— Хорошо, милая. Замечательно. Удачного дня. И, пожалуйста, не забудь поужинать, — с теплотой в голосе произнесла Кэтрин. — Я с тобой, Лидс. Подожди секунду, только портфель захвачу, — вдруг произнес Марк. Он был очень рад возможности лишний раз пообщаться с дочерью. При графике Марка любая минута, проведенная с собственными детьми, казалась даром божьим. — Нет, пожалуйста, не надо, папа. Мы договорились встретиться с Фиби, и вообще, ходить с отцом по территории школы — это не круто, — сказала Лидия. — Не круто? Никогда не слышал подобной глупости! Марк притворился, что слова дочери его задели. — Вот увидишь, все еще будут завидовать, какой у тебя модный и клевый отец! — рассмеялся он над ее презрением. — Боже мой, папа, пожалуйста, заткнись! Если бы ты был хоть чем-то одним из этого списка, то знал бы — так уже давно никто не говорит! Фу, вы с мамой такие противные, сначала обжимаетесь при всех, а потом ты еще пытаешься ко мне подлизываться; как мерзко! Почему мне так не повезло с родителями? Все, что мне нужно, — это обычные мама и папа, похожие на всех предков моих друзей, за которых мне не было бы стыдно! — делано скривилась Лидия. Ее мать вмешалась: — Да мы даже не «обжимались»… Но ее слова унес ветер. Муж с дочерью скрылись за углом. До Кэтрин донеслись обрывки их смеха и отдельные кусочки слов. Обычная веселая болтовня. Женщина закусила губу. Оставшись наедине и продолжая выполнять дела по дому, Кэтрин задумалась, каково это — работать в офисе или магазине или стоять у доски. Каково это — знать, что где-то тебя кто-то ждет. И каково это — быть тем, по кому все стали бы скучать, если бы в один прекрасный день он исчез. Помня про цветок в своей руке, Кэтрин сжала ладонь со всей силы, и по ее пальцам потек розовый сок. Кэтрин насладилась нотками прекрасного аромата, которые источал сок. Бутон поник у нее на глазах. Подойдя к клумбе, над которой возвышались гордые собратья розы, она вырыла в земле ямку и закопала в нее цветок. Вытерев руки о передник, Кэтрин вспомнила о белье. Она закрепила один уголок простыни, затем натянула другой ее конец и закрепила его еще одной деревянной прищепкой. Эти прищепки, кажется, были с ней всю жизнь, с самого детства. Кэтрин не помнила точно, когда их заполучила, но знала, что ими пользовалась еще ее мать. Она могла ясно представить металлическую коробку, в которой они хранились, на крышке ее были нарисованы марширующие солдатики. Мать Кэтрин, в свою очередь, унаследовала эти прищепки от собственной матери. По какой-то причине Марк не заставил жену выбросить их; наверное, они казались ему мелочью, просто недостойной внимания. Кэтрин уже потеряла счет тем новомодным пластиковым прищепкам, которые купила и сломала за годы их с Марком брака — часто они ломались даже раньше, чем она думала. А вот эти деревянные штучки с выпуклыми головками и точно рассчитанными сторонами служили женщине верой и правдой. Когда-нибудь Кэтрин передаст их Лидии. От мысли об этом ей стало смешно — Лидия бы точно устроила грандиозное шоу. Хотя однажды, когда она была совсем ребенком, ее дочь выбрала одну из прищепок, взяла большой черный фломастер и нарисовала на нем рожицу. Кэтрин назвала эту конкретную прищепку Пегги и до сих пор, глядя на нее каждый день, она умиленно улыбалась. Может быть, когда Лидия станет чуть старше, она посмотрит на все это совсем иначе; в конце концов, ее собственное мировоззрение за эти много лет изменилось уж очень сильно. В первые пару дней своего замужества Кэтрин нравилось ощущать себя владелицей этих старых прищепок. Она часто застывала на месте, рассматривая белье, ими закрепленное; то самое, на котором спало уже третье поколение ее семьи, которое носили и которым пользовались. Она проводила пальцем по прищепке, гадая, держала ли та когда-то рабочую форму ее дедушки или мамину ночную рубашку. Кэтрин нередко думала, радовались ли ее мать и бабушка зрелищу веревки с развешанным на ней свежевыстиранным бельем так сильно, как она сама. Женщине так сильно нравилось собирать белье в огромные охапки и вдыхать его свежий, сухой аромат. Складывать и разглаживать чистое белье было для Кэтрин настоящим удовольствием. Обязанность стирать и гладить представлялась ей признаком гармоничной семейной жизни. Вот только радость, которую Кэтрин когда-то получала от стирки белья, исчезла почти в тот самый день, когда она вышла замуж — семнадцать лет и пять месяцев назад. Сейчас она не испытывала от этого никакого счастья. В жизни Кэтрин поводов для радости вообще осталось совсем мало. Пожалуй, единственным таким поводом были успехи ее детей и возможность видеть их каждый день. Кэтрин знала о своем прозвище «Миссис Бэдмейкер»; знала уже довольно давно — слышала, как его шепчут сквозь сложенные ладони, видела эти слова, написанные мелом или нацарапанные с помощью ножа, во многих местах — под столами, на двери туалета в общем зале. Те школьники, что были посмелее, выкрикивали это прозвище громче, надеясь, что Кэтрин не услышит и не ответит ничего. Конечно, она никогда не «слышала» и не отвечала, отчего они чувствовали себя еще более безнаказанными. Да и к тому же Кэтрин не возражала — каждый день у нее были вещи, которые беспокоили ее гораздо больше. В лучшие времена Кэтрин иногда утешалась тем, что о ней циркулируют слухи, будто она дикая бестия, каждую ночь устраивающая мужу незабываемые сексуальные битвы. Иначе с чего это она вдруг каждое утро перестирывает белье? Вот, должно быть, все друг другу подмигивают и перешептываются… Чертовка миссис Брукер, счастливчик мистер Брукер. Поэтому она всегда такая измученная, без сил, а он такой счастливый, такой самодовольный? Иногда Кэтрин, стоя у зеркала, подолгу рассматривала свое отражение — кожа да кости, бледное лицо с темными кругами под глазами, тонкие, длинные пальцы с прямоугольными ногтями, чересчур короткая стрижка… Кардиган оливкового цвета поверх льняной юбки… Кэтрин думала: «Да уж, секси-шмекси из меня еще та». Кэтрин побрела обратно в кухню, неохотно уйдя от тепла раннего утреннего солнца. Она стала убирать посуду с огромного стола, возвышающегося посреди комнаты. Единственными доказательствами того, что ее сын Доминик все еще обитает в этом доме, были измазанная джемом тарелка и пустая кофейная кружка. Кэтрин с ним почти не пересекалась, и поэтому такие маленькие свидетельства присутствия сына в ее жизни она ценила особенно. В тот момент он, казалось, предпочитал проводить время исключительно наедине, в своей комнате. Или — и по правде говоря, Кэтрин подозревала, что, скорее всего, это было именно так — прокрадывался к кому-то из обитательниц женского корпуса. Кэтрин была уверена, это Эмили Грант, но как-то комментировать выбор сына или вмешиваться в его жизнь было бесполезно — через пару недель это будет какая-нибудь другая такая же смазливая и ничем не отличающаяся от других студентка академии. Потому что с другими подростками происходило именно так, никакие отношения в этом возрасте долго не продолжались. Кэтрин много чего не понимала и не одобряла в жизни сына. Но она в то же время была и рада за него, и за Лидию. Рада, что ее дети живут насыщенной, счастливой жизнью, полной развлечений и новых впечатлений, что впереди у них светлое будущее и множество возможностей. Ей нужно было знать, что с ними все будет хорошо, что они готовы ворваться в этот мир и не оглядываться назад; иначе зачем это все? В этом доме Брукеры жили уже семь лет — с тех пор, как Марк стал директором Маунтбрайерз. Какое достижение — самый молодой директор в истории академии. Будущее Кэтрин и ее семьи казалось окружающим идеальным; она чуть было сама в это не поверила — ведь даже Франческа твердила об этом постоянно. Кэтрин обнаружила в словах сестры тщательно замаскированные нотки зависти. Уж чтобы Франческа ей позавидовала, Кэтрин и вправду должна была бы быть совершенно счастлива. Она знала, что внешний мир видел в ней счастливую Кэтрин Брукер, которая живет полной жизнью в огромном доме с двухсотлетней историей и у которой идеальная семья и светлое будущее. Многие завидовали жизненному укладу Кэтрин, ее положению в обществе и материальному состоянию. Не говоря уже о том, что она ухитрилась отхватить самого Марка Брукера — этим Кэтрин точно прибавила себе значимости в глазах местных дам. Женщину забавляло, что все вокруг ей завидуют, зная — окажись они на ее месте всего на сутки, тут же устремились бы наутек, цепляясь за камни, сдирая кожу на коленях, карабкались бы по стенам и окровавленными руками рыли бы фундамент, лишь бы только выбраться отсюда. Любой нормальный человек совершил бы что угодно, чтобы освободить себя от такой «жутко» прекрасной жизни, которую вела Кэтрин. Из-за того, что особняк Брукеров принадлежал академии, находился на ее территории и даже прилегал к одному из корпусов, Кэтрин не могла в полной мере считать этот дом своим. Собственно, так оно и было — он и был для нее совершенно чуждым. Большую часть времени Кэтрин скорее была кем-то вроде его куратора, чем хозяйки. Особенно тщательно она чистила старинный камин, древние окна и чудный двухсотлетний паркетный пол. Словно кто-то собирается вынести вердикт о социальной благонадежности Кэтрин, основанный исключительно на том, как она обращалась с вверенной ей жилплощадью. Разумеется, она правильно думала на этот счет — если бы не произошло более значительное и несколько более шокирующее событие, по сравнению с которым чистота окон в ее доме и отсутствие в нем пыли померкли окончательно. Когда они переехали в этот дом, дети были совсем крохами, и им потребовалось время, чтобы привыкнуть к планировке. После ванны Лидия уже не вышагивала по дому в голом виде, потому что могла попасться на глаза какому-нибудь из преподавателей или студентов, пришедшему без приглашения к Марку. А Доминику пришлось попрощаться со своими любимыми домашними цыплятами, Наджетом и Киевом; они все время норовили отправиться поклевать на поле для крикета, чем весьма раздражали местных любителей в него поиграть. Сейчас «крохи» уже были в подростковом возрасте. Лидии исполнилось пятнадцать, а Доминику шестнадцать. Быть детьми директора академии — непросто: ты либо самый популярный, либо тебя ненавидят все и вся, причем по совершенно дурацким причинам. К счастью для Лидии и Доминика Брукер, к моменту назначения их отца директором они уже успели проучиться в Маунтбрайерз достаточно времени, поэтому к ним все относились хорошо. Не мешало и то, что они оба были юны и красивы. От Кэтрин и дочь, и сын унаследовали стройную фигуру и хорошее телосложение, а от Марка — красивое лицо с ярко выраженными скулами. Забавные, современные, с чувством юмора, Доминик и Лидия пользовались всеобщей любовью. Конечно же, в подобных условиях Марк Брукер просто расцветал — неизменно в своем репертуаре, готовый устроить шоу по первому требованию. Постоянно шутил со студентами, а с коллегами был весел и дружелюбен. Он успокаивал родителей, пожимая руку богатым папашам и болтая о всяких мелочах с идеально причесанными и густо намазанными тональником мамашами. Марк полностью контролировал все в своей жизни, этакий счастливец. А вот Кэтрин, с тех пор как переехала в этот огромный дом, почувствовала себя еще больше загнанной в угол. До повышения Марка, когда они жили в арендованном жилье в Финчбери, она могла оставаться вне поля его зрения хотя бы днем. До момента возвращения мужа с работы никто не наблюдал за ней, не контролировал, как и что она делает, что надела, как говорит или ест, с кем общается, когда приходит и уходит. Когда же Марка сделали директором Маунтбрайерз, вместе с местом жительства Кэтрин изменился и ее жизненный уклад; теперь и ее обязанности, и те вещи, которые она могла себе позволить, изменились очень сильно. Кэтрин существовала в ощущении постоянного контроля со стороны мужа. Слово «существовала» как нельзя более подходило с жизненной ситуации Кэтрин, — глагол «жить» означал бы, что у нее есть жизнь, а это было совсем не так. У Кэтрин не было жизни вообще никакой. Кэтрин выбросила остатки завтрака в мусорное ведро и загрузила посуду в посудомоечную машину, вспомнив отчего-то о том июньском раннем утре девятнадцать лет назад. Тогда ей был двадцать один год, а ее сестре Франческе — девятнадцать. Они обе все еще жили со своими родителями, в соседних комнатах в тесном двухквартирном доме. Кэтрин прокралась в комнату Франчески и осторожно потрясла ту за плечо. Будить сестру ей не хотелось, но она знала, что если не поделится своей новостью, то, вероятно, взорвется. — Франческа, ты спишь? — Мммммммм… Уходи… — пробормотала Франческа. — Просыпайся! Мне правда нужно тебе кое-что сказать. Это важно! Даже будучи в полубессознательном состоянии, по тону своей сестры Франческа поняла, что сопротивление бесполезно. Она протянула руку к тумбочке и включила стоящую на ней лампу. — Кэти, молись, чтобы это было что-то важное! Потирая глаза, она сосредоточилась на покрасневшем лице сестры. — Ну, не молчи уже! Раздраженное замечание Франчески испортило момент, но Кэтрин все же продолжила: — Угадай? — Что еще? — Франческа, ты должна угадать! Давай! — Господи, Кэти, теперь ты меня просто бесишь! Мы больше не дети, и сейчас гребаные три часа ночи. Мне в шесть на работу. Итак, или ты сейчас же скажешь, почему разбудила, или свалишь и оставишь меня в покое! — Ладно, мисс Злючка. Так вот — ты не поверишь, но Марк сегодня сделал мне предложение! Кэтрин захлопала в ладоши, и в комнате повисла минутная тишина. Франческа нащупала на тумбочке свои очки и тут же нацепила их на переносицу. Она наклонилась вперед, как будто улучшившееся зрение помогало ей сосредоточиться. — Марк? Сделал предложение? — спросила она. — Да! Не верится, так ведь? — улыбнулась Кейт. Франческа поразмышляла пару секунд. — Честно говоря, нет. Я думала, ты сейчас скажешь, что вы переспали. — О боже, Фрэн, какая ты грубая! Разве предложение — это не чудесно? — Эмм, дорогая? Не знаю. — Что значит «не знаешь»? — Я имею в виду… Послушай, Кэти, я люблю тебя, но ты немного напоминаешь мне персонажа из романа «Великолепная пятерка», который не хочет взрослеть. И хотя я твоя младшая сестра, мне всегда казалось, что мой долг — защищать тебя от всего. Так думают и родители, — сказала Франческа. — Что? — для Кэтрин новостью было не столько то, что ее считала полной идиоткой Франческа, а то, что таковой ее, оказывается, считали и родители. — Да, вроде как. А этот Марк… Здорово, что ты так счастлива, но это твой первый парень, ты знаешь его только пять минут, вы даже не… Ну, ты поняла… А ведь секс очень важен! — Ой, какая чепуха. Ты так говоришь, как будто секс важнее самих отношений! — А разве нет? Ладно, не смотри так, я шучу. Я счастлива, если ты счастлива, но мне не кажется, что стоит сразу бросаться в омут с головой. — Но мы встречаемся уже три месяца. Целых три месяца. Я люблю его, Фрэн, и он любит меня. Кэтрин решила не посвящать сестру в подробности тех жарких поцелуев и объятий, которым она регулярно предавалась с Марком и которые разжигали в ней пожар. Все это выглядело намеком на их будущую насыщенную сексуальную жизнь. — Буэээ! Меня сейчас стошнит! — изобразила рвотный рефлекс Фрэн. Кэтрин шутливо толкнула ее в бок. Франческа сказала, уже более серьезным тоном: — Я правда за тебя очень рада, сестренка, но есть в этом Марке что-то странное… — Что ты имеешь в виду? — не поняла Кэтрин. Ее голос превратился в противный визг, казалось, что она вот-вот расплачется. И тут Франческа решила сдать немного назад. — Даже не знаю. Может быть, мы просто недостаточно хорошо знакомы, или же ему неловко в нашем обществе, потому что мы для него люди новые. Кэтрин снова оживилась. — Да, скорее всего. — Все, что я хочу тебе сказать: ограничьтесь пока помолвкой, посмотри, каков он в постели, узнай его поближе, и тогда поймешь, получится ли из этой затеи что-то хорошее или нет. Что ты теряешь: если не выгорит, тебе останется колечко, а если выгорит, то ты обретешь любовь на всю оставшуюся жизнь! — сказала Франческа.