Каз стоит так близко, что кажется, еще шаг, и просто прижмется ко мне! Моргаю, глупо и по-детски пугаясь опять, давлюсь воздухом и торопливо отступаю на шаг назад, совершенно не думая, как это выглядит. Побег? Трусость? Малахольность? Идиотизм? Не важно. Главное, подальше. А то слишком близко, чересчур. — Вот ты где работаешь, значит? — Каз, в самом начале моего побега насмешливо приподнявший бровь, теперь осматривает меня медленно, тягуче, обстоятельно и со вкусом. И в этот момент опять напоминает мне Алекса! Тот тоже так смотрел… В самом начале. Когда еще я не знала, кто он такой, и радовалась этому вниманию, ощущая, как в груди все стонет и одновременно замирает в сладком, будоражащем предчувствии… Чего-то хорошего. Чудесного. Волшебного. Воспоминания служат отличным ведром холодной воды на макушку, я мгновенно прихожу в себя и отстраненно киваю. — Да, здесь. Надеюсь, голос мой звучит достаточно холодно и спокойно. Хватит уже пугаться чужой, мертвой тени. И, даже если бы Алекс был жив и появился тут… Ну вот что бы он мне сделал? Ничего! Ровным счетом ничего! Я уже давно не глупая, запуганная им девчонка, боящаяся признаться в том, что происходит, даже маме. Я уже другая. Благодаря ему, кстати, тоже. Голова моя холодна, мысли в ней правильные, все в порядке. А вот тело, сердце… Что-то даже более глубинное, какой-то запредельный ментальный уровень все еще замирает от ужаса, заставляя меня леденеть. И ждать удара. Если он сделает шаг ближе… Перехватываю поудобней швабру. Непроизвольно совершенно, не думая даже, как это со стороны смотрится. — И как тебе здесь работается? — Каз, к счастью, не делает попыток подойти, стоит, смотрит… И мне жарко и больно от его взгляда. Есть в нем что-то до предела плотское. — Все хорошо, спасибо, — так же нейтрально отзываюсь я, опускаю взгляд на швабру, — простите, мне работать… — Ты мне кое-кого напоминаешь… Он протягивает руку, неожиданно длинную, сокращая между нами расстояние, цепляет пальцем упавшую на лоб прядку, мимолетно касается кожи лица… И я вздрагиваю. И сильнее сжимаю древко швабры, до белеющих на костяшках пальцев. И едва сдерживаюсь, чтоб не сказать ему, что он мне тоже кое-кого напоминает. — Вы ошиблись, — говорю как можно более уверенно, — я здесь совсем недавно… — Ошибся, — кивает он, — но это не важно. Ты во сколько заканчиваешь? Я заеду. — Нет, — отвечаю я. — Почему? — Потому что воспоминания неприятные. — У тебя? Мы с тобой виделись раньше? — он удивлен сейчас, опять тянет руку к лицу, но я уже настороже, ловлю этот момент, уворачиваюсь, отступаю еще на шаг. Длиннорукий какой… Бесцеремонный. — Нет, не виделись… — Тогда почему неприятные воспоминания? — Это не важно. Простите, мне работать. — После работы никуда не уходи, я заеду. — Нет. — Маруся… — боже, каким образом он опять так близко? Как я все время пускаю этот момент? Отшагивать дальше некуда, я у стены, прижимаюсь к ней, с ужасом смотрю на тяжелую смуглую ладонь, перекрывающую путь. Каз опирается на стену, не пускает меня! Становится настолько жутко, что едва сдерживаюсь, чтоб не заорать и не начать отбиваться бешено. И, одновременно, наваливается страшная из-за того, что очень привычная, родная можно сказать, безысходность… Потому что он сильнее. Потому что я не смогу отбиться. И все мои попытки будут потом наказаны… Так стоит ли бороться? Стоит ли? Бессильно поднимаю подбородок, чтоб в глаза смотреть. Потому что только так я смогу отследить удар. Сначала намерение всегда отражается в глазах. Мне это ничем не поможет, но почему-то никогда не могла просто отворачиваться, прятаться, хотя так, наверно, было бы легче… Но не получалось, это казалось рабским совсем, мерзким, животным — вот так вжимать голову в плечи. А Алекса всегда дико бесило то, что я взгляда не прячу. Что в лицо смотрю, даже после того, как ударит… Ему хотелось, что отвернулась, чтоб заскулила униженно. Именно эту реакцию он называл правильной, мягкой, женской… Уступчивость, мудрость, понимание… Три кита, на которых держатся правильные, гармоничные отношения… Каз смотрит мне в глаза, не позволяя уйти, но и попыток больше прикоснуться не делает. Просто изучает мое лицо, да так внимательно и жадно, что мне снова кажется, будто он что-то ищет во мне. Знакомое и давно утерянное. Ищет, потому что жаждет это утерянное обрести. — Маруся… — тихо говорит он, и его голос, совсем не похожий на голос Алекса, совсем другой, низковатый, хриплый и приятный, на самом деле, неожиданно чуть-чуть успокаивает, — я тебе что-то плохое сделал? Напугал? Там, в клубе? В раздевалке? Если так, то прости меня, я не думал… Я немного растерялся… Черт… Он неожиданно убирает руку, чуть отступает, проводит ладонью по волосам, ерошит их таким невыносимо мальчишеским очаровательным движением, что я еще больше успокаиваюсь. Он другой. Он не давит. Не принуждает. А если и давит, то не осознает этого. Конечно, он же ничего не знает обо мне… — Вы не причем, — решаю все же пояснить ему свое поведение. Потому что он не виноват, что когда-то мне на пути встретился Алекс… — Просто… Я очень занята, и у меня сейчас нет времени и сил на… общение… — Так я тебя просто до дома довезу, — возражает он, — не будем разговаривать, если не хочешь. — Нет, спасибо. Я правда… Не настроена. — У тебя парень, что ли, есть? — хмурится он, брови сдвигаются к переносице, делая взгляд грозным и строгим. — Да, — идея неожиданно кажется мне удачной. Не знаю, что во мне увидел этот красивый мужчина, не знаю, кого я ему напоминаю, но это и не важно. Главное, что он прав. У меня реально есть парень. И то, что этот парень в могиле, вообще ничего не меняет. Тень его рядом со мной. И это, похоже, на всю жизнь… — Да, у меня есть парень. До свидания. Я отворачиваюсь, подхватываю ведро и швабру и иду в соседний коридор. Спокойно, медленно, чувствуя, как между лопаток прожигает меня острый взгляд Каза. Дохожу до угла, заворачиваю… И ускоряюсь, насколько позволяет полное ведро воды. Сердце, словно обезумев, прыгает в груди, клокочет в горле, перед глазами красные круги. А в ушах все еще его голос, низкий и приятный до дрожи: “Ты меня прости… Я не думал… Я растерялся…” Разве может такой мужчина так говорить? Признаваться в слабости? Женщине? Глава 18 Комната отдыха для медработников очень даже уютная. Светлые тона, чистенько, спальное место имеется, стол с электическим чайником и микроволновкой. Жить можно! Я раздвигаю диван, бросаю на него найденный тут же, в шкафу, плед и кладу подушку. Раздеваюсь, опасливо поглядывая на дверь, потому что замка на ней не имеется, натягиваю футболку и шорты, ложусь… Вообще-то, я на дежурстве, в любой момент могут позвать, если что-то срочное, например, кому-то стало плохо, вырвало, там, или еще что… Убирать-то санитарка как раз будет. Но Аня, перед тем, как уйти, уверила, что ночи тут обычно спокойные, так что ночная санитарка — это скорее формальность… Я вытягиваю гудящие ноги, прикрываю глаза, думая, что вот прямо сейчас в сон провалюсь, настолько устала, настолько ничего не работает, кажется, в организме… И через пару минут кручения с бока на бок понимаю, что сна нет ни в одном глазу. Такое уже бывало со мной, когда день перенасыщен событиями, и сознание настолько взбудоражено, что никак не получается успокоиться. Сажусь, потираю виски пальцами… И тянусь к блокноту. Включаю свет, так, чтоб точечно падал на лист, и быстрыми штрихами набрасываю портрет… Практически не смотрю на сам рисунок, пальцы действуют самостоятельно, я лишь не препятствую тому, что во мне сейчас кипит, выливаться на чистый лист. Карандаш мягкий, хорошо растушевывается, пальцем подправляю, делая четкие линии размытыми. Цветотени, легкое затемнение в зоне глаз, потом — едва наметить капризность и упрямство в линии губ. Эти черты практически незаметны, и вообще, наверно, чужды ему, особенно капризность… Но они есть, я вижу. А еще вижу затаенную печаль в глазах… И, особенно, в уже вполне сформированной вертикальной морщинке между бровей… А теперь добавить дьявольских лукавых огоньков в зрачки. И чуть-чуть подчеркнуть нагловатый изгиб угла губ… А волосы — в беспорядке, словно их долго ерошили, пропуская пряди сквозь пальцы… И… Когда я прихожу в себя и смотрю на рисунок, то буквально в глазах темнеет. Вскакиваю, отбрасываю от себя лист, отпрыгиваю даже от дивана к окну, стремясь успокоить бешено стучащее сердце. Не хочу смотреть, правда, не хочу! Но взгляд то и дело устремляется именно туда, где брошен мною на диван рисунок. Портрет. Чужого мне, совершенно постороннего человека.