Он уже собирался ослабить шнурок, но вдруг засомневался. Что, если все это тоже игра? Вдруг она просто хочет, чтобы он выложил самые мощные вещи? Что ж, он готов был поклясться, что кусающаяся ящерица точно входит в их число. В конце концов, он выложил за нее брату кругленькую сумму. Когда девушка села и посмотрела на него, приподняв одну бровь, Доу вытянул руку и жестом указал на ее блузку. Она достала ящерицу из-за пазухи и протянула ему. Сначала Доу опасался, что ящерица оживет, но потом, хмурясь все сильнее, понял, что в его руке лежит неподвижный тяжелый кусок металла. Он резко швырнул его на столбик кровати, а затем снова сел, скрестив ноги, и бросил ненужную вещь в недра мешка. – Нэнси, утром я бы отпустил тебя с искренней благодарностью и, возможно, с достаточным количеством монет, чтобы ты смогла купить себе еды. Старый Дариен может быть жестоким касательно заработка, и поверь мне, тяжелые дни случались у меня ничуть не реже, чем удачные. Если бы ты была честна со мной, я бы проводил тебя достойно. Но вместо этого ты попыталась ограбить меня, кстати, ты вернешь мне мешочек с монетами, спрятанный у тебя за пазухой, если не хочешь, чтобы я забрал его сам. Давай. Не заставляй меня снова доставать нож. – Сначала покажи мне магию, – ответила Нэнси и похлопала себя по груди так, что мешочек упал чуть глубже. – У меня тоже есть нож, Доу. Ты застал меня врасплох, но, если ты попытаешься проделать это снова, я отрежу тебе уши. И все же… – она замялась, и, глядя на нее в свете звезд, Доу подумал, как же молодо она выглядит. – Мне всегда было интересно. Я видела ведьм и магические лавки, видела талисманы, которые носят многие люди, и, похоже, все они верят в магию, но я же знаю, что все это ложь. Великая ложь, которую никто и никогда не поставит под сомнение, потому что иначе городу конец. – Если я покажу тебе магию, ты вернешь мне мешочек? – спросил Доу. Мама всегда говорила, что переговорщик из него никудышный. Он почувствовал, что как-то вдруг утратил превосходство в разговоре, но все же у него имелся магический предмет, существование которого она не смогла бы отрицать, и, пока она будет увлечена им, он сможет снова вытащить нож. Замечание об отрезании ушей не очень-то ему понравилось. – Верну, Доу. Мне легко обещать, потому что я знаю, что мне не придется выполнять обещание. Ты сам предложил эту сделку. Покажешь мне магию – получишь назад кошелек… – Мешочек, Нэнси. Не кошелек. – …а не сможешь – я оставлю его себе, – закончила она и протянула ему руку, чтобы скрепить сделку. Сморщившись, словно от боли, Доу пожал ее руку. Хотя в конце концов все это будет уже не важно. – Тогда зажги лампу и подкрути фитиль, дорогая. У меня есть кое-что, что поможет расширить твои знания. Лампа еще не успела остыть, а на шкафу висела цепочка с кусочком стали и кремнем. Нэнси повернула колесико большим пальцем, высекла искру в мешочек с трухой и принялась раздувать огонь, пока не загорелся фитиль, пропитанный маслом, и комнату не залил золотистый свет. Доу осмотрелся и мысленно вздохнул при виде стройной фигуры девушки. Она села лицом к нему на единственный в комнате стул, перебросила ногу на ногу, как благородная леди, а потом чуть наклонилась вперед и оперлась на колени локтями. У нее был такой серьезный вид, что Доу не сдержал улыбки. Он даже сделал в воздухе широкий жест, демонстрируя два предмета, которые достал из мешка. Первый предмет оказался маленькой шкатулкой, украшенной золотом и ониксами. Другой – кинжалом в ножнах, который был не длиннее его большого пальца, но стоил больше, чем все его прочие пожитки, вместе взятые. Доу подумал, что на деньги, вырученные за один этот кинжал, он мог бы купить таверну и полдюжины близлежащих домов в придачу. Именно поэтому он потратил немалую сумму на никчемную охранную ящерицу, которая оказалась совершенно бесполезной. – О, моя дорогая, милая Нэнси, этой ночью ты оказалась рядом с нужным человеком. Возможно, глядя на меня, ты видишь всего лишь красующегося авантюриста… – Возможно, – пробормотала Нэнси. Доу сделал паузу, достаточно долгую, чтобы смерить ее взглядом, раз уж она решила высмеять его. – …и это действительно так. Но все-таки за последние несколько лет после моего восемнадцатого дня рождения я стал крайне знатоком в магии. Экспертом в… – «Крайне знатоком»? – переспросила она, улыбнувшись. – Не думаю, что так говорят. Можно быть крайне храбрым или крайне привлекательным… – И оба эти качества относятся ко мне, а еще я крайне нетерпелив. Не забывай, Нэнси, что я мог бы закричать: «Воровка!», как только увидел, что ты копаешься в моих вещах. Ты бы вмиг лишилась работы, вот что я тебе скажу. Баскер у себя воришек не потерпит. Но вместо этого я сижу здесь, делаю тебе одолжение и отвечаю на главный вопрос твоей жизни раз и навсегда. Если ты будешь ценить мое невероятное терпение и не станешь перебивать меня через каждые два слова, то, быть может, чему-нибудь и научишься. – Последние слова он проговорил очень раздраженным тоном, поэтому она откинулась на спинку стула и сложила руки на груди. – Прекрасно, Доу, я не буду больше тебя перебивать. – Еще бы. – Он взял в руки шкатулку и продемонстрировал ей. – На нее наложено благословение, так мне сказали. Магия, заключенная в камнях, держится вот уже… три года. Но пройдет не меньше дюжины лет, прежде чем мне придется вновь нести ее мастеру. Нэнси наклонилась вперед, в глазах ее мелькнул отблеск лампы. – И что она может? – спросила она, затаив дыхание. Доу осознал, что наслаждается ее безраздельным вниманием, и на секунду задумался: прежняя часть вечера уже ушла безвозвратно или ее еще можно разжечь заново, как лампу? Он решил на всякий случай быть с девушкой обходительным. – Больше всего это напоминает компас, только он указывает не направление, а на определенного человека, и для этого достаточно одной капли его крови. Я пользовался им много раз, и ни разу он меня не подводил. – Ты выслеживаешь людей, Доу? – спросила она. Он скромно пожал плечами. – Я много чем занимаюсь. И для каждого из таких занятий у меня есть особый способ. Иногда те, кого я преследую, оказываются скупы и не хотят оставить мне каплю крови, и тогда я прибегаю к другим методам. Но этот прибор так или иначе приведет меня к добыче – не важно, каким путем. Ну-ка, дай мне руку. Нэнси не раздумывая протянула руку, но зашипела и отдернула ее, как только Доу вытащил из-за лацкана булавку и уколол ей палец. Ворча себе под нос, она сжала кончик пальца, пока на коже не показалась ярко-красная бусина. Доу смазал каплю крови пальцем и со щелчком раскрыл шкатулку, в которой оказался крохотный золотой диск с чем-то вроде паруса из того же металла; парус медленно поворачивался на странных шарнирах. Нэнси посмотрела на него с интересом: вещица была выполнена очень искусно, даже если отбросить всю ложь и выдумки насчет ее свойств. Доу коснулся кончика паруса измазанным в крови пальцем, а затем торжественно приподнял шкатулку и принялся вертеть ее в разные стороны, пока Нэнси раздумывала, что бы сделать: броситься ли к выходу или лучше рискнуть и попытаться выбить подъемное окно. – Погоди… нет. Гляди, он поворачивается… да нет же! – Доу принялся возиться со шкатулкой, то открывая крышку, то захлопывая ее и постукивая по ней боковой стороной ладони. – Да, я вижу, он вертится, – сказала Нэнси безучастным голосом. – Красивая штука, Доу. – Не работает! Поворачивается, но не так, как нужно! – воскликнул он с неподдельной тревогой; впервые на него накатила паника. Он с трудом заставил себя посмотреть на кинжал, отложенный пока в сторону. – О, Богиня, я должен проверить… – пробормотал он. Доу швырнул шкатулку через плечо, словно она ничего не стоила, и потянулся к ножнам. Нэнси застыла, когда он достал кинжал, изогнутый, короткий, ужасно острый. На конце эфеса блестел гладко отполированный наконечник, вырезанный не то из слоновой, не то из обычной кости. На ней виднелась единственная темно-желтая смоляная буква, похожая на старую чернильную печать. К изумлению Нэнси, ей показалось, будто по всей длине кинжала замерцали пурпурные и золотые блики, и этого оказалось достаточно, чтобы вызвать у Доу Трифолда вздох облегчения, но уже через секунду зловещий клинок потемнел, его цвета потускнели, слились воедино в серости металла. Девушка наблюдала, как он провел лезвием по постельному белью, оставив на нем след. – О, Богиня, что ты натворила? – прошептал Трифолд. – Это ведь все ты, да? – он поймал взгляд девушки, и Нэнси увидела в глазах Доу неподдельную злость, будто она предала его. – Как ты это делаешь? – Он был цветной, Доу, я видела, – сказала Нэнси. Она слегка отодвинулась, готовая в любой момент вскочить и броситься прочь или защищаться, если безумец с кинжалом в руках вдруг кинется на нее. Нож у нее имелся, в этом она не солгала. Она чувствовала, как он упирается ей в поясницу. Доу медленно открыл и закрыл рот, глядя на тусклое лезвие. – Цветной? – шепотом переспросил он. – Это все ерунда. Этот кинжал… он может разрезать все, Нэнси. Вернее, раньше мог. Камень, сталь, кость – все на свете, стоило лишь надавить посильнее. Он не раз спасал мне жизнь… – Доу поднял голову и смерил девушку жестким взглядом. – Это все ты, да? – Ты обвиняешь меня в том, что я ломаю твои игрушки? – спросила она. Девушка оперлась ногами о стул и наклонилась вперед, ее левая рука была готова в любой момент скользнуть за спину и схватить нож. Она никогда не видела Доу таким бледным и таким суровым. В нем не осталось ни тени того улыбчивого молодого человека, который с легкостью льстил ей и хвастался собою чуть ранее тем же вечером. Теперь же он смотрел на нее, держа кинжал вертикально перед собой, будто никак не мог решить, вонзить его в девушку или швырнуть через всю комнату вслед за компасом. Нэнси шевельнулась как раз в ту секунду, когда он отвел взгляд. Если бы он замешкался хоть на мгновение, она мигом оказалась бы на другом конце комнаты и выскочила бы за дверь, пока он не успел ее схватить. Он намеренно дал ей такую возможность, но заслонил ей путь, едва она вскочила со стула. Тогда Нэнси увернулась от клинка – и налетела прямиком на кулак, который с треском попал ей в голову слева, а затем рухнула на деревянный пол без сознания. Глаза Доу расширились, когда он увидел, что Нэнси лежит без чувств. Он сработал не очень аккуратно, хотя в тот момент его это не слишком заботило. Боль утраты затмила все другие чувства. Он медленно сел на кровать и потер челюсть ушибленной рукой. В другой руке он по-прежнему сжимал кинжал, который украл в свое время из дома мертвеца, рискуя жизнью. Старик был известным коллекционером: младший сын дома Сарацинов, который так и умер холостяком. Доу проскакал через весь Дариен, чтобы разграбить его дом, прежде чем хоть кто-то додумался до этого. Но его все равно едва не схватили и он чуть не сломал ногу, убегая от преследователей. Ему удалось ускользнуть из дома за секунду до того, как стража Сарацинов взяла под защиту собственность покойного. Это было одно из самых ранних и самых увлекательных его приключений. Они так никогда и не заявили о краже. С угрюмым лицом он резанул кровать Сарациновым кинжалом, но тот оставил на дереве лишь едва заметную царапину. Кинжал хранился в стеклянном футляре в самом центре комнаты старого особняка. Пока стражи свистели снаружи, Доу разбил стекло и схватил оружие в надежде, что оно хоть чего-то да стоит. Он не ошибся. Благодаря отметкам на эфесе его ни с чем нельзя было спутать: это одно из двенадцати сокровищ Дариена. Доу так и не осмелился заточить кинжал, чтобы не разрушить чары, наложенные на него при создании, хотя и сам не знал, что это за чары. А сейчас лезвие оказалось на удивление тупым, когда он вдавил его в кровать и попытался разрезать простыни. Без магии им разве что ломоть хлеба можно отрезать, не более. Доу швырнул кинжал на постель. Этот маленький клинок недаром получил свой титул. Он давал Доу тайное преимущество в городе. В мире Доу все могло пойти под откос в одно мгновение. В такие минуты он испытывал резкое, хоть и недолгое, недовольство. Людям вроде Доу иногда приходится прибегать к солидному оружию, когда им угрожают. Но такова цена, если ты ведешь дела в Дариене. За последние годы его трижды загоняли в угол. Дважды за то, что он оказывался в том месте, где не должен был находиться, а один раз это сделал соперник. Во всех трех случаях он буквально прорезал себе путь на свободу. Кинжал выручал его, и Доу относился к нему с уважением. Видеть клинок мертвенно-серым было для парня все равно что потерять верного друга. Его глаза расширились. Что, если этот антимагический эффект действует лишь в определенном месте? Едва эта мысль промелькнула у него в голове, он почувствовал неукротимое желание проверить догадку, и сердце бешено заколотилось в груди. Он опустил взгляд на неподвижно лежащую Нэнси и тихо выругался себе под нос. Нельзя дать ей ускользнуть, когда она очнется. Что бы это ни было, что бы ни случилось с его кинжалом, с кровавым компасом, с ловушкой- ящерицей, в конце концов, в этом нужно как следует разобраться, и немедленно, все прочие дела подождут. Он достал из мешка запасные обувные шнурки и быстро, но крепко связал девушке руки и ноги. Доу вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Запереть снаружи ее было нельзя, и, подумав обо всех остальных вещицах в мешке, он вздрогнул. Дариен – великий город, и в нем хватает как радостей, так и неприятностей, а уж люди в нем кишмя кишат, как личинки в оставленном под солнцем свином окороке. Что касается ошибок, здесь их не прощают. Всегда отыщется кто-нибудь, кто будет рад оставить тебя гнить в канаве и будет только рад, что день у него удался, в отличие от твоего. Да, Доу вырос на Тисовой улице, в приятном местечке рядом с главной дорогой. Да, он пил чай и намазывал варенье на хлеб каждый день, родители души в нем не чаяли. Но это не смягчило его характер, в этом он был уверен. И Доу побежал. В несколько прыжков он преодолел коридор, лестницу и оказался на первом этаже таверны, где дюжину столов сдвинули вместе, чтобы усадить как можно больше игроков, а затем выскочил на улицу под крики старика Баскера, который требовал оплатить счет. Через каждые два-три десятка шагов Доу останавливался и тыкал Сарациновым кинжалом в какой-нибудь столб или бок проезжающей мимо повозки. Даже в таком состоянии он не совершил бы глупости, вытащив семейную реликвию из ножен, только не на оживленной улице. При каждом ударе он старался прикрывать кинжал ладонью. Хоть час стоял ранний, Доу все же поймал несколько озадаченных взглядов, а двое извозчиков, мимо чьих повозок он пробегал, раздраженно кричали ему что-то вслед. И, похоже, кинжал продемонстрировал все, на что был способен. Очевидно, магия пропала навсегда. Надежда растаяла в груди Доу, когда он наконец развернулся и устало побрел назад. В ту минуту он готов был убить Нэнси за то, что она лишила его артефактов. Прошлым утром он надел на себя семь талисманов. Теперь же, бредя по улице, он чувствовал, как они висят на нем мертвым грузом, похолодевшие и опустошенные. – Трифолд! А я уж решил, ты хочешь сбежать, не заплатив! – воскликнул Баскер, как только Доу вошел в таверну, где с каждой минутой становилось все теснее. Доу всякий раз останавливался в таверне «Олд Рэд», когда бывал в Дариене. Довольно чистое и тихое местечко. На Баскера, бывшего вояку, можно было положиться в трудную минуту, вот только в долг он ничего не отпускал и даже саму эту идею отвергал так, словно ему предлагали принять новую религию. Доу молча пожал плечами, а потом задумался, положив ладонь на полированную деревянную столешницу бара. Ответа Баскер ждать не стал, он продолжил принимать заказы, криком передавая их жене, хлопотавшей в крохотной кухоньке за его спиной, где шкворчали на сковородке яйца с маленькими осколками скорлупы и пригорали тонкие шматки мяса. Снаружи еще даже толком не рассвело, но заведение Баскера стояло у самой городской стены, и Доу знал, что фермеры обычно выезжают очень рано, чтобы за день успеть переделать больше дел. Он вздохнул при мысли о лежащей в комнате наверху молодой женщине, которая так много отняла у него. Огромное чувство горя и утраты накатило и обволокло его облаком дурманных запахов. Доу Трифолд родился на Тисовой улице, но вовсе не в богатой семье, что бы там ни навоображала Нэнси. Родители даже не могли позволить себе отправить его в школу, хотя один из постояльцев все-таки обучил Доу письму и преподал несколько уроков истории. К своим двадцати четырем Доу не разжился богатством, зато годы усердного труда и оттачивания навыков воровства приносили результат в виде ценных вещиц, каждая из которых была достаточно маленькой, и он мог носить их с собой повсюду. Все они были вполне сильными, чтобы помочь ему разжиться новыми ценностями. Он твердо шел к богатству, сохраняя инкогнито, но стоило ему всего одну ночь повеселиться с Нэнси, как он в один миг вернулся на ту же отметку, на которой находился в свой восемнадцатый день рождения. Кроме нескольких монет, кроме кинжала, компаса и амулетов, ему было практически нечем похвастаться спустя шесть лет, прожитых в городе, если, конечно, не брать в расчет несколько шрамов и изуродованный палец руки, на котором не хватало одной фаланги. Это разрывало душу, и он поднял взгляд только тогда, когда в таверне пробили часы. Доу замер, глядя на эти часы, подаренные Баскеру в день ухода в отставку. Разрисованный циферблат на серебристой цепочке свисал с потолочной балки на высоте примерно вдвое больше человеческого роста. Такие вещи можно повстречать на любом рынке, под стеклянной пластиной сзади у них прятался крохотный заговоренный амулет. Эти часы никогда не отставали, стрелками в них служили светящиеся линии: они мягко светились, а не горели. Доу поглядывал на них и раньше сотни раз, пока Баскер разбирался с заказами, но никогда он не присматривался к ним так пристально. Хоть эти часы были, по общему признанию, безвкусной дешевкой, совершенно не подходящим подарком за двадцать лет службы такому человеку, как Баскер, но все же в них заключалась магия. И вот они висят в том же здании, где находится Нэнси, и продолжают работать. Временный эффект. Или нет? Одним ловким движением Доу запрыгнул на стойку, подскочил и сдернул часы с гвоздя. Баскер взревел от изумления и закипающей злости, а Доу спустился вниз, прижимая добычу к груди, и бросился через всю таверну, на ходу разглядывая часы. Чтобы добежать до двери в свою комнату, ему нужно было преодолеть дюжину шагов и один лестничный пролет. Глава 5 Средства воздействия Элиас посмотрел сквозь прутья решетки, положив руки на запертый замок. Он не знал, как долго проспал, но чувствовал себя немного лучше. Он был по-прежнему в полевом лагере, стоял в тесной клетке, похожей на вертикальный гроб, в которой человек едва помещался, а чтобы сесть, приходилось высовывать ноги наружу. Но, по крайней мере, он мог наблюдать за дымной суетой лагеря, в то время как солдаты упорно продолжали его не замечать. Элиас сердито заворчал. Похоже, командир Бессмертных оказался умным человеком. Генерал Джастан принял решение в мгновение ока. Когда звук выстрелов смолк, а Элиас остался стоять на ногах, генерал отдал приказ, удививший Бессмертных ничуть не меньше, чем самого Элиаса. «Сцепить руки» – нечасто генералы Дариена отдают такие приказы своим солдатам, однако все повиновались. Элиас оказался окружен плотным кольцом. Элиас даже подумал, что мог бы сбежать, ведь люди, держащиеся за руки, словно дети, не смогут дать отпор. Ткнуть одному большим пальцем в глаз или пнуть по коленной чашечке – и все, круг разорван, этого будет достаточно, чтобы прорваться. Будь он здоров, он так бы и поступил всем назло, просто чтобы показать, что им его не удержать. Ему не нравилось, когда его окружают и не дают уйти. Элиас предпочитал открытую местность или же дремучие леса, где можно было вздохнуть свободно. И все-таки своими выстрелами они вынудили его заглядывать вперед чаще, чем ему приходилось за целый сезон охоты. Элиас и без того уже хворал, сил у него оставалось лишь на одно: лечь и умереть. Он позволил военным окружить себя, и они решили, что поймали его. Это последнее, что он помнил. Он слышал, как генерал приказал найти лекаря, а потом Элиас, судя по всему, рухнул без чувств – воспоминания его на этом обрывались. Только теперь он почувствовал, что мочевой пузырь переполнен, а еще он до смерти проголодался и хотел пить. Солнце еще поднималось, и он подумал, что, должно быть, проспал всю ночь и пришел в себя лишь наутро. Дрожащими руками Элиас дотронулся до тех участков кожи, где прежде вздувались нарывы. Воспаления стали явно меньше и на ощупь казались какими-то другими, словно из них вытянули весь яд. Чесались они уже не так сильно, бугры в подмышках стали мягче, а один из них лопнул, и внутренняя сторона пальто пропиталась липкой жидкостью с гнилостным запахом. Но, несмотря на это, Элиас шел на поправку, теперь он в этом не сомневался. Когда болезнь пожирает человека изнутри, он испытывает нечто большее, нежели простое недомогание. Внутри Элиаса воскресла надежда. Если они сочли его достаточно полезным, чтобы дать лекарство, возможно, они сдержат обещание помочь Бет с девочками. От этой мысли у Элиаса закружилась голова, да так, что пришлось ухватиться за прутья решетки. Покидая таверну в Вайберне, он был уже готов в скором времени лишиться всего, что имел. Часть его смирилась с тем, что с ним все кончено, последняя карта сыграна. Оказаться живым, снова почувствовать надежду было слишком больно. Он повис на решетке – и вдруг зарыдал о своем сыне Джеке; старая рана вновь открылась и стала кровоточить. Нет, хуже того. Он не стал бы лить слезы из-за какой-то раны. Через поле тем временем шагал отряд солдат, все они оборачивались на плачущего мужчину, но Элиас их не замечал. Спустя несколько минут приступ горя утих, и к охотнику вернулась способность медленно дышать, не содрогаясь при этом всем телом. Солнце уже преодолело половину пути к зениту, когда Элиас заметил, что к нему кто-то идет. Вика Дидса невозможно было ни с кем спутать, даже с такого расстояния. Хороший охотник примечает походку и фигуру каждого, кто встретится ему на пути; точно так же Элиас запоминал членов волчьей стаи и издалека мог узнать тех, кого уже встречал. Опознав стрелка, он отчего-то обрадовался. Но тут же покачал головой от осознания собственной слабости, едва понял это. Во всем огромном лагере Вик Дидс был единственным знакомым ему человеком, это верно. Но все-таки стрелок ему не друг. Дидс продаст его за грош, если ему понадобится монетка. А если уж на то пошло, он уже так и сделал.