Я слушаю голос Штрауса, но не хочу отвечать. Меня раздражает его присутствие. Не буду обращать на него внимания. Успокойся и дай этому, чем бы оно ни было, наполнить меня светом, поглотить меня… — Что ты видишь, Чарли? Да что с тобой?! Я лечу вверх, словно подхваченный потоком теплого воздуха листочек. Ускоряясь, атомы моего тела разлетаются в разные стороны. Я становлюсь легче и больше… больше… Взрываюсь и превращаюсь в солнце. Я — расширяющаяся вселенная, всплывающая в спокойном море. Тело мое поглощает комнату, здание, город, страну… Если я посмотрю вниз, то увижу, как тень моя затмевает планету. Вот-вот я прорву оболочку существования, словно рыба, выпрыгивающая на поверхность океана, но тут начинаю чувствовать, как что-то тянет меня вниз. Я разозлился и хочу стряхнуть с себя невидимые путы. На грани полного единения со Вселенной я слышу вокруг себя шепот. Он зовет меня вниз, в мир смертных. Волны медленно опадают, мой непомерно разросшийся дух возвращается в земные измерения — отнюдь не добровольно, я предпочел бы потеряться, — но потому, что меня тянут вниз… к себе… в себя, и через мгновение я снова лежу на кушетке, натягивая перчатку своего бренного тела на пальцы сознания. Если я захочу, то смогу поднять руку или подмигнуть — но только если захочу. Однако я не хочу! Я не сдвинусь с места! Я лежу и жду. Чарли не хочет, чтобы я раздвинул занавес мозга. Чарли не желает знать, что скрывается за ним. Неужели он боится увидеть Бога? Или он боится не увидеть ничего? Я лежу, жду, момент самосознания проходит, и опять я теряю ощущение собственного тела: Чарли втягивает меня в себя. Я смотрю внутрь, в центр невидимого, на красную точку, и она превращается в цветок со множеством лепестков — мерцающий, клубящийся, светящийся цветок, растущий в глубине моего подсознания. Я уменьшаюсь. Это не сближение атомов моего тела — это сплавление, словно атомы моего «я» соединяются в микрокосм. Будет страшная жара и непереносимо яркий свет — ад внутри ада, — но я не смотрю на свет, только на цветок, неумножающееся, неразделяющееся создание одного из многого. На мгновение мерцающий цветок превращается в золотистый диск, кружащийся на нитке, потом в клубок радужных струй… Вот наконец я снова в пещере, где тихо и темно. Я плыву по лабиринту в поисках того, кто примет… обнимет… поглотит меня… в самого себя. Это я и начинаю. В глубине я снова вижу свет, отверстие в темнейшей из пещер, крошечное и очень далекое, словно видимое не в тот конец телескопа — ослепительное, слепящее, блестящее, а потом снова многолепестковый цветок (кружащийся лотос — он плавает неподалеку от входа в бессознательность). У входа в эту пещеру я найду ответ, если осмелюсь вернуться туда и броситься в заполненный светом грот. Пока нет! Я боюсь. Ни жизни, ни смерти, ни пустоты, но открытия того, что меня никогда не было. И когда я начинаю двигаться, то чувствую, как давление окружает меня, толкая волнообразными судорогами к отверстию. Оно слишком маленькое! Я не пройду сквозь него! Внезапно меня начинает бить о стены, снова и снова, и проталкивает туда, где свет грозит выжечь мне глаза. Я знаю, что смогу пронзить покрывающую святое сияние пелену. Но это больше, чем я в состоянии вынести. Боль, какой я еще не знал, холод, тошнота, невыносимое гудение над головой, похожее на хлопанье тысяч крыльев. Я открываю ослепшие глаза, размахиваю руками, дрожу и кричу. Из этого состояния я вышел, только ощутив, как меня грубо и настойчиво трясет чья-то рука. Доктор Штраус. — Слава богу, — прошептал он, когда я осмысленно поглядел на него. — Я не знал, что делать. — Со мной все в порядке. — Хватит на сегодня. Я встал и покачнулся. Кабинет показался мне очень маленьким. — Да, хватит, и не только на сегодня. Навсегда. Доктор Штраус, конечно, расстроился, но не стал переубеждать меня. Я надел пальто и вышел. 5 октября Печатание на машинке стало вызывать у меня затруднения, а думать вслух перед включенным магнитофоном я не умею. Я долго откладывал написание этого отчета, пока не решил, что это важно и я не сяду ужинать, не написав чего-нибудь. Чего угодно. Утром снова прибыл посыльный от профессора Немура. Он хотел, чтобы я пришел в лабораторию и сделал несколько тестов, тех же самых, что и раньше. Сначала мне показалось, что так и надо — ведь они до сих пор платят мне деньги, да и эксперимент нужно закончить. Но когда я явился в университет и начал работать с Бартом, то понял, как это стало невыносимо. Первым был нарисованный лабиринт. Я помнил, как легко решал такие задачки, когда соревновался с Элджерноном, и ясно почувствовал, насколько медленнее я все это делаю сейчас. Барт протянул руку за листком, но я порвал его и бросил клочки в корзину для мусора. — Хватит. Пора кончать с лабиринтами. Меня занесло в тупик — вот и все. Барт испугался, что я сейчас уйду, и стал уговаривать меня: — Не надо так, Чарли, успокойся. — Что ты имеешь в виду, говоря мне «успокойся»? Ты не понимаешь, что происходит со мной? — Нет, но могу себе представить. Нам всем очень плохо. — Прибереги сочувствие для кого-нибудь другого. Он смутился, и только тут до меня дошло, что это совсем не его вина. — Прости… Как твои дела? Закончил диплом? Он кивнул. — Его сейчас перепечатывают. В феврале получу своего доктора философии. — Примерный мальчик! — я похлопал его по плечу, показывая, что не злюсь больше. — Копай глубже. Ничего нет лучше образования. Забудь, что я тут наговорил, я сделаю все, что ты попросишь. Кроме лабиринта. — Немур просил проверить тебя по Роршаху. — Решил заглянуть в самые дебри? И что же он надеется там найти? Наверно, вид у меня был печальный, и Барт дал задний ход: — Не хочешь, не надо. В конце концов, никто тебя не заставляет… — Ладно, поехали. Только потом не говори мне, чем все кончилось. Ему и не пришлось. Я часто проходил этот тест и понимал, что экспериментатора интересует не то, что ты видишь на карточках, а то, как ты воспринимаешь их: как единое целое или как сумму составляющих, в движении или статично, обращаешь ли внимание на цветовые пятна или игнорируешь их, разнообразны ли ответы или сводятся к нескольким стереотипам. Я сказал: — Вряд ли ты сможешь многое почерпнуть. Я же знаю, как следует отвечать мне, чтобы создать определенное впечатление у тебя. Остается только… Барт молча смотрел на меня. — Мне остается только… И тут меня словно кувалдой ударило — я не помнил, что нужно делать. Ощущение было такое, будто я только что видел перед собой написанный на школьной доске текст, но стоило мне отвернуться на секунду, как некоторые слова стерли, а остальные без них потеряли всякий смысл. Сначала я не поверил сам себе. В панике я быстро перебрал карточки, и мне захотелось разорвать их и узнать, что же там, внутри. Где-то в этих чернильных пятнах таились ответы, которые я только что знал… Нет, не в пятнах, а в той части моего мозга, которая придавала им форму, значение и проецировала их обратно на листки. Я не мог сделать этого. Я не мог вспомнить, что нужно говорить. Все ушло. Я промямлил: — Это женщина… Она стоит на коленях и моет пол… Нет, это мужчина с ножом… — Тут я понял, куда меня заносит, и быстро переключился: — Две фигурки… Они тянут что-то… Каждый к себе… похоже на куклу… Они сейчас разорвут ее пополам… Нет! Я хотел сказать, что это два лица… Они смотрят друг на друга через стекло… и… Я смахнул карты со стола и встал. — Никаких тестов. Больше не будет никаких тестов. — Хорошо, Чарли. Давай прекратим. — Ты меня не понял. Я больше не собираюсь приходить сюда. Все, что тебе нужно, придется брать из моих отчетов. Никаких лабиринтов, я не морская свинка. Я достаточно потрудился и хочу, чтобы меня оставили в покое. — Конечно, Чарли. Я понимаю. — Ничего ты не понимаешь, потому что происходит это не с тобой. Понять могу только я сам. Но ты тут ни при чем. У тебя есть работа, нужно получить степень… Только не надо ничего говорить мне, я и так знаю, что ты занимаешься этим исключительно из любви к человечеству. У тебя впереди жизнь, которую нужно прожить. Получилось так, что мы с тобой живем на разных этажах. Я проскочил твой этаж по пути наверх, а теперь проезжаю его по дороге вниз. Почему-то мне кажется, что я уже никогда больше не воспользуюсь этим лифтом. Так что давай распрощаемся навсегда. — Может, тебе стоит поговорить с доктором… — Скажи всем от меня «до свидания», договорились? Мне не хочется больше никого видеть. Прежде чем Барт успел ответить или остановить меня, я вышел из лаборатории, поймал идущий вниз лифт и в последний раз вышел из университета Бекмана. 7 октября Сегодня утром ко мне заходил Штраус, но я не впустил его. Мне хочется побыть одному. Я беру книгу, которой наслаждался всего несколько месяцев назад, и обнаруживаю, что ничего про нее не помню. Странное ощущение. Вспоминаю, как восхищался Мильтоном. Но когда я взял с полки «Потерянный рай», то припомнил только Адама, Еву и древо познания.