За такого мужчину я и вышла замуж. Часть вторая. Знак Разгораются тайные знаки На глухой, непробудной стене. А. Блок В ноябре 2013 года господин невысокого роста, одетый элегантно и очень дорого (вся одежда, вплоть до шарфа, из столичных бутиков), очень интересный внешне, респектабельный, с седыми висками и эсеровской бородкой, вышел из «порше» и посмотрел на меня с неприязненной тревогой. – У тебя шикарный шарф, – сказала я. – Это ты к чему? – Он подозрительно нахмурил брови. – Шарф понравился, вот и все. Третий год я твердила ему, что нам нужно разойтись. Нет, у меня не было ни любовника, ни претендующего на статус моего мужа приятеля, к разводу меня подталкивало совсем другое – все обостряющееся и усиливающееся чувство опасности: этот человек в дорогом распахнутом пальто, с кожаным кейсом в руках, подстриженный в престижном салоне, уже несколько лет вызывал у меня страх. Но он все оттягивал и оттягивал развод. И причину своего страха я знала. Многие бы расценили ее как простую двойную глупость: суеверие Димона и моя впечатлительность. Суть причины и в самом деле выглядела странно – это была уверенность Димона, что несколько лет назад он получил второй мистический знак от управителей своей судьбы: ему открылось, что конец его жизни уже виден – ему осталось жить восемь лет. Этот знак не был связан, как предыдущий, с тенью на облаках, которую он увидел в детстве, или с чем-то еще, таким же удивительным. У Димона просто заболела правая рука. – Бинт в доме есть? – спросил он. – А бинт зачем? – Я сделаю компресс. Привез летом с Алтая мазь. Мы встретились глазами, и он понял: я тоже теперь знаю. Ведь он сам не раз со значением рассказывал мне, что у его отца, старика Сапожникова, за восемь лет до смерти заболела рука. Отец накладывал алтайскую мазь, бинтуя руку… По интонации Димона я сразу, когда он еще рассказывал об этом в первый раз, почувствовала: соотнесенность заболевшей руки и срока отцовой смерти для Димона стала значимой вехой, его подсознание оставило эту соотнесенность себе для будущего сигнала и обратило в такой же знак, как тень на облаках. Только противоположный по значению. И сигнал прозвучал. – Так найдешь? Меня пронзил его взгляд. Это был взгляд такой острой ненависти, что, застрянь ее черный наконечник во мне, я бы сразу же могла смертельно заболеть. Но острый наконечник растопила моя жалость к Димону – и спасла меня. Я-то не хотела, чтобы он умер. – Да, шарфик ничего, – усмехнулся он. Семь лет прошло, как Димон упорно мазал черной мазью и самостоятельно бинтовал свою руку. – Меня ждут, – произнес он несколько смущенно, что удивило меня. – Ну… проект. Хочу помочь людям, они танцевальный клуб решили организовать. И вот встречаюсь с представителем. – С девушкой, конечно. На углу Таганской улицы его ждала двадцатисемилетняя любовница, которой Димон прихвастнул, что мы купили для Аришки квартиру. Через несколько дней любовница, рыдая, сообщила Димону, что ждет от него ребенка. Это я узнала много позже. И все остальное тоже. И то, что она прожила с Димоном в нашем деревенском доме ровно три месяца, после чего он увез ее из Москвы в город Н., и то, что ее главным проектом оказались совсем не танцы. А мой муж. А еще точнее – наша семейная собственность. * * * Я сразу была против этого дома. Когда Димон привез меня в деревню возле Коломны и показал старый, дореволюционной постройки, дом, сказала – не покупай, мрачный какой-то. Димон не мог скрыть досады. – Не нравится, что ли? – Его лицо выразило вечное: все ей всегда не так, этой принцессе на горошине (принцессой на горошине иногда называл Ирэну его отец). – Ты погляди, какая кладка: сейчас так не строят. Восстановим – дом еще сто лет простоит! – Тебе нравится – это главное. – Не то слово – нравится. – Димон удивленно приподнял брови. – Я просто запал на него. Приехал сюда вечером, увидел его, поставил машину – и даже сразу уехать не смог, ночь ночевал рядом с ним, точно он меня примагнитил. – Наверное, так и есть, – сказала я. – Он чей был, ты не узнал? – Старик сосед мне историю дома рассказал. Невеселую, правда. И про призрак хозяина упомянул. – Тебя в последнее время тянет на темное. – А тебя на всякую эзотерику! Думаешь, это светлое? Русский человек – это православный человек, и никаких отклонений быть не должно! – Ну и что же старик поведал? – Можно без иронии? – Хорошо. – Жил в доме до 1917 года некий Лукин. Такой вот как бы однодворец, правда, числившийся то ли в коломенском, то ли в рязанском дворянстве. Так что дом не мещанский – классического усадебного типа. Но Лукин стал заниматься скототорговлей. Семья его, кстати, проживала в Москве, а он здесь. Один. Ну или с какой-нибудь кухарочкой. – Димон хохотнул, и планы его мне сразу стали ясны: кухарочек в деревне отыскать несложно. – Дом он сам и построил в 1897 году. Торговля у него шла, видимо, неплохо, но, к несчастью… – …сам он погиб, ведь так? – Ну вот как ты догадалась? – Димон даже стал меньше ростом, точно моя проницательность его немного сплющила. – Бабушка Антонина Плутарховна была ведьма. И ты такая же. И она до сих пор нами управляет! – Но ты же сказал «к несчастью»… – Но он мог и просто рано умереть. Он поднял голову и глянул на облака. Они плыли, низкие, сугробоподобные, над самой деревней. – Хорошо-то как здесь… Чудное место. И сейчас, осенью, красотища, а летом будет вообще прекрасно. Аришке понравится. – А что с Лукиным, ты не закончил. – Он попал под поезд. Ехал на лошадях. Деталей дед не знает. Может быть, повез как раз скот на продажу, что скорее всего, и лошадь понесла… В общем, погиб. – Ужас. – Да, жалко мужика.