– Зачем же сейчас, может, подождать? – А чего ждать? – приподнял Микула бровь. – Давно уж надо было то сделать. – Но… Твои вои узнать могут, поймут, что ты… – Не твоя забота. – Да почему сейчас-то?! – Дарья кожей чувствовала, что здесь что-то не так, но уловить, в чем подвох не могла. – Сказал же, совесть замучила. Честной женой хочу тебя сделать, – проворчал Микула. – Две седмицы не хотел, а тут вдруг захотел, вот так, сразу? – Да бывает так, видно ангел меня по макушке стукнул, – сощурил он желтые очи. – Нешто ты за меня замуж не хочешь? Хотела ли она за него замуж? Хотела. Обижалась ли, что замуж не зовет? Обижалась, злилась, грустила, и отдавалась то с яростью дикой кошки, то с отчаянной нежностью. Что же мешает сейчас просто сказать: «Хочу»? Что мешает? Поруганная гордость. Не хотелось, чтобы звали в жены из жалости, словно кость голодной собаке кидали, мол, куда ж деваться, вот женюсь. – Мне того не надобно. Я тебя об том не просила, – раздраженно бросила Дарья, отворачиваясь. – Я тебя об том смиренно прошу, – тихо проговорил Микула. – Выходи за меня… и прости, что раньше не звал. Дурной у тебя муж будет. Очи встретились. – Зачем тебе порченная байстрючка? Еще можно за Солошкой съездить, – припомнила Дарья еще одну застарелую обиду. – Пойдешь? – снова повторил он, пропуская мимо ее злость. – Пойду, – выдохнула она. Глава XXXII. Колечки Муж с женой вышли из церкви. Снова пошел снег, уже в который раз, словно поджидая, когда в жизни пары начнется очередной поворот, чтобы присыпать старое бытие и освободить новую страницу. Странно, но соборная площадь пустовала, хотя, чего же здесь странного, град готовится к осаде – пилит, рубит, врывается в мерзлую землю. Это потом, отложив кирки и топоры, и надев чистые рубахи, они придут сюда, помолиться с надеждой и безнадегой одновременно. Микула достал из-за пазухи пестрый убранный бисером повой. – Вот, надень. Нечего теперь косой пред чужими мужами мести, уж одного на нее крепко поймала, так и ладно, – смешно сдвинул он брови, под которыми в желтых очах плескались озорные искорки. Дарья покрутила тонкую работу в руках, скинула убрус, свернула косу колечком и покрыла голову дареным повоем. – Хороша? – хохотнула. – Хороша, только студено, – Микула кончиками пальцев осторожно взял края тонкого убруса и натянул платок поверх повоя, оставляя только сверкающее бисером очелье. – Вот, чтобы не замерзла, – улыбнулся. – Не студено сегодня. Снег вон, почти мокрый, – Дарья потерла снежинки в ладонях. Микула перехватил ее руки, поднес к губам. – Не надобно, увидит кто, – робко попросила она, оглядываясь. – Так и что, али ты мне не жена? – как всегда легко отмахнулся Микула. – Послушай, ладушка, – он замялся, опуская глаза. Вот этого Дарья и боялась, этого разговора, для которого он выбрал пустынную площадь со стеной отгораживающего их от всего мира снегопада. – Послушай… Завтра ты уедешь. Дарья даже не удивилась, только чуть шире распахнула серебряные очи. – Вот не перечь сейчас, – замахал руками Микула, хотя она не произнесла ни слова. – Я тебе муж и я велю, ты клятву мне сейчас дала вон там, в церкви. И я велю тебе ехать, и никаких отпирательств, так и надобно поступать честной жене? Сказал – поезжай, так и сбирайся. – Куда? – тихо спросила Дарья. – На Вятку? – Н-нет, без меня да дружины там тебе опасно. Кто знает, у кого власть в руках будет, обидеть могут. Мы потом туда поедем, как отобьемся, я за тобой приеду и домой уйдем. – Куда приедешь? Дарья говорила спокойно, неспешно, без сопротивления, и Микула стал успокаиваться, взволнованное дыхание выровнялось. – К Новому Торгу поедешь, к дядьке Завиду, крестному моему. Да, и у меня есть крестный. Один он там, стар уже, дворня ленивая, в небрежении его держит. Поедешь, порядок наведешь, как ты умеешь, погоняешь, как моих лентяев гоняла, – он снова через силу улыбнулся. – Вадим тебя поведет. Можешь из дворни кого взять, да хоть малого Михалку, твоя воля. Но утром уж выехать надобно, лучше даже сегодня. – Нет! – вырвалось у Дарьи. – Ну, завтра, – легко согласился Микула, – но еще до рассвета. Медлить нельзя, – по его лицу побежала тревога. Вот и все, он сказал, что хотел, выплеснул горькие вести, теперь черед Дарьи. – Так ты сейчас повенчался со мной только для этого? – краями губ усмехнулась она. – Чтобы меня выпроводить? Так уж надоела? – Не совестно? – не поддержал ее шутливый тон Микула. – Не могу я уехать, – стараясь на срываться на крик, из последних сил как можно спокойней проговорила Дарья. – Что народ скажет, ежели еще и княжья дочь выедет? Сейчас они воодушевлены, хотят сражаться, а как княжья семья снова разбредаться станет? – У них есть князь и этого довольно. Князь при своем граде, – жестко отозвался Микула. – Да он еще дитя несмышленое! – возразила Дарья, все же повышая голос. – Ну, он дитя, положим, а ты чем здесь помочь можешь, мечом махать станешь? Ты хотела, чтоб моя дружина град твой прикрыла, она его прикроет, я никуда не ухожу, но никто мне не запретит вывезти мою венчанную жену, куда мне надобно. А мне надобно, чтоб ты ехала к Торжку. – Я без тебя не поеду, – уцепилась она в его кожух, заглядывая в очи. – Как же я могу поехать, заманила тебя, а сама уехать? Да не будет того. Не будет и все тут! – Дарья чуть топнула ножкой. Микула, ухмыльнувшись, покачал головой: – Вот значит как? Знал бы, что такая неслуха, так и не венчался бы. – Так и не венчался бы, тебя никто силком в церковь не тянул, – обиделась Дарья. – Пойдем, сказаться князю да княгине надобно, да вещи в дорогу сбирать, – и Микула первым зашагал к княжьему двору. – А княгиня меня не отпустит, так и знай, – побежала за ним Дарья. – Да открой ты очи, чтоб не спотыкаться, – резко повернулся к ней Микула. – Отпустит и преград чинить не станет. Дарья остановилась, бледнея. – Я и сама знаю, что ей до меня и дела нет, коли князь в град вернулся, – сухо проговорила она, – мог бы и не напоминать. И снова подбородок защитно вздернулся вверх. Микула, оглянувшись, не видит ли кто, привлек ее в угол городни. – Я сейчас тебе тут наговорю и больше такого, приторно-медового, до смерти сказывать не стану, хоть колоти меня... Да ты лучше их всех, да ты дар мне от Бога. Не перебивай. Вначале просто потешно было, манила ты меня – косой, телом округлым, уж больно пощупать тебя хотелось, хоть по рукам себя бей. И взгляд такой тогда на псарне на меня кинула. – Какой? – краснея, спросила Дарья. – По-бабски любопытный, испытывающий. – И в мыслях не было! – возмутилась Дарья. – Было, поманила, да я и побежал. Поцелуи твои мне много чего обещали, Даренка ты моя, бедовая. А мои мысли такие уж распутные бродили да все про тебя, покоя мне не давали. – Да я же… Но он не дал ей оправдаться: – А потом, ты сказала – остаюсь, что тебе меня не надобно. – Ну, я же не про то! – А мне тебя надобно, мне тебя любую надобно. Много я в ту ночь передумал. Злился, крепко злился. Наказать тебя хотел, грешен. Не святой я, вот какой есть, не всегда гордыню могу перебороть. И ты за град свой мне отдалась. – Да при чем тут град! – разозлилась она.