Глава 5 Пройдя последний круг по льду в вечернюю смену, я ставлю «замбони» – Берту, как ее называю, – в гараж. Все фигуристы давно ушли, и кроме Джеффа, менеджера, я – единственная из сотрудников, кто еще на работе. Уже начало одиннадцатого, и, несмотря на усталость в конечностях, я останавливаюсь и смотрю на лед, теперь гладкий и сияющий, как залитое лунным светом озеро. Улыбка загорается на моих губах и в сердце, когда я вдыхаю чистый прохладный воздух. Кто-то решил, что будет забавно устроить потоп в мужском туалете и мочиться куда угодно, только не в писсуары, так что сегодня мне удалось выйти на лед лишь за рулем Берты, катая ее взад-вперед по катку каждый час. Она медлительна, неуклюжа и старше меня, но возиться с ней куда приятнее, чем оттирать полы от пятен мочи. У меня ноют колени, когда я просовываю голову в дверь кабинета Джеффа. – Я вычистила хлоркой каждый сантиметр мужского туалета, и лед готов к утренним сеансам. Я собиралась уйти, если тебе больше ничего не нужно. – Мне нужно, чтобы все мусорные корзины были очи… – Он замолкает, когда я приподнимаю и показываю ему один из двух огромных мешков для мусора, которые тащу за собой. – Это последние. Я выброшу их в мусорный контейнер на выходе. Джефф откидывается на спинку стула, размышляя. Ему невдомек, что лысина на его макушке отражает свет потолочных ламп, когда он так делает. Я пытаюсь подавить смешок, и он с прищуром поглядывает на меня. – В туалете творилось что-то невообразимое. Я помалкиваю, не решаясь сказать, что после стольких часов, проведенных там за уборкой, мне ли не знать. От меня пахнет так, будто я облилась освежителем для унитаза. – Ну, теперь там достаточно чисто, хоть ешь с пола, – говорю я, зная, что для него мои заверения не более чем пустой звук. Джефф, вздыхая, встает с кресла. – Пожалуй, мне лучше взглянуть одним глазком. Я с ног валюсь от усталости, так что сил хватает лишь на мимолетную вспышку злости. Я плетусь за ним в мужской туалет и останавливаюсь в дверях, наблюдая за тем, как он осматривает каждый сантиметр сияющего чистотой помещения, как будто сам Папа Римский планирует посещение ледового катка. Осмотр «одним глазком» занимает минут десять, после чего Джефф соглашается – неохотно – с тем, что туалет в порядке, и разрешает мне уйти. Я уже на полпути к выходу, тащу за собой мусорные мешки, когда он цокает языком, привлекая мое внимание к мусорной корзине из кабинета, которую держит в руках. На дне валяются две бумажки. Я отрываю взгляд от мусорной корзины и смотрю ему в глаза, задавая немой вопрос, не шутит ли он. В ответ он потряхивает корзиной, и она раскачивается из стороны в сторону, как маятник. – Халтура здесь не пройдет, Брук. Каждая мусорная корзина подлежит ежевечерней очистке, независимо от того, насколько она заполнена. Я не хочу тратить время на проверку качества твоей работы. Мне некогда этим заниматься, и, честно говоря, ты так давно у нас работаешь, что пора бы уже обходиться и без надзора. Я догадываюсь, что у него на уме: он хочет заставить меня показать ему все мусорные корзины в здании, и, по правде сказать, я за себя не ручаюсь, если он на это пойдет. Да, я получу моральное удовлетворение, но ценой увольнения. Не говоря уже о том, как будет стыдно за меня моим родителям. Они воспитывали меня иначе, учили быть выше этого. – Прости, – говорю я. – Обещаю, этого больше не повторится. Он испытывает мое терпение еще несколько долгих секунд, прежде чем одаривает меня самым снисходительным кивком. Я так сильно стискиваю зубы, что боюсь, как бы они не треснули. Вытряхивая из корзины бумажки, я даже возвращаю ее на место рядом со столом, но держу язык за зубами и подхватываю два мусорных мешка, выше меня ростом. Я чувствую на себе взгляд Джеффа, когда направляюсь к двустворчатой двери со своим громоздким грузом. Он и не подумает открыть мне дверь, а я лучше еще раз вычищу туалет зубной щеткой, чем попрошу его. Если мелочностью и придирками, дважды – а иногда и трижды – проверяя за мной работу, он пытается вынудить меня уволиться, я не доставлю ему такого удовольствия. Будь это работа в другом месте, я бы давно ушла, но, пока в Телфорде не откроется еще один каток, мне нужно оставаться здесь. Я повязываю куртку вокруг талии и плечом толкаю дверь. Душный ночной воздух приятно ласкает мою охлажденную кожу, но ровно полминуты, прежде чем она становится липкой. Это одна из тех ночей, когда мне кажется, будто я обитаю внутри гигантской пасти и сама земля окутана неподвижным дымящимся дыханием после недавнего дождя. Ощущение отвратительное и нисколько не улучшает настроения, пока я, обхватывая мешки руками, волочу их к мусорным контейнерам по знакомой до боли тропинке. Перед глазами мелькает сияющая красная спортивная тачка Джеффа – символ кризиса среднего возраста, – а искушение оставить мешки на капоте чрезвычайно приятно. Я не то чтобы всерьез подумываю об этом, но на душе становится легче. Мысли немного отвлекают, и носок кроссовки цепляется за трещину в асфальте. Я спотыкаюсь, пытаюсь удержаться на ногах, и тут моя ноша легчает: кто-то забирает у меня один мешок. Я уже готова пробормотать искренние, если не удивленные, слова благодарности Джеффу за то, что он решил мне помочь, когда, поднимая глаза, упираюсь взглядом в лицо – но не моего менеджера, а Хита. Я не могу найти ни одного объяснения его появлению здесь, поэтому таращусь на него, оценивая рост и стать. Он не гигант и не доходяга, в нем всего в меру. Стоя перед ним, я не чувствую себя лилипуткой – как это часто бывает при моем-то невеликом росте в метр шестьдесят два – или неуклюжей, как порой мне кажется, поскольку фигурное катание добавило мышечной массы моему в общем-то миниатюрному телу. Если бы я стояла на коньках, наши глаза оказались бы на одном уровне; а так мне приходится смотреть на него снизу вверх, отчего я испытываю легкую дрожь, несмотря на ночную духоту. Пока я не замечаю выражение его лица. Взгляд серых глаз жесткий, челюсть напряжена, поэтому черты лица кажутся резкими, словно высеченными из камня. Такое впечатление, будто он злится и в то же время старается держать себя в руках. Эффект несколько смазан, учитывая, что он только что спас меня от неминуемого падения в кучу мусора. Он переводит взгляд на другой мешок, который я все еще держу в руках. Он ничего не говорит, но, в отличие от Джеффа, не колеблясь, забирает у меня поклажу, чему я и не противлюсь. Меня вдруг пронзает мысль, что Хит как раз из тех, кто открывает перед дамой дверь и выдвигает стул, и я готова поспорить, что он произносит «мэм» и «сэр» так же непринужденно, как это делал его брат. Он огибает угол здания и, ныряя в темноту, бросает оба мешка в мусорный контейнер, стоящий неподалеку. Но возвращается не сразу и даже не смотрит в мою сторону. Вот тогда меня прошибает пот. Произойди это чуть раньше, когда каток еще был открыт, я бы попробовала убедить себя в том, что наша встреча здесь – чистая случайность. Но в столь поздний час, когда все закрыто, когда я помню, как он злился в прошлый раз, такое объяснение вряд ли прокатит. Именно эта мысль удерживает меня от того, чтобы последовать за ним, и я предпочитаю остаться на освещенной парковке. – Как ты узнал, что я здесь? – Вопрос едва успевает сорваться с языка, а я уже знаю ответ. Ведь сама рассказала ему историю о том, как его брат разрешил мне сесть за руль своего пикапа, чтобы добраться до катка, где я работаю. Полагаясь на удачу, он мог предположить, что я по-прежнему здесь тружусь. На самом деле мне следовало бы задать другой вопрос: почему он ждал, пока закроется каток и я останусь одна на пустынной парковке, чтобы подойти ко мне? Когда он наконец встречается со мной взглядом, я вижу, как играют у него желваки, и догадываюсь, что он пришел вовсе не для того, чтобы поблагодарить меня за ремонт пикапа – да я и не ждала от него благодарности. Мое сердце бьется сильнее, когда он подходит ко мне, словно крадучись, и останавливается на краю освещенного пятачка парковки, где я все меньше чувствую себя защищенной. Он вытаскивает что-то из кармана и протягивает мне в сжатом кулаке. Деньги. Глава 6 – Здесь вся сумма, – произносит Хит тоном холодным, как лед, с которого я только что ушла. – Пересчитай. Я сглатываю, прежде чем ответить, и мой голос звучит куда теплее. – Тебе вовсе не нужно возвращать мне деньги. Хит понижает голос, но говорит с большей горячностью, наклоняясь ко мне. Его темно-каштановые волосы падают на скулы, серые глаза ловят отражение огней и как будто вспыхивают. – Мне не нужно, чтобы ты платила за ремонт моей машины. От него веет агрессивностью, так что у меня мурашки бегут по коже и я теряюсь, не зная, что сказать. Мне не привыкать к враждебности со стороны знакомых и даже совершенно незнакомых людей. Поначалу я принимала это как должное – а что еще я могла сделать, когда все вокруг стали говорить ужасные и злобные вещи о моем брате и гадости о моих родителях и сестре, которой тогда едва исполнилось тринадцать? Моим первым побуждением было броситься на защиту нашей семьи от любых коварных – и, как мне казалось в то время, совершенно необоснованных – измышлений, распространяемых теми, кто прежде улыбался нам при встрече. Я не позволяла даже более мягким и сдержанным вопросам и сожалениям от моих тогдашних друзей поколебать мою твердую, несокрушимую веру в брата и его невиновность. Весь месяц, с той самой ночи, когда арестовали Джейсона, до его первого появления в суде и последующего предъявления обвинения, я стояла за него горой, не позволяя никому бросаться намеками и тем более говорить дурно о моем брате. Я считала и до сих пор считаю его арест ошибкой; улики – притянутыми за уши либо ложными. Мой брат не убийца. Я бы предпочла нажить себе врага в каждом из своих друзей, чем хоть на секунду поверить в то, что мой брат способен отнять чью-то жизнь. Так и случилось. Когда мой тогдашний бойфренд попытался заставить меня «посмотреть правде в глаза», прочитав какую-то статью в интернете, где, предположительно, содержалась утечка информации из полицейского отчета, я резко одернула его и впервые в жизни была близка к тому, чтобы ударить человека. Слухи об этой стычке быстро распространились среди наших друзей, подкрепляя усиливающиеся подозрения в том, что склонность к жестокости и убийству – это у нас семейное. Когда Джейсон признал себя виновным, чудовищная реальность сокрушила мой мир. В тот день я застыла в зале суда, наблюдая за прощальным взглядом Джейсона, обращенным на нашу рыдающую мать, прежде чем его вывели за дверь, куда мне уже хода не было. Тогда я отвернулась, чтобы брат не видел моих слез – сдерживать их я больше не могла. В то время как почти все вокруг радовались факту, что свершилось правосудие и убийца наказан, на моих глазах уводили человека, которого я любила больше жизни, в наручниках после признания в немыслимом преступлении, пусть даже пришлось согласиться с тем, что он виновен. И не важно, что мои тогдашние друзья могли попытаться утешить меня, если бы я позволила. Я им этого не позволила. Я отмахивалась от настороженных и печальных взглядов, не делая между ними различия, пока и вовсе не перестала их замечать. Но Хит не такой, как все, и я вижу эту разницу. Я для него не просто житейская история; я для него – ночной кошмар, глубоко личный, от которого никому из нас не скрыться, просто перейдя на другую сторону улицы. Он не сочувствует мне, и он меня не боится. Мне нечем защититься от того, что я вижу в его лице. Он бьет наотмашь, даже не прилагая к этому никаких усилий. Он вскидывает руку и, стоя вполоборота, снова поворачивается ко мне. Его волевой подбородок напряжен. – С чего ты взяла, что мне от тебя что-нибудь нужно? Ты не подумала, что лучше я буду ходить пешком до конца жизни, чем ездить на автомобиле, отремонтированном за твой счет? Боль разливается во мне, но я хлопаю ресницами, прогоняя подступающие жгучие слезы. Я не стану снова плакать перед ним. Это осталось в прошлом, когда я надеялась, что он способен на то, чего, по-видимому, не дано никому в нашем городе: смотреть на меня и не видеть моего брата. – Я всего лишь хотела помочь. – Ты, – выдавливает он из себя, почти не разжимая губ, – не смеешь меня жалеть. И, черт возьми, не смеешь использовать меня, чтобы облегчить себе жизнь. – Он швыряет деньги мне под ноги и поворачивается, чтобы уйти. Я и сама уже готова броситься к припаркованной неподалеку Дафне, но совершаю ошибку, провожая взглядом Хита. Я вижу пикап и тут же вспоминаю его брата, думая о том, что моя боль – ничто в сравнении с тем, что испытывает Хит. – Ты не можешь облегчить мне жизнь, – кричу я ему вслед, и мой голос звучит гораздо тверже, чем я ожидала. Он уверенный и сильный, чего нельзя сказать обо мне. Хит резко останавливается и оборачивается, но не делает ни шага в мою сторону. Я ни в чем не виню Хита или его семью. Они вправе презирать все, что связано с моим братом, включая меня. Я навещаю брата в тюрьме, где вездесущие охранники тут как тут, стоит мне только попытаться хотя бы взять его за руку. Но единственное место для свиданий Хита с его братом – кладбище, где он может прикоснуться к Кэлвину только через надгробие. Какое тут может быть сравнение? – «Лучше» мне не будет. – Я стараюсь не дышать слишком глубоко, чтобы не выдать внутренней дрожи. – Я бы никогда не использовала тебя, даже если бы облегчение было возможно. Хит меняется в лице, из него словно выкачали воздух. В этот миг он так похож на своего брата, что у меня перехватывает дыхание. Кажется, будто в груди застряла птица и отчаянно бьется, пытаясь вырваться на волю. – Вчера ты видел, как я смеялась. Я только-только научилась водить «механику», и это был первый раз, когда я не заглохла. Ты застал всего лишь момент, и я не хочу, чтобы ты думал, будто мне все равно и что в моей жизни все замечательно. Это далеко не так. – Птица в груди совсем обезумела. Если бы я опустила взгляд, то наверняка бы увидела, как сотрясаются ребра от ударов ее тельца. – Я все время думаю о своем брате, о твоем брате и знаю, что боль никогда не пройдет. Он слегка напоминает призрака в свете фонарей, проникающем с парковки, и тени эмоций, в которых мне пока не разобраться, мелькают на его лице. Я не могу двинуться с места под его взглядом. Вместо этого я наклоняюсь и начинаю собирать деньги, разбросанные по земле. Делаю это медленно, хватая зараз по одной бумажке. – Мне не следовало платить за ремонт твоей машины. – Сама не знаю, почему мне в голову не пришло, что он может вот так вспылить, решив, будто я пытаюсь отчасти искупить свою вину или даже вину Джейсона. Он отвечает без малейшего колебания. – Да, не следовало. – И добавляет после паузы: – Я вчера не заметил, что ты смеялась. Я поднимаю взгляд, и сердце норовит подпрыгнуть следом за ним. – Не заметил? Он качает головой, и я хмурюсь. – Но ты выглядел таким сердитым. – Последний раз я видел тебя в зале суда. – Этим все сказано. Моя реакция, хотя и иного рода, тоже была спонтанной, когда я увидела его на дороге. – Знаешь, ты мог бы просто вернуть деньги переводом через мастерскую. Совсем необязательно было выслеживать меня. – Знаю. – Так хотелось выместить на мне злость? – спрашиваю я, уже зная ответ.