К тому времени когда они вернулись к Центру искусств, где девушки оставили машину, Хоакин знал, что у него обгорел нос, а к подошвам прилип гудрон с пляжа. Перед входом в дом нужно будет все отчистить. Линда надышаться не может на свой паркетный пол, не стоит его пачкать. – Я что хочу сказать, – неожиданно подала голос Грейс. Майя обернулась. Хоакин уже знал, что она хочет сказать. Знал с той минуты, когда Грейс впервые упомянула их биологическую мать, и сейчас предпочел бы, чтобы она этого не говорила. – Думаю, нам стоит попытаться найти нашу маму, – объявила она, в буквальном смысле заломив перед собой руки. Хоакин читал, что люди могут такое проделывать, но вживую ни разу не видел. Смотрелось жутковато. Майя рядом с ним как-то подозрительно притихла, и Хоакин счел это плохим знаком. Тишина напоминала промежуток времени между вспышкой и звуком оружейного выстрела. Хоакин оказался прав. Как обычно. – Вот еще глупость, – отрезала Майя. – Чего ради мы будем ее искать? Она нас бросила. Отдала Хоакина чужим людям. – С тех пор прошло почти восемнадцать лет, – возразила Грейс. – Ей тогда было примерно столько же, сколько мне или Хоакину, так? Она сама была еще ребенком! Может, она мечтает узнать, как мы поживаем. То есть… – Помолчав, Грейс добавила: – Не сомневаюсь, она нас любит. Хоакин не выдержал и расхохотался. Он искренне завидовал вере Грейс в то, что кого-то волнует ее судьба. – Извините, – смутился он, поймав взгляды обеих сестер. – Просто… Я не стану ее искать. Занимайтесь этим, если хотите, а я пас. – Присоединяюсь, – сказала Майя. Казалось, Грейс вот-вот заплачет. В груди Хоакина начал набирать силу пока еще небольшой водоворот паники. Потом Грейс сморгнула, ее лицо разгладилось и снова превратилось в непроницаемую маску. – Ладно, – кивнула она, – в конце концов, вы не обязаны. Я сама попробую ее разыскать. – Дело твое, – отреагировала Майя. – Хорошо, – сказал Хоакин. – Хорошо, – повторила за ним Грейс. День завершился на странной ноте. Как вести себя при расставании – пожать друг другу руки, обняться или просто сказать «пока»? Все закончилось неуклюжим сочетанием первого, второго и третьего. Обниматься Хоакин не особо умел, но постарался не сплоховать. Грейс Что надеть в понедельник утром в школу? Над этим Грейс пришлось подумать. Главная причина – вся одежда либо слишком просторная и мешковатая, для беременных, либо слишком мала. Живот у нее до сих пор немного… обвисший и рыхлый – по-другому не скажешь. Она охотно пошла бы в пижамных брюках, хотя и была уверена, что, сколько бы детей ни родила, мама не пустит ее в школу в клетчатой фланелевой пижамке. В конце концов Грейс остановила выбор на свободных джинсах-«бойфрендах» и бордовой блузке, извлеченной из недр шкафа. Цвет блузки гармонировал с пятнышками крапивницы, которая начала проступать на шее и груди Грейс на почве стресса. Мама, конечно, заметила. – Ты точно хочешь вернуться к учебе? – спросила она, держа в руках термокружку с кофе и ключи от машины. – Понимаю, неделя выдалась трудная: знакомство с Майей, Хоакином и все такое… – Точно хочу, – ответила Грейс, поднимая с пола непривычно легкий рюкзак. – Я больше не могу сидеть дома, и Майя с Хоакином здесь ни при чем. – Грейс коробило уже от одних этих имен. Она им солгала. Знала Хоакина всего какой-то час и уже обманула. Хуже всего то, что брат и сестра поверили во вранье насчет мононуклеоза. Они ей сочувствовали. Нельзя ли передать кому-нибудь звание сестры? Или, может, его у Грейс просто отберут, как отбирают титул у победительницы конкурса красоты после скандала с откровенными фото в телефоне? Всю дорогу до школы мама слушала радио, смеялась шуткам ведущего и поглядывала на дочь – смешно ли и ей тоже? Было не смешно (ведущий – женоненавистник, и шутки у него идиотские), но Грейс улыбалась маме старательно отрепетированной улыбкой, означавшей «я нормальная, и у меня все нормально». Кто-нибудь вообще может так улыбаться через четыре недели после родов? – Солнышко, – сказала мама, остановив машину перед школой, – хочешь, я тебя провожу? – Ты серьезно? Нет. Господи, нет. – Но… – Мам, – перебила Грейс, – рано или поздно я должна это сделать. Просто отпусти меня. Она выразилась буквально, но мама, судя по выражению лица, восприняла эту фразу в переносном смысле. Когда мама наклонилась, чтобы поцеловать Грейс на прощание, в ее глазах под солнцезащитными очками блестели слезы. Шмыгнув носом, она прочистила горло. – Ну ладно, ты права. Папа велел мне сегодня не плакать, а я, видишь… – Мама грустно усмехнулась. – Звони, если понадоблюсь, хорошо? – Хорошо, – кивнула Грейс, зная, что звонить не будет. Мама даже не представляет, каких вещей она наслушалась в школе за время беременности. Проститутка, мать-одиночка, слониха – продолжать можно до бесконечности. Если бы Грейс пожаловалась матери, та непременно пошла бы к директору, и тогда издевательств стало бы еще больше. Кроме того, Грейс молчала, потому что не хотела причинять маме боль. Жалость не прибавляет силы; самой не рассыпаться бы – вот задача. Грейс не могла допустить, чтобы сломалась не только она, но и родители, да еще одновременно. Грейс аккуратно вышла из машины, закинула пустой рюкзак на плечо и зашагала на урок английского, первый по расписанию. Шла как будто на расстрел, только хуже, потому что ей предстояло не умереть, а прожить этот день до конца. Этот, и следующий, и тот, что за ним. Пожалуй, лучше расстрел, решила она, почувствовав первую пару глаз, приклеившихся к спине. Грейс освободили от выполнения домашних заданий; все, что от нее требовалось, – до конца года наверстать упущенное. Ладно, с этим она как-нибудь справится, но, проходя мимо ребят по коридору, она не могла не обращать внимания на текстовые маркеры, флешки и все прочие атрибуты напряженной учебной поры. Джейни, ее лучшая подружка, даже поддразнивала Грейс за смешные мнемонические правила, которые та придумывала, чтобы лучше запоминать материал. «Итак, – говорила она, копируя голос Грейс, во время подготовки к итоговому экзамену по истории Европы, – Наполеон был маленький и плотный, как осьминог. Осьминог весь такой лиловый, как наш диван. Диван мы купили в магазине рядом с лавкой, где продают претцели. Претцели – немецкое блюдо, а значит…» – Грейс хохотала как сумасшедшая, схватившись за живот, тогда еще плоский. – Грейс? Оклик выдернул ее из задумчивости, она резко остановилась. – Джейни. Привет. Грейс не видела Джейни с тех пор, как подруга пришла навестить ее через два дня после рождения Милли, и помнила только то, что они смотрели «Друзей» на «Нетфликсе». Раздавленная неохватным горем утраты, Грейс тогда была в полукоматозном состоянии и, если честно, не сохранила в памяти подробности встречи. – Привет, – поздоровалась Джейни, склонив голову набок. У Грейс возникло отчетливое ощущение, что она допустила какую-то грубую ошибку, нарушила кодекс дружбы. Но какую? Точнее, сколько их, этих ошибок? – Ты не сказала, что возвращаешься в школу. А, вот в чем дело. – Ну… да. – Грейс попыталась улыбнуться, но получился скорее оскал – знак держаться подальше. – Я приняла решение только вчера вечером. Устала сидеть дома. – Она пожала плечами, как будто родить ребенка в старшей школе и забыть сказать лучшей подруге о том, что снова идешь учиться, – это в порядке вещей. – Ясно, – произнесла Джейни. – Ну хорошо, что пришла. Кстати, хорошо выглядишь. Джейни никогда не употребляла слово «хорошо» и уж тем более не повторяла его дважды. Это явно не хорошо. – Спасибо, – поблагодарила Грейс и перевела взгляд на девушку, стоявшую рядом с Джейни. У обеих через плечо были перекинуты миниатюрные сумочки, а учебники и тетради та и другая прижимали к бедру, тогда как у Грейс за спиной уныло висел рюкзак. Когда только Джейни успела избавиться от школьного рюкзака? Выяснилось, что девушку зовут Рейчел. – Привет, я Грейс, – представилась Грейс. – Знаю, – ответила Рейчел таким тоном, будто Грейс назвалась Распутиным или Волан-де-Мортом, Тем-Кого-Нельзя-Называть. – Нет, правда, хорошо, что пришла, – снова сказала Джейни. Третье «хорошо», невольно отметила Грейс. Как в бейсболе: три страйка подряд, и вылетаешь из игры. – В обед садись за наш столик, ладно? – Джейни улыбнулась, и они с Рейчел пошли своей дорогой. Про обед Грейс подумать не успела, а зря. Они с Джейни дружили с третьего класса, так что вопроса, с кем или за каким столиком сидеть в столовой, никогда не возникало. А сейчас территория школы вдруг показалась ей непомерно большой, огромной, бескрайней. Такое снилось Грейс раньше: она блуждает в незнакомом месте и никак не может найти выход. Джейни и Рейчел удалились; Грейс просунула большие пальцы под лямки рюкзака и скинула их, как будто избавилась от предателей, затем подхватила рюкзак и двинулась вверх по склону к учебному корпусу. Идти почему-то было даже тяжелее, чем во время беременности. В последний месяц перед родами она перемещалась по школе, пыхтя и отдуваясь (а еще 982304239 раз бегала в туалет, потому что Персик охотно укладывалась на ее мочевой пузырь, как на удобную подушку), однако сейчас и вовсе едва переставляла ноги, словно нижние конечности пытались предостеречь мозг: не ходи туда! Предостережению следовало внять, но Грейс поняла это слишком поздно. Войдя в кабинет перед самым звонком, она сразу приковала к себе всеобщее внимание. К этому Грейс была готова, насколько можно быть готовой выдержать взгляды тридцати пар глаз, одновременно устремленные на тебя. Она улыбнулась стене позади Зака Андерсона – пускай думают, что кому-то, – а потом миссис Мендоса подошла к ней, положила руку на плечо и сказала: «Грейс, мы тебе очень рады», и Грейс внутренне приказала себе: только не плачь, не плачь! Сработало. Слезы отступили, комок в горле опустился обратно в желудок. «Спасибо», – только и сказала вслух, прежде чем сесть за парту. «Шлюха» – было вырезано на пластиковой поверхности «под дерево». Грейс не знала, адресовано ли это слово ей, другой девушке, или же просто является продуктом деятельности скучающего юнца со скудным словарным запасом и избытком свободного времени. «Слушай, – мысленно обратилась к неизвестному автору Грейс, – в конце концов, это кабинет английского. Мог бы поработать над синонимическим рядом, написать, к примеру, потаскуха, блудница или хоть шалава». – Грейс? Она подняла глаза. Миссис Мендоса смотрела на нее с улыбкой – так улыбается пастор у койки больного в госпитале: благожелательно, но с тайным желанием продезинфицировать руки. – Я спрашиваю, не против ли ты несколько дней поработать над учебным материалом в библиотеке, чтобы немного подтянуться? – А? Да-да, то есть нет, не против. Сзади захихикали. Кажется, Зак. И Мириам-Чью-Фамилию-Грейс-Никак-Не-Могла-Запомнить. Когда за твоей спиной постоянно смеются, со временем учишься определять источник по звуку. – Жалко, я не могу родить ребеночка. – Ну точно, Зак. – Откосить от домашки. Везуха! – Фу, чудовище. – А это опять Мириам. Сперва Грейс решила, что реплика прозвучала в ее защиту. Она уже собиралась обернуться и поблагодарить одноклассницу улыбкой, но тут до нее дошел истинный смысл сказанного: Мириам произнесла «Фу, чудовище» так, как девочки обычно говорят с мальчиками, когда хотя их поддразнить, типа «Ты ужасен, но все равно мне нравишься, и я готова с тобой замутить, хотя чувств в тебе не больше, чем в комке грязи». С другой стороны, вправе ли Грейс судить? Последний парень, с которым «замутила» она, сделал ей ребенка, бросил и в то самое время, когда она рожала, преспокойно отправился на школьный бал. Так что вряд ли стоит осуждать Мириам за неверный жизненный выбор. Интересно, что ответила бы Заку Майя, окажись она на месте Грейс? Грейс была знакома с сестрой совсем недолго, однако не сомневалась, что Майя ворвалась бы обратно в школу подобно тому, как львы врывались на арену Колизея в Древнем Риме: с оскаленной пастью и выпущенными клыками. Грейс как будто подпиталась ее энергией. – Надо же, – обернулась она к Заку, – какой ты наблюдательный! – Разумеется, выглядела она не кровожадным львом, а хнычущим котенком. Фыркнув, Зак снял бейсболку и пригладил волосы, потом нахлобучил ее обратно и бросил: – Точняк, залетная! – Зак, ну в самом деле, – кокетливо проговорила Мириам.