39 Комната расплывается перед глазами, словно я нахожусь под водой, все вокруг двигается и меняет очертания. Хватаюсь за край стола, впиваюсь ногтями в его металлический край, но все равно не могу остановить его раскачивание. Не могу удержаться на месте. Нужно сосредоточься на одной точке. Да… нужно сконцентрироваться на чем-нибудь, на чем угодно, на постукивании ручки Уокера по блокноту, но… я не могу. Дневник невольно притягивает к себе мой взгляд, и, как бы мне этого ни хотелось, отвернуться не получается. Они знают. Давно ли им все известно? Дженнинг кладет дневник передо мной и прижимает палец к пластиковому пакету, в который он вложен. – Вы знаете, что это такое? – буквально рыча, спрашивает он. Я могла бы все отрицать. Ответить, что понятия не имею, что это такое, – и пусть докажут обратное. Но в итоге они докажут. Очередная ложь мне не поможет. Только правда меня спасет. – Да. – Что это? – Мой дневник, – шепчу я. Как они его нашли? – Вам придется повторить громче, – говорит Уокер, указывая ручкой на диктофон. – Чтобы микрофон уловил ваш голос. – Простите. Дженнинг наклоняется вперед и обхватывает ладонями лежащую перед ним улику. – Можете ли вы подтвердить, что записи в этом дневнике, – он машет рукой в воздухе, – сделаны вами? – Да, – бормочу я, но прочищаю горло, когда Уокер поднимает брови, снова жестикулируя ручкой. – Да, я написала их. Мое признание получено – громкое и четкое. – Зачем вы их написали? – интересуется Дженнинг. Как мне это объяснить? Как я могу объяснить, что эти страницы спасли мне жизнь? Мой разум отравлял сам себя, и именно записи в дневнике помогли найти правду: луч надежды в темном море лжи. Но это было лишь кратковременным спасением. Я все равно потеряла Фрейю в итоге. – Я написала их, потому что… мой психиатр считал, что мне будет полезно записывать все, что произошло с момента рождения Фрейи, что это поможет мне выздороветь. Что это поможет мне отделить то, что происходило в реальности, от того, что я считала реальным из-за приступов тревоги. – Вы сказали нам, что никогда не допускали мысли о том, чтобы причинить вред Фрейе. – Это так, клянусь. Я бы никогда не сделала ей больно. Я вела себя эгоистично, и, да, я совершала ошибки, но я любила ее. – Мой голос срывается, и все внутри меня ломается и разлетается на куски. – Я люблю ее. Дженнинг открывает уродливую коричневую папку, в которой лежит один-единственный лист бумаги. Ксерокопия… Страница из моего дневника. Дженнинг пододвигает копию через стол, и буквы сердито таращатся на меня в ответ. Но это не мой обычный аккуратный вертикальный почерк – буквы крупные и наклонены вправо, слова размашисто набросаны по всей странице, как будто они торопились выплеснуться на бумагу, а моя рука не успевала за потоком мыслей. Я словно заглядываю в самые сокровенные мысли незнакомого человека. Это вроде бы писала я, но в то же время абсолютно не я – не та, кто я есть на самом деле. Это просто отчаянные рассуждения моего встревоженного разума, который пытался разобраться в себе. Дженнинг тычет пальцем в бумагу. Мне хочется схватить и вывернуть этот палец, крича, что, если это повторится еще раз, я отломаю его. Но я этого не делаю. Просто жду, что будет дальше. – Будьте так добры, прочтите эту страницу, Наоми, – просит Дженнинг, убирая палец и вытягивая руки над головой. Его спина хрустит, и он подавляет зевок. Я зеваю, мое тело невольно вторит действиям Дженнинга, испытывая схожее изнеможение. Но мне нужно сосредоточиться. Я начинаю читать, но запинаюсь на первой строчке. Я пыталась забыть, что вообще когда-то написала это. Как только я сделала запись, мне сразу же захотелось вырвать эту страницу, стереть ее из своей истории, как будто ее никогда не существовало, но я остановила себя, когда пальцы смяли бумагу. Я разгладила страницу, убеждая себя в том, что этот дневник – напоминание о том, кто я есть. И кем я не являюсь. Эти слова никогда не станут правдой. Я не монстр. Пробегаю взглядом по строчкам, но мой разум постоянно опережает глаза, уже зная, что будет дальше. Тони говорит, что мне стало лучше, но я все еще не могу заснуть без таблеток. Пытаюсь – но лежу без сна, наблюдая за тем, как ночь переходит в утро. Таблетки мне нужны… Что, если они всегда будут мне нужны? Даже спустя годы, когда ты вырастешь, буду ли я лежать без сна, лихорадочно гоняя в голове мысли, если не проглочу эти две маленькие таблетки? Смогу ли я иначе успокоить мой вечно работающий ум? Или мне всегда придется подчинять его посредством погружения в коматозное состояние? Но если я в западне, то и Фрейя тоже. Здесь. Со мной. Может, ей было бы лучше без меня. Может, она станет лучше, добрее, успешнее, если ее воспитает только Эйден, а меня не будет рядом. Но он не может забрать ее у меня. Он обещал, что не заберет. И я не позволю ему – лучше умру. А если я умру, никого не будет рядом, чтобы присмотреть за Фрейей. Только я могу обеспечить ее безопасность. Значит, придется взять ее с собой. Мы с ней умрем вместе. Поодиночке – но вместе. Мне не нужно даже никому говорить. Мы могли бы просто пойти в бункер. Все случится быстро. Никто не узнает. И нас никогда не найдут. – Закончили? – спрашивает Дженнинг. Пытаюсь кивнуть, но голова отяжелела, и я едва могу поднять подбородок, который опускается на грудь. Отталкиваю от себя лист бумаги, и он скользит по столу. Не хочу, чтобы он лежал рядом со мной. – Мисс Уильямс прочитала запись в дневнике, – говорит Уокер в диктофон. – Это написано вами, Наоми? – Я… я… я… – пытаюсь продолжить фразу, но язык не поворачивается. – Вы признались, что вели дневник. Почерк тот же самый… Наоми! – Дженнинг повышает голос, и я подпрыгиваю, как кролик, испуганный ружейным выстрелом. – Посмотрите на меня. Это вы написали? Он четко проговаривает каждое слово, его голос звучит резко и отрывисто. – Да. – Значит, когда вы сказали нам, что никогда не думали о том, чтобы причинить вред Фрейе, вы солгали? – Нет! – Но здесь написано черным по белому: «Лучше умру. Придется взять ее с собой. Мы могли бы просто пойти в бункер. Все случится быстро. Никто не узнает. И нас никогда не найдут». – Я все еще была больна. Я боролась. – Боролись с чем? – Со снотворными таблетками. Я не хотела их принимать. Никогда не хотела их принимать. Но мне пришлось, и я чувствовала себя пленницей. Я стремилась найти выход из плена, и дневник стал для меня просто способом выплеснуть эмоции, избавиться от плохих мыслей. Я страдала от навязчивых мыслей. Я бы никогда не сделала того, о чем писала. – Мы в этом не уверены. – Дженнинг пристально вглядывается в мое лицо, и я качаю головой. – Потому что ваша дочь мертва. И кто-то убил ее. Вы признались, что спрятали ее в бункере. В том самом бункере, о котором вы никогда не рассказывали своему мужу, но упомянули здесь. – Он ударяет кулаком по странице, но тут же отводит взгляд и чуть заметно качает головой. Ему не следовало этого делать… не следовало выходить из себя. Когда Дженнинг разжимает кулак и убирает руку, она дрожит. Он делает глубокий вдох и задерживает дыхание, но, выдохнув, тут же задает следующий вопрос. Никаких поблажек. – По нашим сведениям вы однажды пытались забрать Фрейю у Эйдена. Это так? Свадьба… Откуда они узнали о свадьбе? Хелен. До сих пор помню выражение ее лица, когда она увидела, что я стою возле церкви, а Фрейя обнимает меня за талию. Недоверие. Гнев. – Пыталась забрать ее?! – Со свадьбы мистера Уильямса и Хелен Уильямс. В июле этого года. У нас есть показания, в которых говорится, что вы появились на их свадьбе и пытались забрать дочь. Это так? – Кто дал эти показания? Хелен? Это Хелен вам сказала? – Это так? – Да, я была на свадьбе. – Вы пытались забрать Фрейю? – Я подошла к церкви… и, да, я пыталась забрать ее с собой домой.