– Согласен, предложение построено странно. «Гибель шесть человек тяжким грузом ляжет на»… это или писал не русский, или слово «шесть» было вставлено на пустое место уже после написания статьи. В принципе такое может быть – если статья писалась по горячим следам и автор тогда просто не знал количества жертв. А потом кто-то другой уточнил и вставил. Но мне все же кажется, что данное произведение создавалось вдумчиво, в спокойной обстановке. То есть явно еще до события, и автор в силу каких-то соображений считал, что оно будет иметь существенно больший масштаб. Это означает, что вам придется поработать. Если что раскопаете – сообщайте мне сразу. И Бердяев, и Зубатов имели независимые и неизвестные друг другу каналы экстренной связи с Гатчиной. Для полковника это был допуск к телеграфной линии императорской связи, а у Сергея в квартире просто стояла радиостанция, вместе с аккумуляторами занимавшая половину средних размеров кладовки. После того как мы вернулись в Питер и слегка отошли от празднеств, Рогачев сделал небольшой доклад о том, как в прессе освещалась коронация. – Ничего особенного, – подвел в конце итог Михаил. – Некоторые издания выражают завуалированные надежды, что его величество Александр Четвертый вернется на курс деда, с которого столь резко свернул Александр Третий. – Еще одну Аляску продать за копейки? Так нету ее у меня, поэтому лучше бы надеялись на что-нибудь другое. Помимо этого что-то заслуживающее внимания было? – Ну… наверное, все-таки да. Несколько бульварных листков не упустили случая втихую нагадить. Как тебе такой пассаж – «митрополит возложил на голову его величества ворону»? Если бы подобное попалось в одном месте, я бы поверил в случайную опечатку, но ведь с вороной отметились два питерских издания и одно московское. – Да уж, на случайность как-то не очень похоже. И, кстати, вполне возможно, что для автора этой хохмочки родной язык – английский. – С чего ты так решил? – Опечатка выглядит естественней в конце слова, нежели в начале. По-английски так оно и есть. Корона – кроун, ворона – кроу. А по-русски была бы более правдоподобной корова. – Корову на твою царственную главу тоже возложили, – вздохнул Михаил. – В Одессе. Как-нибудь реагировать будем? – Официально – нет. Зато ничто, по-моему, не помешает каким-нибудь темным личностям набить морду наиболее одиозному из остряков-редакторов. От души, так, чтобы у юмориста появилось побольше времени на «полежать и подумать». С последующим извинением в прессе от тех анонимных злодеев – мол, простите, господин редактор, мы не хотели. Шли рихтовать рыло совсем другому мерзавцу, а тут вы подвернулись, да еще с такой гнусной харей! Вот и обознались нечаянно в темноте. Ошибочка вышла, с кем не бывает. Отпустив Михаила, я перешел к текучке. Ничего интересного меня не ждало, были только три бумаги из канцелярии. Так как у меня их на самом деле две, то уточняю – из той, которая без кавычек. Заведовал ею бывший помощник Петра Маркеловича, Прохоров, дослужившийся уже до коллежского секретаря. Две были обычными отчетами о произведенных за неделю строительных работах в Приорате, а третья – прошением Макарова об увеличении финансирования его Опытовой станции в связи с расширением задач. Кстати, ее не очень привычное для моего уха название было весьма точным. Ведь если бы станция называлась «опытной», то это означало бы, что у нее есть большой опыт. То есть бывалая станция, что звучит как-то странно. А вот «опытовая» – это та, где проводятся опыты. В общем, я бы не сказал, что от реформы правописания в двадцатом веке получилась однозначная польза. Путаницы тоже прибавилось. А на станцию к Макарову пора бы снова съездить. Я там был один раз, когда она только организовывалась, и будет интересно посмотреть, во что этот зародыш НИИ превратился теперь. Располагался он на Ладоге, на окраине деревни Синявино – во-первых, подальше от посторонних глаз, а во-вторых, поближе к воде. Правда, Макаров уже жаловался на не самую лучшую транспортную доступность места, и я решил подарить станции свой второй автомобиль. К тому времени, когда Рита не только родит, но и научится нормально ездить, я успею построить ей что-нибудь получше, а на этом пусть ученые катаются, заодно научатся крутить гайки в полевых условиях. Станция имела огороженную территорию, одной стороной примыкающую к воде, и внутрь оба моих автомобиля пропустили сразу, без досмотра и проверки документов. С одной стороны, все правильно – кому же еще, кроме императора, разъезжать на машинах, если их все равно больше ни у кого нет? А с другой – непорядок, надо будет слегка попенять Макарову. Мало ли, а вдруг это приехал все-таки не я? У самой воды обнаружился хорошо мне знакомый корпус подводной лодки Джевецкого третьей модификации. Теперь этот подводный велосипед мог с полным правом именоваться электровелосипедом, а Степан Карлович собирался улучшить свое творение до мопеда, то есть впихнуть туда еще и двигатель от дельтаплана. От своих странных мин он уже отказался, последняя модификация имела два решетчатых торпедных аппарата по бокам. Заряжать их можно было только на стоянке. Впрочем, с того экземпляра, что валялся у воды, их уже сняли. А по виду лодки можно было однозначно утверждать, что она служит точно так же, как и все ее сестры по конструкции, то есть мирно ржавеет на берегу, даже не помышляя о каком-то там спуске на воду. – Хоть что-нибудь хорошее про нее можете сказать? – спросил я Макарова. – Ничего, – скривился адмирал. – Для того чтобы это недоразумение смогло поразить корабль противника, он должен войти в наш порт и встать там на якорь, причем не очень далеко от лодки. Недавно пытались ставить с нее мины, так чуть не утопили экипаж. После этого я вообще запретил спускать ее на воду. Говорить о какой-либо применимости подводных лодок можно будет только тогда, когда их скорость увеличится как минимум втрое, а дальность хода – в пять раз. Хотя, конечно, лучше в десять. – Ну так в чем же дело? Ищите человека, который сможет спроектировать то, что вам нужно. Сразу закладывайте два двигателя – электрический для подводного хода и внутреннего сгорания для надводного и зарядки аккумуляторов. Такой движок я для вас сделаю. А теперь, если позволите, обращусь к вам с просьбой слегка рассеять мое невежество. Вы тут упоминали мины. Как они устроены? Я действительно этого толком не знал. Помнил только, что морские мины бывают плавучие, якорные и донные. Ну, из названия понятно, что первые плавают, а последние лежат на дне. Якорные же – это нечто вроде воздушного шарика на ниточке, только большое и подводное. Про донные мины Макаров мне вообще рассказывать не стал – скорее всего они еще не появились. Про плавучие упомянул вскользь, а его рассказ про якорные меня, честно говоря, удивил. – Постойте, – изумился я, – вы хотите сказать, что якорная мина – это просто железный шар с якорем на цепи? И глубина ее установки определяется длиной той самой цепочки, причем тут нужно точно знать реальный рельеф дна в нужном месте. Странно, мне такие мины представлялись несколько иначе. – А как, ваше величество? – Ну, как-то так. В момент сброса с корабля мина и якорь представляют собой одно целое. Они именно сбрасываются, хоть сразу все вместе. И спокойно лежат на дне, притворяясь простыми булыжниками. Даже если противник и обнаружит постановку, то начать тралить мины немедленно он не сможет. А там морская вода потихоньку растворяет сахарную пробку, и, когда совсем растворит, сработает механизм, отделяющий мину от якоря. Она начнет всплывать, разматывая трос с укрепленной в ее корпусе катушки. На определенном расстоянии до поверхности сработает датчик давления. Катушка стопорится, и мина встает на боевой взвод на заданной глубине. Причем тут рельеф дна можно знать весьма приблизительно – хватит полной длины троса или нет. И замедлители могут ставиться разные, со временем задержки от минут до недель. – Такие мины еще никто не делает… но если получится, то это будет нечто гораздо более действенное, чем то, что у нас есть сейчас. Правда, и более дорогое. А самое главное – менее надежное. Даже теперешние простые мины не так уж редко отказывают, а что будет с такими, какие вы придумали, я даже не берусь предсказать. – Зато я берусь. Сначала, конечно, будет хрен знает что и сплошные слезы. Катушки начнут заедать – это к гадалке не ходи. Но если не экономить на испытаниях и содержании проводящих эти испытания людей, все придет в норму. Сложные вещи тоже могут быть надежными, они просто требуют более тщательной проработки конструкции. Если же гнаться за простотой, то тогда лучше всего долбить днища вражеских кораблей ломами – они вообще никогда не отказывают. А насчет цены – самая дорогая мина все равно будет стоить в сотни и тысячи раз дешевле корабля противника, который на ней подорвется. Так что попробуйте сделать что-то подобное, но только, раз уж до такой конструкции пока никто не додумался, с соблюдением строжайшей секретности. – Попробовать-то можно, но на какие деньги? Даже на запланированные исследования не хватает, я вам об этом писал. – А я читал, поэтому дополнительные сто пятьдесят тысяч на вашем счету уже лежат. Однако у меня для вас есть еще одно задание. – Слушаю, ваше величество. – Выясните, насколько таранный форштевень снижает скорость оснащенных им кораблей. Сначала испытайте на моделях разного размера, потом привлеките Крылова. Он, получив модельные данные, скорее всего сможет рассчитать, что получится в реальном размере. – Но таран необходим современному кораблю как оружие последнего шанса! – Вот именно что последнего. Если окажется, что он убирает меньше узла скорости, то и хрен с ним, пусть остается. Но если вдруг выяснится, что два, а то и три узла, то с ним эти самые последние шансы будут возникать гораздо чаще. Просто потому, что наши корабли из-за недостаточной скорости окажутся хуже вражеских. И будут биты. Уже в начале сентября масштабы грядущего голода стали более или менее ясными и где он будет наиболее сильным – тоже. – Выкупные платежи в пострадавших районах следовало бы отменить как за этот, так и за следующий год, – заявил мне Витте. – Нет. Я просто издам негласное указание не требовать их, если платить нечем. Но они все равно останутся – просто у крестьян станет больше долгов. – Но зачем, ваше величество? Этих денег вы в любом случае никогда не получите. – Знаю. Но крестьянин, обремененный долгами, охотнее уйдет на заработки в город, а там не хватает рабочих. Кроме того, когда-то и, наверное, довольно скоро, выкупные платежи придется вообще отменить, а недоимки – простить. Так одно дело простить какую-нибудь еле заметную мелочь, а другое – неподъемную по меркам среднего крестьянина сумму. Кстати, почему ваш комитет не предлагает ограничить экспорт ржи и пшеницы? Как-то странно продавать хлеб за границу, когда самим скоро жрать нечего будет. – Потому что доля ржи в экспорте мала, а пшеница почти не используется в пораженных неурожаем районах. Если же мы попытаемся ограничить экспорт, надеясь на то, что это приведет к падению цен на внутреннем рынке, то получим обратный результат. Все понимают, что такая мера не может быть долговременной, и начнут придерживать и прятать зерно. Цены от этого только повысятся, и дефицит возникнет там, где его в обычных условиях быть никак не должно. Лучше просто самим перекупить часть зерна, предназначенного на экспорт, и раздать потом в виде безвозмездной помощи. – Здесь я снова не согласен. Хрен с ними, пусть продают. Зерно же для безвозмездной помощи я лучше куплю в Штатах, заодно получится и завязать нужные знакомства. Кстати, прикиньте, сколько его надо и в какие порты направлять корабли. А с экспортерами будет так. В самый разгар голода массово пойдут публикации о том, что эти звери в человеческом облике специально морят русский народ, продавая зерно за границу. И все для того, чтобы обжираться ананасами и рябчиками с золотой посуды! И это в то время, когда сам государь, отказывая себе в жизненно необходимом, на свои средства десятками тысяч тонн покупает в Америке хлеб и везет его в Россию. Ясное дело, такое начнут писать не про всех экспортеров, а только про самых вредных. Я знал, что говорил. В структуре официальных доходов Владимира Александровича и Михаила Николаевича экспорт зерна занимал далеко не последнее место. – Ваше императорское величество, а можно задать вопрос по сути своей весьма деликатный? – не унимался Витте. – Валяйте. – В чем именно жизненно необходимом вы собираетесь себе отказать, если не секрет? – Распродам все гатчинские конюшни, оставив только пару лошадок для жены. Разгоню к чертям дворцовую кухню – все равно кормят невкусно. На их место посажу кашеваров из авиаотряда: они себе смену уже воспитали, а готовят – просто пальчики оближешь. И можете под большим секретом проболтаться – все императорские яхты будут проданы. Две уже ушли, остальные ждут покупателей. – Э… ваше величество… а какие именно яхты продаются? И, главное, почем? – Если лично вам, то, например, «Державу» я уступлю тысяч за триста, причем с трехлетней беспроцентной рассрочкой платежей. Будете брать? Глава 9 К середине октября девяносто первого года давно заказанные пулеметы мне так и не пришли, несмотря на то, что заказ был частично авансирован. Флот свою порцию тоже не получил, так как Максим все никак не мог сделать нормальное оружие под патрон Роговцева. Ну сколько можно ждать? Рита и то уже успела родить! Правда, девочку, которую мы назвали Татьяной, но я не расстраивался. В конце концов, девочка – тоже человек, а что она не наследница, так у меня на то младший брат Мишка есть. Все заинтересованные лица уже знали, что он, во-первых, мой воспитанник, во-вторых, англофоб, а в-третьих, из всех дядей хоть сколько-то уважает только самого безвредного из них, Павла Александровича, который потихоньку командует себе конным полком лейб-гвардии, в политику не лезет и мутными гешефтами не увлекается. Разумеется, они это узнали не без моей помощи, но я отдал команду распространять слухи только после того, как побеседовал с Мишкой и заручился его согласием. Узнав, что ему будет доверено своей, можно сказать, могучей грудью прикрывать старшего брата от происков недоброжелателей, Мишка преисполнился гордости и даже выучил слово «англофоб», которого раньше не знал. Все это прекрасно – но, блин, где же мои пулеметы? С мыслями на тему «выкатывать Максиму претензии или все-таки дождаться поставки?» я подошел к окну и почувствовал в окружающем какую-то неправильность. Что-то было не так, но вот что именно? Минут через пять я сообразил, что вызвало мое недоумение. И сразу возник второй вопрос: в кого же это я такой дурак? Вроде в той жизни родители были приличные люди, да и в этой тоже ничего. И где же я здесь, в Гатчине, увидел секторы обстрела именно для пулеметов? Двести, максимум двести пятьдесят метров. Ну хорошо, от центрального входа можно насчитать триста с небольшим, и все. А с противоположной стороны вообще озеро и лес, в смысле парк. То есть для боевых действий в окрестностях дворца пулеметы не обязательны, прекрасно хватит и пистолетов-пулеметов. Их же сделать нетрудно, по конструкции они даже проще тех реплик пистолета Макарова, которых Роговцев наделал в Ораниенбауме уже штук десять и сейчас интенсивно испытывает на предмет выявления недоработок. Самый примитивный пистолет-пулемет вроде «ППС» будет, наверное, стоить примерно как трехлинейка, да и то за счет отъемного магазина. Хотя в «ППС» много штампованных деталей, лучше сделать трубчатую конструкцию наподобие английского «стена». Соорудить несколько десятков можно быстро, нет там ничего сложного. А как устроены оба прототипа, я себе в общих чертах представляю. Правда, патрон девять на восемнадцать слабоват, но в автомате же свободный затвор заметно тяжелее, чем в пистолете, так что можно заложить и боеприпас помощнее. Девять на двадцать, например. Или даже на двадцать один. Кстати, называть новое оружие лучше действительно автоматом, ибо про «пистолет-пулемет» всякий догадается, что это пулемет под пистолетный патрон. Автомат же – хрен его знает, что оно вообще такое. По документам, во всяком случае, никто точно ничего не поймет. Именно тогда у меня родилась гипотеза, чем хороший инженер (а я, не побоюсь этого слова, именно хороший) отличается от хорошего руководителя (а вот им меня, увы, можно назвать только в порядке безудержной лести). Так вот, оба они постоянно решают многозадачные проблемы. Только у инженера практически всегда частные задачи связаны между собой, а у руководителя – наоборот. Если связи и есть, то они проходят на уровне, выходящем за компетенцию начальника, или просто недоступны пониманию на текущем уровне развития науки. В результате я мог постоянно держать в голове два-три дела, не больше. А остальные не то чтобы забывал – они казались мне не очень срочными и всегда находилась причина их отложить на недельку-другую. И так до тех пор, пока не становилось ясно, что поздняк метаться: я снова безнадежно опоздал. Осознав это, я возложил на секретариат небольшую дополнительную функцию. Теперь при каждом утреннем докладе мне приносили еще и папку с карточками, на которых было написано мое напоминание самому себе. Первой появилась карточка с большими буквами «ПП» и маленькой пометкой «двадцать один» в уголке. Смысл букв знал только я, остальные могли думать что угодно. Мне-то понятно, что это напоминание о пистолете-пулемете, а те, кому не положено, пусть ломают голову – поношенный презерватив или полный писец имеется в виду. Цифры же означали периодичность, с которой мне надо показывать карточку. В данном случае – через двадцать один день, или раз в три недели. Со временем карточек стало больше, на них появились не только буквы с цифрами, но и рисунки. И что самое удивительное – эта примитивная рационализация мне действительно помогала. Как говорится, о сколько нам открытий чудных… вот не помню я, что там дальше у Пушкина. В первые дни после занятия императорского места мне казалось, что надо срочно заменить командира лейб-конвоя генерала Черевина на кого-нибудь не столь интенсивно пьющего. Чтобы он не каждый день закладывал за воротник, а хотя бы через два дня на третий! И желательно не по литру крепкого в день. Однако, как выяснилось, Черевин справлялся со своими обязанностями вполне терпимо. Если его заменить, то первое время, пока новый человек будет входить в курс дела, станет однозначно хуже. Да и потом еще бабушка надвое сказала, и вообще – к революциям следует прибегать только в исключительных случаях! А так эволюционный путь предпочтительнее. С моей точки зрения, в данном конкретном случае он заключался в том, чтобы разделить функции, кои до сих пор лейб-конвой совмещал, то есть охрану и представительство. В какой-то мере и даже при моем участии охрана отца превратилась в одну из самых эффективных служб в империи, но все познается в сравнении. Зная, как будут охраняться первые лица в двадцатом веке, я понимал, что сделать предстоит еще очень много. Но только, блин, кому? Если я сам начну командовать своей охраной, то тут возможны всего два варианта. Либо у меня вообще больше ни на что не останется времени, либо это будет не охрана, а сборище любителей. Более того, не исключен и гибридный вариант, в котором произойдет и то, и то. В подчинении генерала Черевина находились четыре структуры. Первая – Собственный его императорского величества конвой, то есть казаки, стоящие в карауле перед покоями императора и сопровождающие его в поездках. Вторая – Сводный гвардейский батальон, состоящий из роты дворцовых гренадеров, предназначенной исключительно для парадов, и еще двух рот с функциями, примерно соответствующими военизированной охране на режимном объекте советских времен. Третья – императорские железнодорожники. И, наконец, имелась дворцовая полиция, задачей которой являлось выявление попыток организации покушений агентурными методами. Про эту не очень многочисленную службу я знал довольно мало, но, похоже, наконец-то настала пора расширить кругозор. Итак, что мне известно? Во-первых, ею совершенно точно командует полковник Ширинкин, коего я несколько раз видел, но близкого знакомства с ним пока не свел. А во-вторых, отношения Ширинкина с непосредственным начальником, Черевиным, особой теплотой не отличаются. Может, снять с милейшего Петра Александровича эту головную боль? Ну не сможет он нормально командовать полицейскими, даже если вдруг незнамо с какого перепугу протрезвеет. Но сначала, разумеется, нужно составить более основательное впечатление о полковнике. Разузнав, где именно в Кухонном каре, расположенном симметрично Арсенальному, находится его кабинет, я как-то раз после обеда отправился туда, но сюрприз не получился – Ширинкин (кстати, в штатском, чем вообще-то обремененные чинами лица не часто баловали) уже встречал меня в коридоре. То есть пока неясно, что там с моей охраной, но собственное оповещение у них работает нормально, сделал вывод я и спросил: – Евгений Никифорович, гостей принимаете? Тогда проводите в ваш кабинет, будьте добры. И расскажите о вашей службе. Историю, задачи, трудности в их исполнении – в общем, имейте в виду, что я почти ничего о вас не знаю и считаю это неправильным. В следующие полчаса я убедился, что полковник мастерски владеет жанром всеподданнейшего доклада, то есть умеет говорить неограниченно долго, по сути не сообщая ничего, кроме того, что у него все прекрасно, а в дальнейшем при поддержке моего величества станет вовсе охренительно.