Лиза смутилась. Почувствовала, что его глаза поглотили ее, что она заглянула в них и утонула. По коже прошел легкий озноб, ей стало холодно, и она вся сжалась. — А я вот просто так зашла, — пролепетала она. Испугалась своего вранья и добавила: — Ну, почти… просто так. Воспользовалась случаем, чтобы тебя повидать. Правда, правда, честное слово. — Ну ладно, говори, что такое твое «просто так». — А ты стал злой, — огорчилась Лиза. Ее тоненькие брови полезли вверх, губы напряженно сжались. Она по-детски беспомощно спросила: — Боря, тебе неприятно меня видеть? — Нет, отчего же?.. Я рад. Мы давно не виделись. Последний раз я тебя встретил на Грузинской улице. Ты с кем-то шла, смеялась и… неплохо смотрелась. — А сейчас? — Лиза улыбнулась. — И сейчас неплохо. — Глебов посмотрел на Лизу. Лиза искренне и восторженно ответила на одном дыхании: — Это потому, что я увидела тебя! — Не надо, Лиза, — мрачно заметил Глебов. — Давай перейдем к делу. — Успеется «дело». — Теперь, когда она немного привыкла к Глебову, перед нею вдруг предстала вся ее юность. Остановилось дыхание, и защемило сердце, пришлось крепко прижать к груди руку, чтобы заглушить боль. Она посмотрела на Глебова более спокойно и внимательно: он ей неожиданно показался совсем молодым, как тогда в Вычегде. — А помнишь, Боря, как мы познакомились? — Признаться, не помню. — Не помнишь, как ты появился у нас? Как пришел на танцплощадку и заступился за меня? Ну, это же была потрясная история. Не вспомнил? Ну ты беспамятный тип. — Лиза продолжала вдохновенно: — Как ты мог забыть? Надо будет рассказать ее Косте — он оценит. Меня зацапал комсомольский патруль, трое парней, за то, что я была в мини, честно скажу, на пределе. — Она рассмеялась. — И танцевала стилем. Они скрутили мне руки и повели к выходу. Наши, конечно, развесили уши, никто за меня не заступился. Народ у нас дикий. Одного унижают, а другим смешно… Хохотали надо мной. Прическу сбили, куртка лопнула под мышкой, одну туфлю потеряла. Прямо хохот и обвал… со стороны. А я реву от обиды… Не вспомнил? Глебов не поднял головы, но как-то дрогнули губы, то ли улыбнулись в ответ на рассказ, то ли скривились в усмешке. Резко встал и, стоя к Лизе спиной, начал перебирать папки. А Лиза, не замечая его странного поведения, продолжала: — Ну и память у тебя. Дырявое корыто, извините-подвиньтесь. А еще судья. — Она уставилась в глебовскую спину и заметила, что у него мятый пиджак, лоснящиеся брюки и стоптанные туфли. — Значит, тащат меня к выходу. И вдруг!.. — Лиза сделала торжественную паузу. — У них на дороге стал ты! И так спокойно и громко заявил: «Отпустите девушку!» — Она улыбнулась: так ей нравились ее воспоминания. — Боря, ты долго будешь маячить у шкафа? — Глебов не ответил, но послушно сел на свое место, лицо его вновь стало непроницаемым. — Так вот тебе печальное продолжение… Они без слов набросились на тебя и стали бить, потом оттащили в милицию, составили протокол, что ты нарушитель спокойствия и хулиган. На работу отправили письмо, и тебе влепили комсомольский выговор. Неужели ты и этого не помнишь? — Смутно. Все это, Лиза, было в другой жизни. Я был другой, ты была другая. Мы были наивные, доверчивые, как дети. — Между прочим, я тогда прождала тебя у милиции до часу. Дрожала от страха, а уйти не могла. Вот! Ты вышел, я испугалась — у тебя лицо было в крови. Рассекли тебе бровь. — Лиза посмотрела на Глебова и увидела, что у него одна бровь поперечным шрамом разделена надвое. — Надо же, — обрадовалась она, — у тебя сохранилась эта рассечина. — Она протянула руку, чтобы потрогать шрам кончиком пальца. — Точно, на левой брови. — Тоненький Лизин палец, украшенный аккуратным лиловым ногтем, с большим любопытством упорно тянулся через стол к Глебову. Глебов отпрянул, потрогал рассечину и сказал: — А ты фантазерка… Этот шрам у меня с детства, ударился о камень во время купанья. — Да? — Лизин палец повисел в пространстве и ни с чем отправился восвояси, но сама Лиза не сдавалась. — Странно, а я точно помню… ты, когда вышел из милиции, я посмотрела на тебя, еще подумала: какой симпатичный парень, и запомнила: слева были следы крови. И потом! Мы же пришли ко мне домой, и баба Аня смазала тебе йодом ранку. А-а, попался? Лиза заметила, что Глебов смутился, и переменила тему разговора, жалея его. Она всегда всех жалела, если кто-нибудь попадал в неловкое положение. — А как мы ехали из Вычегды на пароходике в город, тоже не помнишь? — Угадала, — сказал Глебов. — Не помню. В ответ на реплику Глебова Лиза рассмеялась, ей начинала нравиться их перепалка. — Мы всю дорогу смеялись. А что там было смешного? Пароходик был маленький, а название у него какое-то быстрое… Вот забыла, черт побери!.. то ли «Стрела», то ли «Ракета», а тащился как черепаха. — «Стремительный», — вдруг вырвалось у Глебова. — Да, точно, «Стремительный»! — радостно подхватила Лиза. — Я была в белом платье. Села на канат, испачкалась и разревелась. А ты стал меня утешать, строил смешные рожи. Помнишь? — Признаться, не помню. И хватит, Лиза, ладно? — Глебов посмотрел на нее холодно и отчужденно. — Ладно, Боря, хватит, — согласилась Лиза; ей почему-то стало грустно. — Ты меня прости… Прости. Вспоминаю. А ты человек занятый. Ладно, поехали дальше. — Ну и какой же он, твой сын? — неожиданно, по-деловому спросил Глебов, уперся локтями в письменный стол и посмотрел на Лизу. — Костик? — Лиза засияла. — Ты знаешь, он умный. И очень современный. Одевается тоже современно, там брюки-бананы, куртка, из-под нее торчит рубаха. В общем, модно… Некоторым не нравится, а я воспринимаю положительно. Все просчитывает в одну минуту. Теперь дети совсем другие. Правду тебе говорю. Разве мы в их возрасте так просекали? Я, например, в сравнении с ним — просто дура. «Физик» говорит, он должен идти в технический, у него, говорит, голова — компьютер. А он — ни в какую. Заканчивает девятый и одновременно музыкальное училище. Раньше не собирался никуда поступать. Поступишь — а потом в армию. Он армии боится. А теперь праздник — в армию не надо, можно сначала отучиться. Он собирается в консерваторию. У него в школе своя рок-группа. Сам сочиняет песни. Пользуется большим успехом. Ты про него, конечно, слышал. Его весь город знает. Ну, догадайся, кто он? — Лиза победно посмотрела на Глебова. — Он… Са-му-рай! — Самурай? — искренне удивился Глебов. — Господи, — не на шутку возмутилась Лиза. — Это же прозвище! Ну ты отстаешь, это точно. Сидишь в своем суде, как в дремучем лесу. Забрались, закопались и сидите в берлоге. А что происходит в жизни, понятия не имеете… Есть, например, немецкая группа, называется «Чингисхан», а Костя — Самурай. И это не просто прозвище — из него складывается характер певца, вот что важно. Понял? Глебов неуверенно кивнул головой, впервые на его губах мелькнуло что-то вроде доброжелательной улыбки. — Самурай не будет петь лирических песенок… Там: се-е-ребряные сва-а-дьбы-ы… От них его тошнит, воротит, — вдохновенно продолжала Лиза. — Он весь… в агрессии. Поет песни-протесты. Вот! Понимаешь, он в центре событий. — Она вдруг оборвала свою речь, непривычно задумалась, ее лоб пересекли несколько морщинок. — Скажу тебе, Боря, как старому знакомому: иногда он меня пугает. Живет без тормозов… — Не договорив фразы, Лиза остановилась, вид у нее стал дико-испуганный, глаза округлились в панике: нашла, кому высказывать свои сомнения. Если бы Костик услышал, вот бы понес. Она глубоко вздохнула и сказала, пытаясь спасти положение: — Между прочим, да, да… — судорожно придумывала, что бы рассказать «между прочим», и придумала. — У него фанатки есть. Вот. — Кто? — опять не понял Глебов. — Ну, фанатки. — Лиза снова приобрела уверенность. — Ты, кажется, ничего не знаешь и про фанаток?.. Обалденно! Фанатки. Девчонки. Поклонницы Костика. Интересное зрелище, я тебе скажу. Они все одинаково одеты. На рукаве повязка, никогда не догадаешься, с чем… с его фотографией. Когда я увидела, то неосторожно хихикнула, и напрасно — они меня так запрезирали. Особенно одна, под названием Глазастая, меня в упор не видит или насквозь прошивает, как рентгеновскими лучами. Правда, правда. Ух, девицы, им все до лампочки… — Поняла, что опять поплыла не в ту сторону, чертыхнулась и почему-то обозлилась на Глебова. — Послушай, ты, я вижу, ничего не помнишь, ничего не знаешь, ничего не слышал. На каком свете ты живешь, судья? — На этом, — серьезно ответил Глебов. — Давай вернемся к делу. — Пожалуйста. — Лиза полезла в сумочку за повесткой, но вместо этого вытащила конверт с фотографиями, который она всегда таскала с собой. — Сейчас я тебе кое-что покажу. Тебе будет интересно, — сказала она, протягивая Глебову фотографии. — Это Костик сейчас, в натуре. Один к одному. Он прирожденный актер, очень хорошо выходит на фото. Видишь, такой же черненький, как ты. — (Глебов внимательно перебирал фотографии.) — А здесь ему пять. Он тогда уже был солистом детского хора. Правда, ангелочек? И голос был ангельский, ну прямо потусторонний. Самые высокие ноты брал, до-ре-ми-фа-соль-ля-си-си-си, — пропела Лиза, — и всегда чисто. Ни одной фальшивой ноты. От рождения абсолютный слух… А здесь мы вместе. Эту фотографию Глебов рассматривал дольше других. Наконец оторвался от нее, улыбнулся открыто: улыбка его красила, делала незащищенным, помолодел и сказал: — Ты как раньше. — Значит, все помнишь?! — обрадовалась Лиза. — Ну, Боря, Боря, слава богу, а то я так огорчилась. — Она готова была вскочить и расцеловать его. Но Глебов снова помрачнел, вернул ей фотографию и в прежнем тоне спросил: — А почему твой сын сам не пришел? — Я не пустила, когда узнала, что его вызываешь ты. — Повестку, — снова попросил Глебов. Лиза опять влезла в сумочку, достала повестку и протянула. — У него контрольная по химии. — Она почувствовала легкое беспокойство, глядя на Глебова с повесткой в руке. Он сразу стал незнакомым, чужим, лицо отяжелело, постарело. Лиза уже почти не узнавала его, она глупо хихикнула от страха и пошутила: — У нас без химии не запоешь. Глебов что-то чиркнул в повестке, спрятал ее в стол. Его глаза вновь пронзили Лизу: — Больше у тебя дел ко мне нет? — Спасибо, Боря, больше никаких дел, — пролепетала Лиза. Она встала. — Ты извини… Мы на ходу всё, на ходу. Надо встретиться, поболтать. — Вдруг сорвалась, самоутверждаясь, чтобы преодолеть смятение. — Меня машина ждет… директорская. Подбросить тебя куда-нибудь? — Благодарю. — Глебов тоже встал, лицо его по-прежнему было непроницаемым. — А сыну передай, чтобы зашел в следующий четверг. — Зачем? — не поняла Лиза. — Он свидетель, — ответил Глебов. — Главный и единственный свидетель по этому делу. — Какой он свидетель, — сказала Лиза. — Он же мальчик… — Она понимала, что погибла, что ее приход не принес Костику никакого облегчения, но продолжала защищаться. — Понимаешь, у него напряженка. — Голос ее сломался, теперь она просила Глебова робко, жалобно. — Две школы. Экзамены на носу. Тут и физика, и литература… Книг сколько надо прочитать. И сольфеджио… И общее фортепьяно. Ну просто обалденное количество дел… Я боюсь, он просто не выдержит. Концерты… конкурс в Москве. И еще суд! — Ничем не могу помочь, — перебил Глебов, демонстративно сел и углубился в чтение, как будто Лизы здесь уже не было. — Ну и ну! — вдруг обозлилась она. — Тогда зачем столько ненужных слов? Можно сказать, из пушки по воробьям, как говорит мой Костик. К черту старую дружбу, к черту дурацкие воспоминания! — При чем тут старая дружба! — Глебов повысил голос. — Ты в суд пришла. — Подумаешь, в суд! Почитаешь про вас в газетах, волосы дыбом встанут! — Лиза, пойми, — сказал Глебов, — решается судьба человека, а твой Костя главный свидетель. Я должен его допросить. Мне многое еще не ясно. — О чем? — испугалась Лиза. — Обо всем. В частности, я не исключаю, что твой Костя знает больше, чем говорит. Может быть, он что-то скрывает. — Как страшно. Я теряю сознание, — рассмеялась Лиза. — Наконец тебе удастся разоблачить настоящего преступника… А я, дуреха, лезу со своими воспоминаниями… Кривые улочки Вычегды… Собор на холме… Колокольня, где мы царапали на камне: Лиза плюс Боря… Купание в далеких озерах… — Лиза замолчала, ее вдруг осенило, она догадалась о причине судейской неумолимости: конечно, он не смог ей простить измены! Как она сразу не поняла! Типичный мужской характер. Все они собственники. — Боря, значит, ты на меня все же сердишься? Ее вопрос застал Глебова врасплох: казалось, он был удивлен. — Я? Сержусь?.. За что? За что мне сердиться на тебя, когда мы не виделись столько лет? — Он даже засмеялся. По мере того как Глебов говорил, Лиза все более убеждалась, что ее догадка справедлива — легкая улыбка торжествующего человека тронула ее губы. Как ни странно, ей было приятно, что он на нее сердился — все-таки она его когда-то любила. — Ну, я думала, ты на меня сердишься… за старое, — сказала Лиза. — Ах за старое, — ответил Глебов. — Конечно нет. Даже наоборот. — Что «наоборот»? — Лиза демонстративно опустилась обратно в кресло. — Совсем не сержусь. — Глебов тоже сел. — Да и за что?