— Минуточку, юная леди! — Матт откладывает газету и резко говорит Норме: — Не смей так разговаривать с братом! — Он не имеет права говорить за меня! — Не в этом дело! — Матт сердито смотрит на нее поверх грозящего пальца. — Он хочет тебе только добра, нельзя так кричать на него. Норма ищет поддержки у матери. — Моя пятерка — одна на весь класс. Теперь у меня будет собака? Ты обещала. Ты сказала, как только я получу пятерку за контрольную. У меня пятерка. Коричневую собаку с белыми пятнами. Я назову ее Наполеоном, потому что на этот вопрос я ответила лучше всего. Он проиграл битву при Ватерлоо. Роза кивает: — Иди на веранду и поиграй с Чарли. Он целый час ждал тебя из школы. — Не хочу играть с ним. — Иди на веранду! — произносит Матт. Норма глядит на отца, потом на Чарли. — Не пойду. Мама сказала, что я могу не играть с ним, если не хочу. — Мне кажется, юная леди, — Матт встает и идет к ней, — что ты должна извиниться перед братом. — Никогда! — вопит Норма, прячась за стулом, на котором сидит мать. Он совсем глупый! Он не умеет играть в Монополию, и в шашки… ни во что… он все путает. Никогда больше не буду играть с ним. — Тогда иди в свою комнату! — Мама, ты купишь мне собаку? Матт с треском бьет кулаком по столу. — Пока ты так ведешь себя, в этом доме не будет собаки! — Но я обещала ей, что если она будет хорошо учиться… — Коричневую с белыми пятнами! — добавляет Норма. Матт показывает на прижавшегося к стене Чарли. — Ты уже говорила своему сыну, что мы не можем завести собаку. Мол у нас нет места и некому о ней заботиться. Забыла? Он ведь тоже просил собаку. Почему ты молчишь? — Я буду заботиться о своей собаке, — настаивает Норма. — Я буду кормить ее, купать, гулять с ней… Чарли, который до этого играл большой красной пуговицей, привязанной к нитке, неожиданно произносит: — Я помогу Норме заботиться о собаке! Я тоже буду кормить ее, расчесывать и не дам другим собакам кусать ее! Прежде чем Матт или Роза успевают вставить слово, Норма в отчаянии кричит: — Нет!!! Это будет моя собака! Только моя! — Вот видишь? — говорит Матт. Роза садится рядом с дочерью и примирительно гладит ее по голове. — Нужно же делиться, дорогая. Чарли поможет тебе. — Нет, только я! Это я получила пятерку, а не он! Он никогда не получал хороших отметок, так почему он будет помогать мне? А потом собака полюбит его и станет собакой Чарли, а не моей! Если так, то я вообще не хочу никакой собаки! — Договорились, — произносит Матт, поднимает упавшую газету и усаживается на стул. — Собаки не будет. Норма хватает тетрадку, которую она всего несколько минут назад с торжеством принесла домой, рвет ее и швыряет обрывки в лицо удивленного Чарли: — Ненавижу! Ненавижу тебя! — Норма, прекрати сейчас же! — Роза протягивает к ней руки, но та вырывается. — И школу ненавижу! Ненавижу! Я брошу школу и стану таким же идиотом, как Чарли! Я забуду все, чему научилась, и мы с ним станем похожи друг на друга! — И с криком: — Я уже забываю, забываю… Я уже ничего не помню! — выбегает из комнаты. Роза в ужасе бросается за ней. Матт молчит и смотрит в газету, лежащую у него на коленях. Чарли, напуганный всеми этими криками, вжимается в стену и тихо всхлипывает. Что он плохого сделал? По его ноге стекает что-то горячее, и он ждет неизбежной пощечины от матери, когда та вернется. После этого случая Норма стала проводить все свое время или с подругами, или запершись одна в комнате. Дверь ее всегда была закрыта, и мне запрещалось входить без разрешения. Помню, как однажды, играя с подругой, Норма сказала: — Чарли мне не настоящий брат. Он просто мальчик, которого мы пожалели и взяли к себе жить. Это мне мама рассказала и разрешила говорить всем, что он мне не брат! Хорошо, если бы это воспоминание оказалось фотографией, чтобы я мог разорвать ее, а клочки в отместку швырнуть в физиономию Нормы. Мне хочется крикнуть ей: «Плевать мне на эту собаку! Она принадлежала бы только ей! Я никогда не допустил бы, чтобы она полюбила меня больше Нормы. Мне хотелось только, чтобы Норма играла со мной, как и раньше, и чтобы ей никогда не было плохо». 6 июня Первая настоящая ссора с Алисой. Моя вина. Мне захотелось увидеться с ней. В этом не было ничего необычного после пережитых воспоминаний или кошмаров один только ее вид успокаивает меня. Ошибкой было то, что я зашел за ней на работу. После операции я еще не был в Центре обучения умственно отсталых взрослых, и возможность увидеть его снова показалась мне заманчивой. Он расположен на Двадцать третьей улице, восточнее Пятой авеню, в старом школьном здании, которое университет Бекмана вот уже пять лет арендует для экспериментального обучения — специальные классы для неполноценных. Уроки кончались в восемь, но меня тянуло побывать в классе, где еще совсем недавно я с трудом учился разбирать буквы и отсчитывать сдачу с доллара. Я поднялся по лестнице, подошел к знакомой двери и украдкой заглянул в маленькое окошко. Алиса была на своем месте за учительским столом, а рядом с ней сидела незнакомая мне женщина с изможденным лицом, на котором было написано нескрываемое удивление. Интересно, что именно втолковывала ей Алиса? У доски в инвалидном кресле сидел Майк Дорни, а первую парту украшал собой Лестер Браун, самый способный, по словам Алисы, ученик в классе. Над чем я корпел целыми днями, Лестер схватывал сразу, но появлялся он в школе, когда хотел, а иногда подрабатывал натиркой полов и пропадал неделями. Уверен, что если бы мы с Лестером относились к учебе одинаково, на операционный стол лег бы он, а не я. Многие из сидевших в классе были мне незнакомы. Я набрался духу, открыл дверь и вошел. — Да это же Чарли! — воскликнул Майк, разворачивая кресло. Я помахал ему рукой. Бернис, красивая блондинка с пустыми глазами, тупо посмотрела на меня и улыбнулась: — Где тебя носило, Чарли? Какой у тебя шикарный костюм! Еще несколько человек поздоровались со мной, и я помахал им в ответ рукой. Тут я заметил, что Алиса сердится. — Уже почти восемь часов, — объявила она. — Пора собираться. Дел было много — убрать мел, ластики, тетради, учебники, карандаши, краски и тому подобное. Каждый знал, что от него требуется, и работа закипела. Все засуетились, кроме Бернис, которая не сводила с меня глаз. Наконец она спросила: — Почему Чарли не ходил в школу? Что с тобой стряслось, Чарли? Все уставились на меня, а я на Алису — может, она ответит? Но она молчала. Что сказать и при этом никого не обидеть? — Я… я просто так зашел… Одна из девушек хихикнула — Франсина, о ней Алиса беспокоилась больше всех. К восемнадцати годам она ухитрилась родить троих, прежде чем ее родители настояли на гистерэктомии. Совсем не симпатичная — до Бернис ей было далеко, тем не менее она была легкой мишенью для десятков мужчин, покупавших ей какую-нибудь безделушку или билет в кино. Теперь она жила в общежитии, рекомендованном советом Уоррен-хауса, и вечерами ей разрешалось посещать школу. Но с тех пор, как ее дважды перехватывали по дороге, Франсина выходила на улицу только с провожатым. — Наш Чарли стал большой шишкой, — хихикнула она. — Хватит! — резко сказала Алиса. — Все свободны. Увидимся завтра в шесть. Ученики вышли из класса. По тому, с какой яростью швыряла Алиса свои вещи в ящики стола, было видно, что она явно не в духе. — Прости, — сказал я. — Сначала я ждал тебя внизу, а потом, думаю, дай-ка взгляну на свой класс, Альма-матер. Я хотел только посмотреть из-за двери и сам не понимаю, что толкнуло меня войти. Почему ты так рассердилась? — Я совсем не рассердилась. Ни капли. — Да что ты… Твоя обида непропорциональна случившемуся. Ты что-то скрываешь от меня. — Ладно. Ты хочешь знать? Ты — другой. Ты изменился. Я говорю не о твоем коэффициенте интеллектуальности. Отношение к людям… ты просто другой человек… — Ну, не надо так… — Дай мне закончить! — Неприкрытая злоба в ее голосе заставила меня отшатнуться. — Да, да, именно так! Раньше в тебе было что-то… не знаю… тепло… доброта, ты всем нравился, и людям было хорошо с тобой. Теперь вместе с умом и знаниями в тебе появились другие черты, которые…