— Комиссар… — С ней ничего не случится. — Откуда такая уверенность? — Я прикрою ее собой. Тереза подошла к Глории. Вместе они вошли в туннель. 75 Шум капающей воды эхом разносился по гулкому туннелю, сопровождая их шаги. У стен, предохраняя от обвала породы, стояли подпорки, понизу бежали ручейки, образовывая большие лужи. На километровой глубине под ними находились штольни, соединявшиеся между собой проходами и воронками для подъема руды. Когда-то воронки использовались для перевозки извлеченной породы из одного туннеля в другой, а теперь эти черные дыры могли поглотить тебя в любой момент. Тереза слышала и свое дыхание, и биение сердца под курткой, но детский плач, звук, который ей хотелось услышать больше всего, почему-то умолк. Дрожавший перед ними конус света оживлял блуждающие тени. Тереза спросила себя, как долго им еще спускаться в эту мокрую горную преисподнюю, и словно в ответ услышала всхлип. Ребенок был жив. За ее спиной простонала Глория — инстинктивная реакция на зов сына. Туннель зигзагами уходил вниз. Не взяв с собой оружие, чтобы не рисковать понапрасну и в случае нападения не навредить ребенку, Тереза чувствовала себя слишком уязвимой. Вдруг из темноты раздалось сиплое рычание, и они замерли на месте. От этого звука — получеловеческого, полузвериного — на какое-то мгновение в жилах застыла кровь. Нечто необъяснимое напугало их до глубины души и сковало тело. Тереза медленно обернулась. Звук раздавался из другого туннеля справа. Луч фонаря осветил человеческую фигуру в нескольких метрах от них. Мужчина стоял спиной вполоборота. Он держал в руках сверток. Андреас Хоффман пытался что-то просунуть в рот ребенку. Заметив свет, он обернулся. Луч бил ему прямо в лицо — наконец Тереза рассмотрела его глаза. Радужки были голубыми, как описывал Давид Кнаус. И зелеными. У Андреаса Хоффмана были разноцветные глаза. Тереза подняла руки вверх, надеясь, что Глория повторяет ее движения. Человек перед ней снова зарычал, как дикий зверь. Он мог произносить отдельные слоги и повторять слова, но в данный момент находился во власти инстинкта. Очень медленно Тереза сняла каску и положила ее на землю, чтобы свет не слепил Андреаса, но место вокруг него оставалось освещенным. Ребенок снова захныкал, и Андреас постарался засунуть ему в рот то, что Тереза приняла за кусочек мяса. Казалось, он забыл об их существовании, словно что-то более важное захватило все его внимание. Тереза понимала, что он напуган, однако Андреаса беспокоило не их присутствие, а то, что ребенок отказывается от еды. — Нет, — тихим голосом произнесла она. Андреас снова обратил на нее свой взгляд. Борода и длинные волосы обрамляли довольно красивое лицо с высокими скулами. Несмотря на огрубевшую от жизни на открытом воздухе кожу, он казался моложе своих лет. Под пальто из овечьей шкуры угадывалось мускулистое тело. Медленными, плавными движениями, не спуская глаз с Андреаса, Тереза достала из кармана бумаги. Осторожно опустилась на колени и разложила их перед ним. Андреас владел основами речи, и, обратись она к нему, он бы ее понял, однако Тереза опасалась, что этого будет недостаточно. Андреас жил в другом мире — мире тишины, шума ветра и звуков дикой природы. Тереза терялась в догадках, как найти общий язык с этим созданием, который мыслит не так, как все, и в конце концов пришла к выводу, что раз уж тот научился всему, наблюдая за природой, ставшей ему домом вплоть до сегодняшнего дня, то и говорить с ним нужно на языке природы. Андреас внимательно посмотрел на рисунки у своих ног. То были изображения самок: лисицы, косули, кабанихи и, наконец, женщины, вскармливавших детенышей молоком. Тереза заметила, как он внимательно осмотрел кусок мяса в своей руке, а затем перевел взгляд на них. — Сделай шаг вперед и расстегни куртку, — прошептала она Глории. Та беспрекословно подчинилась. Налившаяся молоком грудь под свитером была красноречивее любых слов. Андреас, увидев грудь, не спускал с нее глаз, лицо его при этом оставалось бесстрастным. Тереза догадывалась, какие чувства бушуют у него внутри: горечь оттого, что он не может оставить преемника, которого сам себе выбрал. Она ощущала его боль, сожаление и страх грядущего одиночества. Тереза протянула к нему руки, чтобы взять ребенка. И замерла в этой позе, молясь, лишь бы он не усмотрел в ее действиях угрозы. Сзади, из темной галереи, готовые вмешаться в любой момент, за ними наблюдали полицейские. Ее глаза закрылись, руки задрожали, а мысли унеслись в прошлое. Она спрашивала себя, каково это — быть матерью. Ни ей, ни Андреасу не суждено прикоснуться к этому священному таинству. Она всем сердцем сочувствовала этому человеку — убийце и жертве, взрослому и ребенку. Такому же одинокому, как она. Как и она, привыкшему к одиночеству, но в какой-то момент решившему, что заслуживает большего. Она без конца спрашивала себя: что же он предпочтет? Разлуку с ребенком или его гибель? И тут она ощутила, как ей на руки опустилось что-то мягкое. Открыв глаза, она увидела младенца, завернутого в шкуру ягненка. Ее пальцы сомкнулись, чтобы удержать ценную ношу, и на мгновение соприкоснулись с ладонями Андреаса. Тереза ощутила, как по ним пробежала искра понимания и боли, которая лишь усилилась, когда Тереза прижала ребенка к груди и поняла, насколько трудно его отпустить. Ей тоже хотелось иметь сына, держать его в объятиях и каждый вечер засыпать рядом с ним. Только сейчас она заметила, что из ее глаз льются слезы. Улыбнувшись, Тереза протянула ребенка матери. — Покорми его, — прошептала она. Испытав огромное облегчение, с мокрыми от слез глазами, Глория послушалась. Малыш с жадностью приник к груди. Тереза перевела взгляд на Андреаса и почувствовала, что тот не причинит им вреда. Ведь он понимал, что теперь ребенок там, где ему лучше. — А теперь уходим, — сказала она Глории. Пропустив женщину вперед, она прикрывала ее собой до тех пор, пока они не выбрались из галереи — несколько долгих минут, на протяжении которых Андреас не переставая смотрел ей в глаза. Было практически невозможно оторвать от него взгляд и прервать этот миг. Еще несколько шагов — и Андреаса поглотила тьма. — Не стрелять. Не стрелять, — шепотом умоляла Тереза вооруженные фигуры, притаившиеся по обеим сторонам туннеля. Ей было страшно. Впервые за годы службы она опасалась, что начнется бойня. Выбравшись на воздух, она увидела, как Глория и Матиас обнимают маленького Маркуса. Мать и дети казались единым целым — одним существом. Осмотрев площадку перед шахтой, Тереза не увидела мужа Глории. Женщина сдержала свое обещание, а Тереза — свое, данное Матиасу, вернув ему не только маленького братика, но и семью. Подняв голову, мальчик посмотрел на нее. До конца жизни Тереза не забудет нежность, струившуюся из его глаз. Посмотрев на небо, она с наслаждением ощутила почти невесомые снежинки на своем лице. От них стало легче, спокойнее. Вдруг Тереза почувствовала себя опустошенной. Тело обмякло и рухнуло на снег. Несколько секунд она оставалась в сознании. Этого оказалось достаточно, чтобы понять, что она лежит на земле в холоде, который уже несколько дней сопровождал ее снаружи и царил внутри. Затем все погрузилось во тьму. 76 Несмотря на поздний час, мать Лукаса Эрбана отворила дверь после первого же звонка. Взглянула на Массимо непонимающим взглядом, затем, вспомнив обстоятельства их знакомства, захлопнула дверь у него перед носом. — Откройте, пожалуйста! — настойчиво попросил он. — Это очень важно! В окнах не горел свет, но Массимо не сомневался, что старуха притаилась у входа. Огляделся вокруг — на улице не было ни души. Человек, с которым он пришел, стоял в сторонке, вжавшись в стену и опустив голову на грудь. За всю дорогу он не проронил ни слова. Массимо вновь постучал в дверь. — Я пришел выслушать вас. Вы же в курсе всех деревенских тайн, — проговорил он громким голосом. Через пару секунд щелкнул замок, и из приоткрытой двери на него уставились два враждебных глаза. — Чего тебе? — спросила старуха. — Я же сказал: меня интересуют грехи и грешники. Я пришел по адресу? — Может, и по адресу, — буркнула она. — Но с легавыми я не разговариваю. — А сейчас чем вы занимаетесь? — спросил он с улыбкой. Старуха попыталась захлопнуть дверь, но Массимо ее опередил, придержав дверь ногой. — Уходите! Дверь опять распахнулась, но теперь старуха держала в руке топор. Массимо отпрянул назад. — Стойте! У меня для вас сюрприз! Сюрприз, слышите! — не мешкая проговорил он. Старуха оглядела его с головы до пят — в этот раз скорее с любопытством, чем со злостью. Массимо обернулся к человеку, который пялился на дорогу, словно происходящее его не касалось. Старуха проследила за взглядом инспектора. — Лукас! Ее голос стал другим. При виде сына в нем зазвучали нежные нотки. Чувствительная душа Виолы обитала в теле мастодонта. Ей было трудно передвигаться в крохотной кухоньке, занимавшей угол гостиной. Делая кофе, она то и дело цепляла что-то боками, с трудом удерживая равновесие. — Ноги уже не держат, да и спина, того гляди, откажет, — пояснила она, угадав мысли Массимо. — Мое тело порядком износилось. Не зная, что ответить, Массимо предпочел сменить тему.