— Алена, извини, я не виноват, решает все Сонин. — А ты не стал возражать, даже не заикнулся. — Наоборот, я уже придумал, как тебе помочь. Ты же слышала, планируется сериал на несколько сезонов. Сценаристы добавляют серии, я подкачу к ним, попрошу увеличить эпизоды с твоим участием. — Эпизоды, — скривилась Алена. — Они будут писать для главных героев. — Никто не будет перетягивать одеяло на главных. Любой персонаж надоедает зрителю. — Насколько? Их могут, к примеру, — Алена пространно мотнула рукой, — убить? — По сценарию? Через два-три сезона для кардинального поворота сюжета, почему бы и нет. — Два-три сезона, — разочарованно протянула Алена. — Слушай, поедем ко мне. — Гоша попытался обнять девушку. — Я помогу тебе забыть о неприятностях. — В постели? Раньше ты для начала хотя бы в ресторан приглашал. — Меня же ограбили, увели все деньги, — заныл режиссер. — Возьми у папочки. — Ты не представляешь, как родители переживают из-за украденных ценностей. Они стали ужасно щепетильны с деньгами. Вот начнем съемки, Сонин раскошелится — и хоть в Париж, я тебе обещаю. — Наобещал уже. — Я не скряга-продюсер, что зарабатываю — сразу трачу. У меня сейф маленький, а у него… — У тебя все маленькое. — Ты о чем? Алена помнила, что их подслушивает ревнивый Рыков, и стала выпроваживать Чантурия: — Иди, Гоша, ступай. Сегодня я не в духе. Режиссер сопротивлялся: — Все из-за денег? Я достану, найду способ. — Когда найдешь, тогда и поговорим. — У меня будут деньги! В дверях гримерки появились Юшкевич и Фролова. Режиссер картинно откланялся. — О каких деньгах он болтал? — бросила вслед ему гримерша. — Гоша только и умеет, что болтать. А решения принимает Сонин. — Утвердил? — А по моему лицу не видно? — Бедная девочка. — Юшкевич попыталась обнять актрису, но Алена грубо столкнула ее руки. Марианна с бурчанием сгребла в охапку сценические платья. — Платья ему не по вкусу, слишком закрытые. Подавай вырезы, декольте. Хочет, чтобы Черная демонстрировала свой бюст во всей красе. Я сделаю, пусть выбирает, но это будет уж точно не девятнадцатый век. Над головой кто-то чихнул. Юшкевич и Фролова удивленно посмотрели вверх. Из-под навесного потолка появилась виноватая физиономия Рыкова. Он спрыгнул, а Ланская поспешила объяснить: — Попросила рабочего проверить, нет ли скрытой камеры. — Ничего нет. — Рыков мотнул головой и вышел. Юшкевич перевела вопросительный взгляд на Алену: — Что-то не припомню такого рабочего. Твой друг? — и, не дождавшись ответа, похвалила: — Ловкий парень. 25 Чуда не произошло, шантажист никуда не исчез и напомнил о себе ровно через два дня. Вадим Сорокин скривился от досады, читая сообщение: «Время вышло, сегодня в 20 ты отдашь 30», и подпись. Memento Mori — помни о смерти. Он помнил. Как у каждого актера у него было хорошо развито воображение, и он легко представлял себя с ножом в груди, с пулей в виске или удавкой на шее, как у Милены. «Встречаемся на месте, где нашли МР», — пришло уточнение. Это был удар в открытую рану. МР — Милена Рудакова — садистское напоминание об угрозе разоблачения и бренности существования. Ну уж нет, только не там! «В 20 у Антониони», — написал Сорокин и отключил телефон. Теперь он будет диктовать условия. Ресторан «Антониони» знает каждый киношник. Это излюбленное место актерской братии и появление там Сорокина не вызовет удивления. Для пущей убедительности он позаботится об алиби и пригласит в ресторан Лесю Нестеренко. Ему она не откажет. К ресторану актер подъехал с пятнадцатиминутным опозданием. Звездный статус предполагал, чтобы ждали его, а не наоборот. Выйдя из машины, Сорокин сделал вид, что забыл купить цветы и направился к цветочному магазину в сотне метров от ресторана. Ему надо было осмотреться и дать возможность обнаружить себя. Когда шел обратно, кто-то подошел к нему сзади и прохрипел: — Иди и не оборачивайся. За углом — налево. Голос был приглушенным и незнакомым. Хотелось обернуться или побежать, но Сорокин мужественно унял панику, переложил букет в левую руку и слегка расстегнул куртку, чтобы было удобнее выхватить пистолет. Через минуту они оказались позади ресторана у глухой стены. Остановились. — Деньги, — потребовал шантажист. — Запись, — ответил Сорокин и медленно обернулся. Перед ним стоял человек в куртке с капюшоном, в который были вшиты затемненные очки. Куртка застегивалась молнией снизу-вверх до самой макушки, полностью закрывая лицо. На месте рта имелась сеточка для дыхания, отчего голос и звучал так странно. — Покажи деньги, — потребовал шантажист, демонстрируя в руке микрокарту памяти. Сорокин достал из кармана три пачки долларов. Вымогатель бросил микрокарту за его спину и потянулся за деньгами: — Поднимешь, когда я пересчитаю. Актер швырнул деньги на землю: — Давай. Он не видел реакции противника, вероятно, тот злился, однако его голос сохранял уверенность: — Ты не на сцене, звездун хренов. Сделай два шага назад, — потребовал вымогатель. Сорокина задело обидное обращение. Он отступил, и в тот момент, когда его противник нагнулся за деньгами, отшвырнул букет и выхватил пистолет. Чувство оружия в руке придало ему силу. — Где гарантии, что не осталось копий? Memento Mori поднял деньги и распрямился, оценивая изменившуюся диспозицию. В грудь ему смотрел ствол пистолета, руки были заняты деньгами, а отступлению мешала стена за спиной. — Я работаю честно, — попытался разрядить обстановку он. — Это называется честно! Тогда я вообще святой. — Ты развратник и душегуб. — Ты думаешь, это я убил Рудакову? — Важно, что подумает следователь, увидев запись. Оправдываться никому не хочется. — Это не я! — выкрикнул актер. — Мне все равно. Я пойду.