкзак с веревками и когтистыми перчатками, как и ее маленький арбалет, больше не стояли возле кровати. Конечно, Агате бы ничего не стоило сбежать и отправиться на поиски книжной лавки самой – вот только как? Когда рано-рано утром ордерро Шейсон ушел следить за порядком в своем районе, Джина растолкала Агату и, едва дав умыться из кувшина и вытереться грубым серым полотенцем, послала во двор – развешивать такое же грубое серое белье. Тогда-то Агата запрокинула голову и поняла, что весь Венисальт с его огромными разномастными балконами и террасами – это переплетение шатающихся подвесных мостов, на которые и ступить-то страшно, шатких стремянок и веревочных лесенок, канатов, по которым тут и там быстро карабкаются люди с рюкзаками за спиной и узлами на головах, и больших и малых подъемников с веревками, пропущенными через множество круглых блоков. «Не застревай!» – крикнула из кухни Джина, и растерянная, раздосадованная Агата вернулась в домик, где в печи уже горел черный огонь с зелеными всполохами, а Джина разделывала на большом деревянном столе принесенного Ингой со вчерашней охоты козленка муриоша: глаза козлят, которыми можно разжигать огонь, Джина отполирует, а из костей сделает им рукоятки, а еще столовые приборы, швейные иглы и булавки для волос; сердце, кровь и почки козлят Джина завернет в пропитанную жиром бумагу и все это продаст на рынке. Агате же надо тереть костяные приборы шершавым клубнем серебрянки, пока они не станут гладкими и блестящими, и, кашляя от пыли и задыхаясь, Агата очень-очень старается, потому что у нее есть план. Дело в том, что Агата углядела кое-что в углу кухни, там, где у Джины стоит маленький, явно кое-как сколоченный ею самою шкафчик с солью, и перцем, и помятыми кастрюлями, и банкой сушеных побегов усильника, взвар из которых Джина пьет с самого утра не переставая: книжки! Целых две книжки! Правда, судя по корешкам, никакой пользы от содержания этих книжек Агате явно не будет: одна называется «Совершенно честная книга о том, как готовить лучшие и наиболее дешевые блюда на всю семью», а вторая – «Еще одна совершенно честная книга о том, как готовить лучшие и наиболее дешевые блюда на всю семью». Но вот какая штука: Агата отлично помнит, что на форзаце всех книг слепого Лорио стоял большой и очень красивый оттиск, который Лорио наносил на книги, прижимая резную печать к пропитанной чернилами тряпочке в специальной плоской коробке: на оттиске красовался его кот, сидящий прямо на том месте, где располагалась лавка, – в переулке Трех Влюбленных, около перекрестья стра’ Стеволо и улицы святой Алексы (покровительницы бессонных, фантазеров, печатников, тех, у кого сломаны конечности, вымышленных существ и сердцеедов). Вот чем было клеймо слепого Лорио: маленькой картой, помогающей отыскать его лавку, – и теперь Агата очень надеялась, что и в дурацких бесполезных книгах Джины тоже есть какое-то такое клеймо. Тогда Агата узнает хотя бы название книжной лавки и улицу, где лавка стоит, а дальше… Дальше надо будет уговорить Джину взять Агату с собой на рынок – ведь Агата такая хорошая помощница, неужели и на рынке ей не найдется дела? Ну а рынок – это сердце города, оттуда уж Агата найдет, как добраться до лавки. От воспоминания о родном ма’Риалле с его страшным гамом, и огромными рыбами, и морским запахом, и о лабиринте крошечных улочек, разбегающихся веером от рынка и таких знакомых Агате по их с Торсоном тайным вылазкам в город, сердце Агаты вдруг пропускает удар. Торсон. Агате нельзя думать о Торсоне. Агате нужно полировать, полировать, полировать клубнем серебрянки вот эту костяную вилку, Агате нужно доказать Джине, что она самая послушная, самая полезная девочка на свете, а еще Агате нужно улучить свободную минутку, одну свободную минутку, и… Внезапно нож, которым Джина разделывает козленка, с грохотом валится у нее из рук. – Вон! Вон! А ну вон!.. – кричит Джина страшным голосом. Страшно перепуганная Агата смотрит туда же, куда и Джина, – и взвизгивает: огромный крылан висит на переплете распахнутого окна, крылан размером с порядочную кошку, и внимательно смотрит на Джину. Что-то не так с этим крыланом, и его размер тут совершенно ни при чем; он разводит крылья – и зеленоватое марево за окном становится ярко-зеленым: тело у крылана малахитовое, а перепонки крыльев – изумрудного прекрасного цвета, и не будь он сам настолько жутким, Агата бы, пожалуй, восхитилась такой красотой. Но вот в чем беда: на секунду Агате кажется, что лицо у этого крылана какое-то… человеческое, что крылан похож на пожилого мужчину с морщинами вокруг глаз и большими одутловатыми щеками. – Вон, вон, вон! – кричит Джина и хватается за нож. Жуткое существо в окне прикрывает глаза, взмахивает крыльями и взмывает вверх. Джина тяжело опускается на табуретку. – Что… что это было? – задыхаясь, спрашивает Агата. Джина молчит, и тогда Агата не выдерживает. – Ну скажите вы мне хоть полслова! – сердито говорит она. – Не врите, вот и проблемы не будет! Джина раздраженно смотрит на Агату, и вдруг Агата понимает, что Джина может запросто выгнать ее из дома – интересно, куда Агата тогда денется? Пойдет попрошайничать, в самом деле? Сердце у Агаты екает, но Джина, уставившись на разложенное посреди стола мясо, вдруг медленно говорит: – Ресто. Это был ресто. – Это был что? – не понимает Агата. Осторожно подбирая слова, Джина говорит: – Это было то, что остается от человека, когда его сердце перестает биться в Венисальте. – От любого? – потрясенно спрашивает Агата. Джина кивает. – Зачем он прилетал? – Поговорить, – отвечает Джина тихо. – Твои ресто всегда хотят с тобой поговорить. Агата вспоминает капо альто Оррена и вдруг представляет себе, что тот приходит к ней поговорить – да еще и не просто приходит, а прилетает в виде огромного малахитового крылана с лицом капо альто Оррена. Агату передергивает. И ведь наверняка Оррену было бы что сказать Агате, вот только хочет ли она это слышать? – А про что они хотят поговорить? – сдавленно спрашивает она. – Ты и сама большая любительница болтать языком, я вижу, – отвечает Джина резко. – Ни о чем хорошем, уж поверь мне. Да и не получится у тебя с ними поговорить, дурочка. – Почему? – спрашивает Агата. – Потому что ресто всегда лгут, – отвечает Джина, снова принимаясь за работу. – Не говорят ни единого слова правды. Никогда. А если ты задашь еще вопрос, то будешь полировать ложки до самой ночи и останешься без ужина.