— А где эта мразь? — Его гебист подстрелил. Говорят, не выживет. — Едем в город, — решила Катерина. — Жди нас здесь, Артем. И кинулась в дом — одеваться. — Что ж его охрана? — спросил Артем. — Пареньки на улице караулили. А он его прямо в офисе кончил. Как он мимо них туда пробрался, черт его знает. — А ты как туда пробрался? — Валентин мне встречу назначил и пропуск заказал. Эх, Валентин, Валентин! Перед магистральной дорогой Глеб загнал «Вольво» на обочину и сказал: — Садись за руль ты. Нервишки гуляют. Поменялись местами. Выехали на автостраду. Катерина нетерпеливо давала скорость. Глеб расслабился, растекся по сиденью, закрыл глаза. — Спишь? — покосясь, спросила Катерина. — Поспишь тут, — ответил Глеб, не открывая глаз. — Бумаги у меня, Катя. — Все? — Вроде все. Что в бумажнике были: полис, банковские документы. Я боялся, что пули бумажник попортят. А бумажник у него в нажопнике. Американец! — Помолчи, кретин, — с тихой яростью сказала она. Он не отреагировал на ее гнев. Деловито поинтересовался: — Что прикажешь с этими бумагами делать? — В сумочку положи. Глеб взял кожаную сумку-мешок, растащил шнур, присвистнул в удивлении: — Дура-то тебе зачем? — Для спокойствия. Глеб извлек из сумки элегантный никелированный браунинг, полюбовался: — Симпатичная штучка. — Положи на место. А документы — в мой бумажник. Он там на дне. Глеб послушно все исполнил. Въезжали в Москву. — Что дальше, Катя? — Вечером решим. Сейчас я по делам мотаться буду, а вечером встретимся и все оговорим. Часов в десять, в берлоге Сандро. Последнее, самое неприятное дело. Патологоанатом и майор милиции проводили ее до выхода, а у ступенек морга ее ждал замминистра, непосредственный начальник усопшего. — Чем могу быть вам полезен, Катерина Сергеевна? — вежливо осведомился он. — Спасибо вам, Кирилл Николаевич, за все спасибо. Но теперь я уж как-нибудь одна… — Тогда что ж… Будьте мужественной, Катерина Сергеевна, будьте мужественной. Начальник поцеловал ей руку и полез в черную «Волгу», в которой скучал шофер, а Катерина пошла к «Мерседесу». Было рано — восемь только, и она решила попрощаться с проклятой Москвой. Проехала по Садовому, где была ее школа, после Крымского моста свернула на Кропоткинскую, переулками выбралась на Остоженку, нарушая, повернула налево и мимо ИнЯза, в котором проучилась два года, выехала по бульварам. Гоголевский, Суворовский, Тверской, Страстной, Петровский, Рождественский, Сретенский, Чистопрудный, Покровский, Яузский… С каждым — кусок жизни, дни беды, минуты радости. Спустилась к набережной Москвы-реки и покатила вдоль воды. Долго катила, до Хамовнического вала, Метромостом вырулила на Воробьевы горы. Чуть внизу и вдали была Москва — тусклый в сумерках город. Катерина постояла на смотровой площадке, упершись обеими руками о гранит. Потом через парапет плюнула на Москву и вернулась к «Мерседесу». Она оставила машину в переулке и через дыру проникла в мертвый двор. По развороченной лестнице поднялась к берлоге и своим ключом открыла дверь. Глеб ждал ее в гостиной. — Думала, что я — первая, — сказала Катерина. — Твоего драндулета-то нет. — Я пешком, — Глеб сидел за вновь сервированным стеклянным столиком. И вообще, прибрался он здесь, ликвидировал александровское свинство. Катерина освободилась от траурного блейзера, швырнула его вместе с сумкой на диван, уселась в кресло и предложила: — Выпьем? — За что? — Если мы, Глебушка, выпьем за все, за что надо выпить, то надеремся как свиньи. Дважды за упокой, трижды за исполнение желаний, за твое здоровье, за мое здоровье, за фарт, чтобы нас не оставил. Пока она говорила, Глеб разливал. Передал ей рюмку, взял свою. — За тебя, Катя. — Для начала? — поинтересовалась она. — Для начала, — подтвердил он. — И — до конца. За тебя, Катя. Катерина молча согласилась и выпила. И Глеб принял. — Он умер сразу? — спросила она. Глеб не торопился отвечать. Прикурил, сделал первую затяжку, выпустил первый дым, разогнал его расслабленной кистью руки и только после этого сообщил: — Он догадался, Катя. Обо всем догадался. — Значит, не сразу помер. И что же он тебе сказал? — Не мне, а тебе. Два слова: «Катя, Катька». — Не Катюша, а Катька. Что ж, ты, наверное, прав, Глеб. — Все получилось так, как ты рассчитала. Если только Александр не оживет. — Оживет — жить захочет. А единственный шанс жить дальше — твердо держаться версии об убийстве из ревности. — Вышло. Все вышло, — Глеб разливал по второй. — Только ни облегчения, ни удовлетворения. Тревога и тоска. — А чего ты хотел? Неземного счастья неподалеку от двух трупов? — Я хотел, чтобы ты была моей. Только моей. Катерина пододвинула рюмку к себе, заговорила о другом: — У тебя, Глеб, дел еще невпроворот. Я доверенности оставлю, и ты реализуешь все, что можно. В валюте, естественно. Тыщ на двести баксов набежит. — Они — твои. Можешь здесь себе неплохую жизнь устроить, можешь за бугор перебраться. — Я хочу с тобой, Катя. — Ну, тогда перебирайся. Переберешься, будешь со мной. — Кем? — Кем и здесь был. — Здесь я был любовником по вызову и мальчиком на побегушках. — А кем ты хочешь быть? Ответить Глеб не смог, потому что от дверей влезли в разговор: — Выпиваете? Тогда уж и мне налейте. Они обернулись. Привалившись к дверному косяку, стоял Артем.