— И ты молчал? — спросила Миронова у Попова. — Из-за Шмаковой? — Из-за меня, — Шмакова улыбнулась. — А другой человек в это время страдал и мучился, — сказал Рыжий. — А мне было интересно, — ответила Шмакова, — когда же Димочка сознается… А он юлил… вилял! — Она повернулась к Димке: — А мы с Поповым, между прочим, Димочка, никого не предавали. Лохматый подскочил к Шмаковой и замахнулся: — Ух, Шмакова! Попов бросился на Лохматого и схватил его за руку: — Поосторожней! — И сказал громко, чтобы все слышали: — Ребя! Она добрая! — Какая она добрая! — Лохматый оттолкнул Попова, но почему-то не стал с ним драться. — Ты вглядись в нее, олух! — Ну, не добрая я! — зло сказала Шмакова. — На добрых воду возят. — Она наговаривает на себя, — сказал Попов. — Не нуждаюсь я в твоей защите, Попик, — сказала Шмакова. — И сидеть я с тобой не хочу. — Она взяла свой портфель. — И вообще я люблю перемену мест, — почти весело, с вызовом пропела она своим обычным голосом. — Сяду я к бедному Димочке, а то его все бросили, — и она села на Ленкино место. Попов пошел за нею следом, будто он был привязан к ней невидимой веревочкой: куда она, туда и его веревочка тащила. Он дошел до сомовской Парты и остановился. Не знал, что делать дальше. Молча стоял над Шмаковой. — А я хотел быть сильным, — сказал Лохматый и посмотрел на свой кулак. — Думал, останусь в лесу, как отец. И будут меня все бояться. Все Вальки… И все Петьки… Вот и порядок настанет. — Он ткнул себя в лицо кулаком. — Хорошо бы себе морду набить… — Ребя! — вдруг закричал Попов. — Что же это такое происходит?.. Шмакова к Сомову села, а он — предатель!.. — Верно, — сказала Миронова. — Бойкот предателю! — Она подняла руку: — Голосую… Кто «за»?.. Никто не последовал ее примеру. Только Попов поднял руку, подержал, уронил и медленно вернулся на свое место. — Эх, вы! — Железная Кнопка с презрением посмотрела на класс. — Ну тогда я одна объявляю Сомову бойкот. Самый беспощадный! Вы слышите? Я вам покажу, как надо бороться до конца! Никто никогда не уйдет от расплаты!.. Она каждого настигнет, как Сомова! — Голос у Мироновой сорвался, и она заплакала. — Железная Кнопка плачет, — сказала Шмакова. — Где-то произошло землетрясение. — Все из-за нее! Из-за нее! — твердила Миронова, вытирая слезы. — Из-за матери моей… Она считает, что каждый может жить как хочет… и делать, что хочет… И ничего ни с кого не спросится. Лишь бы все было шито-крыто!.. И вы такие же! Все! Все! Такие же!.. — Каждый свою выгоду ищет! — радостно крикнул Валька. — Что, неправда? — А Бессольцевы? — спросил Васильев. — Бессольцевы!.. — Валька презрительно ухмыльнулся: — Так они же чудики, а мы обыкновенные. — Это ты обыкновенный?! Или я?.. А может, скажешь, Сомов тоже обыкновенный?.. Мы детки из клетки, — мрачно сказал Рыжий. — Вот кто мы! Нас надо в зверинце показывать… За деньги. Маргарита Ивановна молча слушала ребят. Но чем она больше их слушала, тем ужаснее себя чувствовала — какой же она оказалась глупой, мелкой эгоисткой. Все-все забыла из-за собственного счастья. Она подошла к Мироновой и положила руку на ее вздрагивающее плечо. Миронова рывком сбросила руку и жестко сказала: — А вам… лучше уйти!.. А то мужа прозеваете. — Не надо так, — сказала Маргарита Ивановна. А сама подумала — поделом ей. Что заслужила, то и получила, хотя сама себя тут же поймала на мысли, что она внутренне старается как-то себя оправдать. На реке раздалась сирена отъезжающего катера. Сирена долетела до класса и несколько секунд вибрировала низким хриплым гудком. — Сигнал! — Маргарита Ивановна подошла к окну: — Катер ушел. Все до единого бросились к окнам. Только Сомов не шелохнулся. Они стояли у окон, надеясь в последний раз увидеть катер, на котором уезжала Ленка Бессольцева — чучело огородное, — которая так перевернула их жизнь. Рыжий отошел от окна, взял оставленную Николаем Николаевичем картину, развернул полотенце, и вдруг его лицо невероятно преобразилось, и он яростно закричал: — Она!.. Она!.. Все невольно оглянулись на него: — Где!.. — Кто она?.. — Она… Ленка! — Рыжий показал на картину. — Как две капли, — прошептал Лохматый и заорал: — Чучело! — Врешь! — сказал Васильев. — Бессольцева! Да, Машка была очень похожа на Ленку: голова на тонкой шейке, ранний весенний цветок. Вся незащищенная, но какая-то светлая и открытая. Все молча смотрели на картину. И тоска, такая отчаянная тоска по человеческой чистоте, по бескорыстной храбрости и благородству все сильнее и сильнее захватывала их сердца и требовала выхода. Потому что терпеть больше не было сил. Рыжий вдруг встал, подошел к доске и крупными печатными неровными буквами, спешащими в разные стороны, написал: «Чучело, прости нас!»