Мне плакать хочется, но я вдруг смеюсь: – Точно. Мать вечно делает что-то не то. По-другому просто не может. Хотите чаю? Сегодня у меня настоящий чай, вам понравится. В новом своем духовном воплощении Ричард обзавелся целой коллекцией успокоительных чаев. Ревень и розмарин, одуванчик, лимон, крапива и лесной мед манука, а еще что-то в баночке, цвета мочи, под названием “Мятитация”. По совету Джоэли в феврале он преподнес мне чай с женьшенем: якобы помогает от приливов и ночной потливости. Подарок от всей души, хотя, если уж придираться, не лучший выбор для пылкого влюбленного на День святого Валентина. А ведь после того набора кастрюль от Джейми Оливера на Рождество я полагала, что хуже подарка Рич уже не придумает, однако оказалось, что до дна еще падать и падать. Петра, у которого добродушие и легкий нрав написаны на лице, непросто вывести из себя, но и он вздрогнул, когда я сообщила, что у меня кончился чай, и предложила вместо этого заварить ему одуванчик. – В моей стране “надуванчик” говорят про того, кто надул в постель, как детки, – улыбнулся Петр, открыв характерные неровные зубы, каких у представителей британского среднего класса давным-давно не увидишь. По-английски Петр говорит плохо, но ошибки его, как ни странно, полны очарования. Меня совсем не тянет его поправлять, как некогда Бена и Эмили, потому что, во-первых, это было бы высокомерно, а во-вторых, уж очень образно у него выходит (впрочем, с моей стороны это, кажется, тоже высокомерие). Совсем как с детьми. Ты их поправляешь, их речь становится все правильнее, и вот наконец в один прекрасный день они перестают говорить эти милые забавные вещи. Жаль, что нельзя отмотать назад и услышать от Бена “Я ехался быстро, правда, мамочка?”. Или как пятилетняя Эмили просит взять ее с собой в небоскреб “Им Пир с Тестом” (куда смешнее, чем Эмпайр-стейт, правда?) или приготовить на обед “пицгетти”. Или заявляет: “Я хожу в садик, а не в весельки!” Порой я вспоминаю, как же мне хотелось, чтобы они поскорее выросли и стало полегче, и понимаю, что теперь всю жизнь буду жалеть, что они выросли так быстро. Я ставлю на “Агу” кастрюлю с водой и сотейник с оливковым и сливочным маслом. Чайник снова не работает: Петр отключил электричество. Принимаюсь методично чистить и резать лук, морковь и сельдерей для соуса болоньезе, нашего фирменного семейного блюда, которое утоляет любые печали. Готовлю я по рецепту Марчеллы Хазан и помню его наизусть, так что в голове всплывают ее старомодные, чуть церемонные комментарии. Молоко “придает желанную сладость”. Абсолютная правда: это тот самый волшебный ингредиент, который сроду не угадаешь. В кладовке – крохотной и темной, хоть глаз выколи, комнатушке за чуланом – нашариваю банку консервированных помидоров и натыкаюсь на паутину, словно из ужастиков студии “Хаммер”. Размером и формой паутина похожа на теннисную ракетку. Фу. Хватаю с кухни тряпку и протираю дощатые полки. Я всегда мечтала об “Аге”. О домашнем хлебе и вкусном рагу, которое булькает на плите, а может, даже осиротелом молочном ягненке, что постепенно оживает в духовке. Непонятно, правда, где бы я раздобыла того ягненка, разве что в мясном отделе “Уэйтроуза”, такого уже и захочешь – не оживишь, но мечта есть мечта. Теперь-то я понимаю, что грезила о безупречной картинке из журнала, на которой к “Аге” обязательно прилагается Мэри Берри[23]. Наша же “Ага”, старая карга, покрытая полувековым слоем застывшего жира, знает лишь две температуры – комнатная и крематорий. А еще, по-моему, она меня терпеть не может. Вскоре после того, как мы переехали, я решила запечь цветную капусту с сыром, поставила противень на верхнюю полку в духовке, через десять минут с трудом открыла тяжелую дверцу, чтоб посмотреть, как там дела, и обнаружила прекрасный окаменевший лес из обугленных соцветий капусты, похожих на маленькие дубки. Ричард, голодный и злой, с нетерпением дожидавшийся любимой цветной капусты с сыром, заявил, что это похоже на инсталляцию с каким-нибудь претенциозным названием типа “Физическая невозможность обеда в сознании умирающего от голода”. Этот случай вошел в золотую коллекцию баек о Криворукой Кейт, и я невольно замечаю, что когда он рассказывает об этом другим, то история кажется ему намного забавнее, чем тогда. Нет, я вовсе не жалуюсь, с какой стати. Я по-прежнему пытаюсь убедить Ричарда, что с домом нам повезло. Мы тогда договорились искать жилье подешевле, чтобы перебраться поближе к Лондону и я бы могла каждый день ездить туда на работу. Квартира в столице после жизни на севере была нам не по карману. Я просматривала варианты на “Райтмуве”[24] и обнаружила, что наш старый дом, Хэкни-Хип, теперь стоит миллион двести тысяч фунтов. Мы уже фактически согласились на квартиру с четырьмя спальнями в новостройке, неподалеку от железнодорожной станции, когда я по совету агента отправилась посмотреть “подлинную винтажную жемчужину с богатым потенциалом, нуждающуюся в деликатном обновлении”. Рок и погода сговорились против меня. Стоял один из тех ослепительно солнечных дней, когда глядишь в пронзительную небесную синь и так остро хочется жить, что душа рвется из груди и парит над землей. Вот если бы шел дождь! Тогда, быть может, до меня дошло бы, что лоскутное одеяло из мха и плюща, окутывающее три внешние стены, шаткая черепичная крыша и два дымохода, каждый размером четыре на четыре фута, вовсе не означают, как мне хотелось думать, что передо мной зачарованный замок, который только и ждет, чтобы с него сняли суровое заклятье запустения. “И сколько же нам будет стоить прорубить дорогу в этих зарослях, чтобы спасти спящую красавицу, а потом, когда мы вынесем ее из замка, восстановить стены?” – такой вопрос я не задала, когда стояла на задней веранде и любовалась медового цвета камнем, из которого три столетия назад сложили дом. Сад словно сошел с полотен импрессионистов – сочное пятно зеленой лужайки в обрамлении черных, как тушь, мазков буков и сосен. Когда я впитывала этот типично английский пейзаж, в ушах у меня, казалось, звучал “Взлетающий жаворонок” Воана-Уильямса[25]; воображаемая музыка играла так громко, что совершенно заглушила свист близлежащего шоссе М11, который превратился в гул, когда деревья сбросили листву, а мы подписали договор. Caveat emptor[26]. Мы с Ричем все-таки съездили посмотреть на новостройку. Какой же безликой и тесной она показалась нам со своей сделанной на заказ крохотной, точно игрушечной, мебелью (уловка циничного застройщика, чтобы комнаты выглядели больше, – по крайней мере, так мне сказал друг-дизайнер). По словам агента, застройщик готов был пойти нам навстречу и заплатить гербовый сбор, а это такая круглая сумма, что Рич даже присвистнул от удовольствия. Но я уже отдала сердце другому дому и видела лишь недостатки там, где были сплошь преимущества и выгода. Я хотела очаровательный дом с великолепными пропорциями и старинной лестницей с перилами красного дерева, которое просматривалось под слоями облупившейся краски. Конкурирующий агент сказал, что поскольку объект требует ремонта, “на который мало у кого хватит воображения” (читай: кроме вас, браться за него дураков нет), то владелец “готов рассмотреть существенную скидку с начальной цены”. Другими словами, он отчаялся сбыть его с рук, ведь дом продавался больше года и что-то не наблюдалось толпы желающих делить ванную комнату с долгоножкой и девятнадцатью ее детенышами. Мне удалось уломать Ричарда с помощью беспроигрышного аргумента: поблизости есть отличная школа. Готово дело! Ну конечно, не обошлось без секса, но я получила дом мечты, а это само по себе оргазм. Вот только Ричард возненавидел дом с самого первого дня. Зовет его “Горменгастли”[27], причем отнюдь не с нежностью. Все, что выходит из строя, – да у меня пальцев не хватит сосчитать, что именно! – лишь доказывает, как сильно я ошиблась, и дает Ричарду повод довольно-таки ехидно поглумиться. В первый же вечер он включил фильм под названием “Долговая яма” с Томом Хэнксом, там про пару, которая пытается отремонтировать безнадежную развалюху. Было смешно, пока я не включила в мерзлой гостиной электрический обогреватель и в доме не перегорели все лампы, а телевизор не погас, затрещав напоследок. Я и рада была бы сказать, что мне удалось доказать мужу, как он заблуждается, однако, несмотря на героические усилия Петра и практически постоянные визиты строителей-поляков с лестницами, пилами и молотками, каждый день приносит новые дурные вести о сырости и разрухе. Опустошительная с финансовой точки зрения новость о провисшем поле ванной идет тандемом с эмоционально опустошительной новостью о том, что у меня провисли мышцы тазового дна, – об этом сообщил мне человек, которого я прежде звала акушером-гинекологом, теперь же это просто мой гинеколог. – Кейт, кастрюля, она горит. – Что? – Я подпрыгиваю от неожиданности, не заметив, что рядом со мной в кладовке стоит Петр. – Плита, там огонь, – поясняет он. – Осторожно, пожалуйста. Несусь на кухню. Из сотейника валит густой дым. Черт, забыла. И о чем я только думала? (Рой, ну правда, почему ты не напомнил мне, что я растапливаю масло для спагетти болоньезе? РОЙ! Такие вещи забывать нельзя. На той неделе у нас перелилась ванна.) Я бы сунула сотейник в раковину, но раковины больше нет, потому что Петр вынес ее на помойку. Тем более вроде же нельзя лить воду в кипящее масло – или наоборот? Хватаю сотейник, выбегаю в сад, и морось гасит шипение и брызги. Прежде чем вернуться в дом и заново развести в кастрюле оливковое и сливочное масло, останавливаюсь полюбоваться видом. В этом году листва особенно красива – дерзкого абрикосового и робкого лимонного оттенка из осенней коллекции природы, которая не перестает меня удивлять. (Рой, будь так добр, напомни мне посадить те луковицы тюльпанов и нарциссов.) Да, я готова признать, что гораздо разумнее было бы выбрать жилье поскромнее. Пока не найду работу, нам не только ремонт не по карману – я истратила и весь капитал, который оставался в нашем браке. Отношения чем-то похожи на сберегательный счет: когда все хорошо, вы оба его пополняете, и этого хватает, чтобы пережить трудные времена. Я же сейчас по уши в долгах. Зря я не послушала Ричарда. Так отчего бы, Кейт, тебе не сказать ему об этом? Уступать всегда тяжело, верно? Все твоя глупая гордость. Я и сама не могу объяснить, почему настояла на покупке дома, но все во мне восставало при мысли о том, что жизнь будет сокращаться, становиться меньше, а не больше. Оглянуться не успеешь, как окажешься в одноэтажном (чтобы можно было передвигаться на инвалидной коляске) доме для престарелых и на тебе будет памперс для взрослых. Я уже и сейчас, когда чихаю, чуть-чуть писаюсь. Уж простите, но у меня нет ни малейшего желания “уходить безропотно во тьму”[28]. Я хочу принять еще один вызов, пусть даже для того лишь, чтобы доказать, что я еще жива и способна мыслить масштабно. На кухне Петр воссоединяет меня с отремонтированными очками, но сперва, подышав на стекла, протирает их настоящим старомодным носовым платком, который с театральным взмахом, точно фокусник, извлекает из кармана джинсов. Я не видела полотняных платков с тех самых пор, как не стало моего дедушки. Петр водружает мне на нос очки, и я чую исходящий от него едкий запах табака и опилок. Я так рада, что он здесь, ведь это значит, что дело движется. И к Рождеству у меня определенно будет кухня. А еще потому, что Петр – как там было, Рой? – да, точно: придает желанную сладость. Кейт – Эмили Привет, милая. Надеюсь, у тебя все в порядке. Я приготовила на ужин спагетти болоньезе. Мне очень жаль, что ты упала и поранила ногу. Хочешь, сегодня вечером посмотрим вместе “Парки и зоны отдыха”?[29] С любовью, мама Эмили – Кейт Все у меня в порядке! Можно ко мне придут Лиззи с девочками? Не волнуйся за меня. Люблю. Х 13:11 Все отлично знают, что одинокой женщине старше тридцати пяти, которая ищет мужчину, ни в коем случае нельзя указывать в анкете на сайте знакомств свой настоящий возраст. По крайней мере, так мне сказала за обедом Дебра. Я признаюсь старинной подруге, что скрываю возраст, чтобы найти работу. Деб отвечает, что ей приходится делать то же самое, чтобы найти мужчину. – Нет, серьезно, неужели ты никогда не говоришь, сколько тебе на самом деле? – Никогда-преникогда, – подтверждает Деб. Уныло наколов на вилку последний уцелевший на тарелке лист рукколы, она отправляет его в рот и слизывает соус с пальца. Мы обе заказали салат и минералку с газом, без хлеба, потому что стремительно приближается тридцатилетняя годовщина выпуска, до которой, казалось, еще так долго. Теперь же Деб, улыбаясь, принимается настойчиво сигнализировать официанту, чтобы принес вина. – Даже если ты отлично выглядишь для своего возраста? – спрашиваю я. Деб горько смеется – словно отрывисто каркает; раньше она так не смеялась. – Еще хуже. Если ты отлично выглядишь, велика вероятность, что ты признаешься, сколько тебе на самом деле, исключительно чтобы похвастаться. Вы договариваетесь о встрече, он ведет тебя поужинать, ты выпиваешь несколько бокалов вина, свечи, романтика, он говорит: “Шикарно выглядишь”, и ты, расслабившись, а может, чуть опьянев, думаешь, что он тебе нравится и вроде бы умный, не такой пустозвон, как прочие, – и вот тогда ты, забывшись, говоришь: “Неплохо для пятидесяти, а?” – Что правда, то правда, ты выглядишь замечательно, – подтверждаю я. (Деб ужасно изменилась с тех пор, как мы виделись в прошлый раз, в день моего рождения. Вся какая-то красная, отечная. Лицо как у пьяницы, вдруг осеняет меня. Ох, Деб.) – Какая разница. – Деб грозит пальцем. – А дальше он окидывает тебя внимательным взглядом и, присвистнув, соглашается, что для пятидесяти ты действительно сохранилась отлично. Никто бы и не догадался. Ну надо же. И тут в его глазах мелькает паника. Он думает: “Господибожемой, как же я не заметил? Складки у рта, тощая шея. Она выглядит на все свои пятьдесят. А мне ведь только сорок шесть, то есть она старше меня. И к тому же наврала в анкете”. Эй, официант, официант, пожалуйста, принесите мне бокал вина. “Совиньон Блан”. Кейт, может быть, выпьешь со мной? – Не могу, у меня сегодня женский клуб. – Тогда тебе точно нужно выпить. Два бокала белого вина, пожалуйста. Больших? Да, спасибо. – И что потом? – А потом он бросает тебя обратно в море и отправляется ловить рыбку помоложе. – Зато ты понимаешь, что это не твой мужчина, раз он отказался от тебя из-за возраста. – Ох, Кейт, Кейт, милая моя наивная девочка, они все такие. – Деб снова издает этот невеселый смешок, протягивает руку и нежно постукивает пальцем по моему носу. Косточка побаливает: Бен укусил меня за нос, когда учился ходить. Я тогда села на корточки, чтобы его подхватить, если вдруг упадет, а он подошел ко мне, шатаясь, точно маленький пьяница, хотел поцеловать в губы, но промахнулся и цапнул за нос. У меня на этом месте до сих пор крошечный шрамик в форме зуба. – В своем счастливом браке с Рикардо, дорогая, ты не понимаешь одну простую вещь: к нашему возрасту все козыри у мужчин. Прекрасное начало, чтобы признаться, как у нас с Ричардом на самом деле все плохо, но я пока не могу. Я и себе-то в этом признаться не отваживаюсь. Деб залпом допивает вино, посетовав, что его здесь подают какими-то мизерными порциями, протягивает руку и переливает почти все вино из моего нетронутого бокала в свой. – Мужчина в сорок восемь не интересуется ровесницами. С какой стати, если он еще может выбирать из категории двадцать девять – тридцать шесть? Пятидесятилетние мужики порой отмечают в анкете пункт “Возможно, захочу иметь детей”. А мне что отметить? “Возможно, мне понадобится гистероэктомия, если из меня и дальше будет хлестать кровь, как из недорезанной свиньи”? В общем, твое здоровье, дорогая! – Она чокается с моим почти пустым бокалом, протягивает его мне и отпивает несколько глотков из своего. С Деброй мы познакомились на третьей неделе в колледже – разговорились в баре и выяснили, что у нас один и тот же парень. После такого нам впору было стать заклятыми врагами, но мы решили, что нравимся друг другу куда больше, чем тот парень – нам обеим, в итоге мы обе его послали и с тех пор называем не иначе как Двуличный Тед. Я была подружкой невесты на свадьбе Деб и Джима, позже крестной их первенца и главной утешительницей, когда Джим спутался с двадцатисемилетней брокершей из Гонконга и развелся с Деб. Феликсу тогда было шесть, Руби – три года. Деб казнит себя за то, что Феликса мучают неврозы и он считает себя причиной развода. Мальчик не ладит с одноклассниками и учителями, и Деб периодически переводит его в другую школу, уже трижды за последние пять лет, – наверное, потому, что проще думать, будто во всем виновата школа, а не твой ребенок. Деб то и дело повторяет, что у Феликса СДВГ[30], как будто это все объясняет. Я так думаю – хотя никогда не скажу, – что с тех пор, как Джим ушел, Деб просто не справляется с сыном и тратит кучу денег на игровые приставки и любые гаджеты, лишь бы только он был доволен и не бесился, пока она на работе. На прошлое Рождество, к моему ужасу, Деб подарила Феликсу телевизор, который гораздо больше их общего, семейного, себе же почти ничего не покупает. Феликс (сейчас ему уже семнадцать) – копия Джима, и от этого, разумеется, не легче. Деб любит сына, хотя последнее время я все больше подозреваю, что он не очень-то ей нравится. – Ну давай, расскажи мне про эту вашу группу “Женщины возвращаются на работу”, – произносит Деб с такой иронией, что я буквально слышу, как она берет название в кавычки. – Да, я знаю, ты считаешь, что мне это не нужно. – Тебе это и не нужно. Все, что тебе нужно, – выбраться из дома и перестать сублимировать амбиции в ремонт дурацкой старой развалюхи. – Я-то думала, что возвращаю к жизни подлинную винтажную жемчужину с богатым потенциалом, нуждающуюся в деликатном обновлении. – Ты сейчас о себе или о доме, дорогая? – О нас обоих. Разве не понятно? На этот раз Деб рассмеялась от души, как прежде; ее искренний смех кажется неуместным в этом модном дворце из стекла и металла. Мне нравится, как она смеется, я сразу вспоминаю, как мы с ней не раз смеялись вдвоем. – Дело твое, – отвечает Деб. – По-моему, нет ничего хуже, чем сидеть в одной комнате с кучей женщин, которые стонут, что все осталось в прошлом и никто их не возьмет на работу. Хочешь кофе? Сколько калорий в кофе с молоком, не помнишь? Стоп, я на днях это читала. Рой, прием. (Рой, пожалуйста, напомни мне, сколько калорий в кофе с молоком. С необезжиренным и с полуобезжиренным. Рой, алло? Тебе, между прочим, перерыв на обед не положен. Быть моим личным напоминальщиком на побегушках – дело нелегкое.) Когда я в прошлый раз заикнулась Ричарду о том, что хочу найти работу в хорошей компании в Лондоне, он ответил: “Ты сдохнешь мотаться туда-обратно каждый день. Ты ведь уже не так молода. Почему бы не поискать что-нибудь рядом с домом, как Деб?” И такой-то доли он мне желает? Через пару лет после того, как Джим ушел к азиаточке (дружелюбной, тактичной, с мозгами, отлично ладит с детьми – словом, сущий ночной кошмар), Деб бросила работу в одной из крупнейших юридических фирм. У Феликса развилось навязчивое расстройство: он требовал, чтобы горошины на тарелке лежали отдельно от кукурузы и кетчупа, а если няня забывала об этом его ультиматуме, он ее кусал. Найти няню, которая согласилась бы, чтобы ее регулярно кусали, оказалось невозможно. – Я не сдалась, Кейт, я, черт побери, смирилась с неизбежным, – гремит Дебра, перебрав, что в последнее время случается частенько. Все мои знакомые женщины средних лет, кроме верховных жриц “храма своего тела”, крепко дружат с графом Шардоне и его разбитным дружком Пино Гриджо. Каждый день, около половины седьмого вечера, когда рука сама тянется к холодильнику, я повторяю себе: “Пустые калории!” – и порой веду себя хорошо, прислушиваюсь к этому предупреждению, но бывает и так, что проще, да и милосерднее даровать себе доступ к волнующему теплу и моментальному ощущению благополучия. – Как же меня бесит, когда про меня говорят, что я “бросила работу”, – признается Деб, принимаясь за третий бокал. Я тоже. Так что сказочная рыжая красавица с лицом Джулианны Мур, фигурой Дженнифер Лопес и дипломом Кембриджа, без пяти минут партнер в лондонской юридической фирме, зарабатывающей бешеные деньги, теперь прозябает в конторе юрисконсульта над индийским ресторанчиком “Горячие штучки” на главной улице провинциального городка, разрешает конфликты дряхлых стариков, готовых убить соседей из-за слишком высокой живой изгороди, и топит горести в вине, из-за чего обзавелась лишним весом и красным носом. Последнее время все электронные письма Деб начинаются с фразы “Пристрели меня!”. Мне же нужно что-то получше. Не так ли?