— Ничего ты в этом не смыслишь, скажу я тебе, Елена, хотя и не глупая девица. — Николай Николаевич грустно покачал головой. — Ну что ты топаешь как слон, только пыль выбиваешь из досок. — Дай мне денег на дорогу, — сказала Ленка, торопливо застегивая портфель. — А ты далеко собралась? — Теперь Николай Николаевич провел щеткой по многочисленным орденам генерала. — Я уезжаю. — А почему в такой спешке? — Он улыбнулся, и лицо его от этого непривычно помолодело. — Ты что, покидаешь тонущий корабль? — У Димки Сомова сегодня день рождения, — в отчаянии ответила Ленка. — А тебя не пригласили, и поэтому ты решила уехать? Несерьезный ты человек, Елена. Суетишься. Переживаешь всякую ерунду… Бери пример с генерала Раевского… — Дедушка, дай мне, пожалуйста, денег на билет, — жалобно перебила Ленка. — А куда ты едешь, если не секрет? — Николай Николаевич впервые внимательно посмотрел на Ленку. — К родителям, — ответила Ленка. Портфель расстегнулся, и она со злостью вновь его застегнула. — К родителям?! — Вот тут Николай Николаевич забыл про свои картины и соскочил с табурета. — И не думай!.. — Он погрозил ей пальцем. — Ишь ты выдумала! Чтобы я отсюда? Никуда!.. Никогда!.. Ни ногой! — А ты мне не нужен! — крикнула Ленка. — Я сама уеду! Одна! — А кто тебя отпустит?.. Какая самостоятельная! Они тебя привезли, они пусть и увозят. — Николай Николаевич провел блуждающим взором по картинам и сказал тихо-тихо: — Пойми, я только этим и жив. — Он протянул руку к Ленке: — Отдай портфель. Ленка отскочила, стала по другую сторону стола и крикнула: — Дай денег! — Никуда! Ты поняла?.. Никуда ты не поедешь! — ответил Николай Николаевич. — И оставим в покое эти глупости. — Дай денег! — Ленка стала как бешеная. — А не то… я что-нибудь украду и продам. — В нашем-то доме? — Николай Николаевич рассмеялся. Смех Николая Николаевича обидел Ленку. Она беспомощно оглянулась, ища выхода из положения, и вдруг крикнула: — Я твою картину украду! — Бросила портфель и в лихорадке начала снимать со стены картину, которая висела к ней ближе других. — Картину?! — Николай Николаевич неожиданно быстро подошел к Ленке и отвесил ей такую пощечину, что она отлетела в угол комнаты, а сам в ужасе отступил. Ленка подхватила портфель и рванулась к двери. Николай Николаевич успел ее схватить. Она укусила его за руку, вырвалась и убежала. — Я тебе все равно не дам денег! — крикнул он ей вслед, натягивая пальто. — Не дам!.. Елена, остановись!.. Вот бешеная! — И, торопясь, не попадая рукой в рукав пальто, выбежал из дома. Глава четвертая А в это время веселый шестиклассник Валька мчался по берегу реки, никак не рассчитывая на то, что вечером ему приклеят позорную кличку Живодер. Он был одет по-праздничному: в чистой рубашке и при галстуке. В руке крутил собачий поводок с ошейником, а носком сапога все время сшибал пустые консервные банки, разбросанные еще с лета там и сям нахальными туристами. Он старался попасть в птиц и кур, тихо блуждающих в кустарнике, или в котов, мирно ловящих последние лучи осеннего солнца. И если ему удавалось поразить какую-нибудь цель, то собственная ловкость вызывала в нем прилив бурной радости. Валька затормозил около старого дуба — из его дупла торчали две мальчишеских головы. — Вы что там делаете, мелюзга несчастная? — строго спросил Валька. — Мы ничего, — испуганно ответили те. — Мы в пожарников играем. — А ну вылазь! — Валька выразительно хлопнул поводком по голенищу резинового сапога, как какой-нибудь американский плантатор из девятнадцатого века, хотя, между прочим, ничего не знал про них, ибо плохо разбирался в науке под названием история. — Собирай листья! Засовывай их в дупло! Живо!! Пошевеливайся!.. Мальчишки, ничего не понимая, собирали в охапку листья и засовывали их в дупло. Но вот они набили его доверху, Валька чиркнул спичкой и… бросил ее в дупло на листья — те тут же занялись пламенем. — Ты что?! — взбунтовались мальчишки и бросились к дереву. Но Валька перехватил их и не отпускал, пока пламя не разгорелось, хотя они бились у него в руках и ревели. Потом с криком: «Вперед!.. На пожар!.. Пожарники!..» — выпустил и удалился. Так он шел по земле, издавая вопли восторга, оставляя позади себя крики возмущенных жертв. Валька спешил на встречу со своими дружками, чтобы идти на день рождения к Димке Сомову. Он еще издали увидел их: Лохматого и Рыжего — они сидели на скамейке у речной пристани, — подскочил к ним, с размаху бухнулся рядом и спросил: — Ну что, баламуты, жрать охота? — зашелся мелким смехом и добавил: — И мне тоже!.. Как подумаю про сомовские пироги, слюнки текут. — А я меду с молоком навернул, — ответил Лохматый и мечтательно добавил: — Липа в этом году долго цвела — мед вкусный. — А мне бабка ничего не дала, — вздохнул Валька. — Чего, говорит, переводить продукт, раз ты в гости идешь. — Хитрая у тебя бабка, — сказал Лохматый. — Хитрая-то хитрая, а свою жизнь под откос пустила, — ответил Валька. — Ни кола ни двора. Вот Сомову хорошо. В рубашке родился. И родители деньгу зашибают, и красавчик, и голова работает на пятерки… Так и хочется ему мордочку почистить. — Завидущий ты, Валька, — сказал Лохматый. — А ты нет?.. — Валька усмехнулся. — Чего там… Все люди лопаются от зависти. Только одни про это говорят, а другие врут, что они не завистливые. — А мне-то чего завидовать? — удивился Лохматый. — Нам в лесничестве хорошо. Воля. И вообще я кого хочешь в бараний рог согну. — Ну и что? — Валька презрительно сплюнул. — Сила — не деньги. На нее масла не купишь. Лохматый неожиданно схватил Вальку одной рукой за шею и крепко сжал. — Отпусти! — завопил Валька. — Рыжий, что главное в человеке? — спросил Лохматый. — Сила! — встрепенулся Рыжий, выходя из глубокой задумчивости. — А Валька ее не уважает, — сказал Лохматый. — Говорит, главное в человеке зависть. — Отпусти! — вопил Валька. — Уважаю я силу!.. Уважаю! Отпусти! Задушишь!.. Лохматый разжал руку и освободил Вальку. Тот на всякий случай отбежал в сторону. — Натрескался меду! — Валька потер шею. — Силища как у трактора. Не в отца… — Он что-то в злости хотел еще добавить, но передумал. — Ты моего отца не трожь, — угрюмо ответил Лохматый. — Он у меня весь изрешеченный и битый-перебитый всякой сволочью. — Смотрите! Шмакова идет! — сказал Рыжий. — Ну выступает! Лохматый и Валька оглянулись и обалдели. Шмакова была не одна, ее сопровождал Попов, но все смотрели на нее. Она не шла, а несла себя, можно сказать, плыла по воздуху. Попов рядом с нею был неказистым и неловким, потому что Шмакова нарядилась в новое белое платье, в новые белые туфли и повязала волосы белой лентой. Не по погоде, конечно, зато она блистала во всем своем великолепии. — Ну, Шмакова, ты даешь! — простонал Валька. — Тебя же в этих туфельках на руках надо нести. — Артистка эстрады, — сказал Лохматый. — Сомов упадет, — констатировал Рыжий. — А мне на Сомова наплевать, — пропела Шмакова, очень довольная собой. — Что-то незаметно, — сказал Лохматый. — Хи-хи-хи! — вставил Валька. — Ха-ха-ха! — присоединился к ним Рыжий. Попов посмотрел на Шмакову, его круглая курносая физиономия приобрела жалобное выражение. — Ребя, не надо, а? — попросил Попов. — Лучше пошли к Сомову. Все радостно заорали, что пора к Сомову, но Лохматый перебил их и сказал, что надо подождать Миронову.