— Само собой. Мог бы и не предупреждать. Девушку с фотографии, оставленной на груди покойного Владилена Астахова, установили, это оказалась некая Лилия Бельская, балерина из труппы Большого, не прима, конечно, не солистка, а кордебалет. У Астахова был с ней роман несколько лет назад, расстались плохо, сердце Лилии оказалось разбито на такие мелкие осколки, что она ушла из Большого в Театр оперетты, там тоже хореографии много. Здание почти соседнее, но сцена все-таки другая, и коридоры другие, нет никаких шансов постоянно натыкаться на сочувственные или откровенно злорадные взгляды. Ей ведь многие завидовали, пока она была фавориткой звезды и красавца, к тому же холостого. Спустя год после разрыва Бельская покончила с собой, повесилась, оставив записку, в которой говорилось, что без Владилена ее жизнь стала пустой и лишенной смысла. Оперативники отработали все окружение девушки, искали родственников, друзей, соседей, бывших одноклассников, в общем, всех, кого смогли найти. Каждого примеряли на роль мстителя. То и дело казалось, что вот он, ну точно он, по всем параметрам подходит, и мотив есть, и алиби на время убийства шаткое и неубедительное, а то и вовсе отсутствует… А потом все обваливалось. Дотошный и кропотливый следователь Дергунов требовал доказательств, вызывал и подолгу допрашивал свидетелей, гонял сыскарей в хвост и в гриву, чтобы выяснить и перепроверить каждую деталь, и выносил суждение: не тот. — Один чувак ну совсем в цвет попал, — рассказывал Саня. — Он начал ухаживать за Бельской как раз после того, как ее бросил Астахов, и она вроде бы отвечала даже какой-то взаимностью, согласилась замуж за него выйти, а потом вдруг заявила, мол, не могу забыть Владилена, и жизнь мне теперь не мила, и ничего мне не нужно, и подарки свои забери, никакой свадьбы не будет. На похоронах Бельской этот тип убивался сильно, больно было смотреть. Во всяком случае, так говорят те, кто там был. А чувак, между прочим, не хрен собачий, а переводчик с французского, ездит с нашими делегациями во Францию и еще в какие-то африканские страны, где по-французски говорят. То есть он и таблетки мог привезти, и записку написать. — Так может, все-таки он? Если все так совпало, то… — Да нет, — вздохнул Абрамян, — не он, по алиби не проходит. На момент обнаружения Астахов был мертв примерно около восьми часов, то есть смерть наступила с двух до трех часов ночи. А когда после вскрытия сделали все анализы, то сказали, что при том количестве обнаруженного в крови вещества в сочетании с нехилым количеством крепкого алкоголя Астахов должен был умереть в течение двух часов после приема таблеток. То есть отравили его не позже часа ночи, а вернее всего примерно с половины двенадцатого до половины первого. Наш подозреваемый аккурат в это время был в гостях у одной супружеской пары, тоже, между прочим, артистов, он с ними через Бельскую познакомился, когда женихался с ней, и до сих пор поддерживает отношения. Они подтвердили. — А вдруг покрывают? — настороженно спросил Николай. — Если они дружили с девушкой, с этой Бельской, то, возможно, все вместе и задумали отомстить? Жених — исполнитель, а друзья заранее пообещали подтвердить его алиби. Разве не может так быть? — Может, — кивнул Саня. — А как доказать? Ты Дергунова видел, такой, как он, ничего не упустит, все перепробует, все варианты. И не вышло ни хрена у него. Короче, как только постановление приняли, все сразу озаботились раскрываемость поднять, показатели улучшить, а тут такое дело висит… Наше руководство вышло на прокурорских, поставили вопрос о том, чтобы сменить следователя, сами опергруппу усилили. Кто-то где-то шепнул, дескать, сам генсек сильно интересуется, потому как Астахов был одним из его любимых исполнителей. — И что, неужели вы полтора месяца только одну эту версию крутили? Честно сказать, я бы тоже упрекнул вас, что медленно работаете. То, что ты рассказал, можно было максимум за неделю сделать. Или твои подчиненные берут с тебя пример и предпочитают отсиживаться в уголке с газеткой, а не землю топтать? Абрамян, конечно, тут же вспыхнул. — Много ты понимаешь! А ты представляешь, сколько пальцев было на даче у Астахова после вечеринки? Всех гостей установить, у всех дактилоскопию собрать, каждую дактокарту сличить с отпечатками на фотографии и на коробке из-под таблеток — это же уйма времени ушла, эксперты аж взвыли. Ты, Коляныч, канцелярская крыса, только и умеешь, что бумажки перебирать, а настоящей работы в розыске вообще не нюхал! Ты хоть понимаешь, что это такое: собирать информацию про людей уровня Астахова? Ты можешь своим убогим воображением нарисовать картинку и представить, с кем нам приходилось общаться и как с нами разговаривали? Мы для них тупые менты, грязь под ногами. А они небожители, они в сферах вращаются, с ними большие люди ищут знакомства! Они все, блин, образованные по самое не могу, умные книжки читают, словами такими бросаются, что ни фига не понять, чего они говорят. «Ах, у него божественное верхнее до!», «Ах, там такая неудобная тесситура!», «Помните, у Кафки…» И ведь понимают, суки, что мы не знаем никакую тесситуру, и Кафку эту не знаем, так специально выпендриваются, чтобы нас унизить. Чтобы из таких кренделей хоть крупицу полезной информации вытащить, нужно уйму времени потратить. Так они потом еще начинают задницей крутить, мол, зачем это мне идти к следователю, я вам все уже рассказала, я вам все уже показала, приходится объяснять, что мы просто побеседовали, а теперь нужно все это повторить под протокол. А они в ответ: ах, я завтра не могу, у меня репетиция, и послезавтра я тоже не могу, у меня прогон, у меня сдача полосы, у меня вернисаж, у меня показ, у меня черт лысый в ступе! Никакого уважения к милиции и к следствию! Можно подумать, мы себе на карман работаем, а они нам одолжение делают. Вот выцепишь такого свидетеля, дотащишь его до Дергунова, да и то не сразу, а тот возится, возится, как сонная улитка. Попробовал бы сам с таким контингентом поработать, а потом претензии выкатывал, — угрюмо закончил он. Обида Абрамяна была Николаю понятна. И проблема не нова, как ни печально. — Так ты выяснил, что такое тесситура и что там у Кафки написано? — миролюбиво спросил он. — Вот еще, время тратить, — пробурчал Саня. — И тон-то сбавь, сам небось тоже не знаешь. — Не знаю. У нас с тобой образования не хватает, чтобы с такими людьми на равных разговаривать. — На фиг мне это образование… Я больше десяти лет злодеев ловлю и без всякого образования до замначальника райотдела дорос. Теперь уже сам бегать не буду, не по чину. Пусть другие мучаются. — У тебя в отделе хоть один опер с высшим образованием есть? — Есть один, в прошлом году прислали, московскую «вышку» окончил. — И все? Только один? — Ну а сколько надо-то? До него вообще ни одного не было — и ничего, справлялись. У кого десять классов, у кого восемь, есть те, кто в техникуме учился. Максимыча помнишь? — Как не помнить, — улыбнулся Губанов. — Он еще десять лет назад казался мне стариком. Неужели до сих пор работает? — Представь себе, работает. Так у него всего четыре класса, да и те в церковно-приходской школе, еще до революции. — Ясненько. А что молодой, который после «вышки» пришел? Отличается от остальных? Заметно, что его чему-то нужному научили? — Ой, да чему его там научат-то? Научить могут только жизнь и практика, пока своим лбом сто раз не стукнешься — все одно не поумнеешь. Ну законы он вызубрил, допустим, слова умные знает, а толку? Кому эти законы нужны? Сильно они помогают, когда, к примеру, в деревне половину домов обнесли, народ голосит и возмущается, и нужно срочно воров найти и украденное людям вернуть? Вот то-то и оно. Нет, зря наговаривать не стану, их там, конечно, каким-то правилам научили: когда убийство — делай то и это, а когда грабеж — это и то. Но как делать-то? Что нужно сделать — он знает, а как сделать — представления не имеет. Вот выучил, что нужно выявить круг возможных свидетелей и опросить, а как их опрашивать, если они все сплошь местные алкаши? Как с ними разговаривать? Как себя вести, чтобы они тебе доверяли и язык развязали? Этому не научили. Так что, Коляныч, твои заморочки с образованием можно засунуть куда подальше. Опыт, опыт и еще раз опыт, а не институты всякие. — Ты прав, конечно, — задумчиво кивнул Губанов, — но вот с окружением Астахова и всех ему подобных… Тут образование не помешало бы. Если бы твои ребята разговаривали со свидетелями на равных, глядишь — быстрее управились бы, успели бы больше. Помолчал, потом пробормотал себе под нос: — Тесситура… Тесситура… — Чего? — не расслышал Саня. — Да ничего, это я так. * * * Александр Абрамян Абрамян был несказанно удивлен, когда мать Коли Губанова, Татьяна Степановна, кинулась к нему как к родному. Статная и пышногрудая, но без единого грамма лишнего веса, она двигалась настолько легко и быстро, что даже в стареньких трениках и растянутой цветастой кофте выглядела грациозной и воздушной, как балерина. «Надо же, троих детей родила и сохранила фигуру, а моя жена после двух родов так раздалась», — с невольной завистью подумал Саня. — Сашенька! — воскликнула она, целуя нежданного гостя в обе щеки. — Ты ведь Саша, правильно? Фамилию запамятовала, какая-то армянская, а имя помню. Верно ведь? Тот прямо обомлел от неожиданности. Много лет назад он был в гостях у Губановых, Коля собирал товарищей по работе на свой день рождения. С тех пор Абрамян дома у Николая не бывал и с его матерью больше не встречался. И имени ее, к своему стыду, не помнил. — Верно, я — Саша Абрамян. Ну и память у вас! Вот уж не думал, что вы меня вспомните и узнаете, столько лет прошло! — Я всех Колиных друзей помню, и Мишиных, Ниночкиных, — с нескрываемым удовольствием сообщила Татьяна Степановна. — Никого не забываю, даже если всего раз увидела. — У нас мать — ходячая энциклопедия с фотографиями, — со смехом подтвердил Николай. — Иной раз и хорошо бы, чтобы она чего-нибудь не вспомнила, но — фигушки. Из-за дома вылетел парнишка, крепкий, загорелый, с ободранными локтями и коленками, удивительно похожий на самого Губанова. С разбегу запрыгнул на отца, повис на нем, болтая ногами и крепко обнимая за шею. — Папа! Ура-а! Хорошо, что ты приехал, а то у меня вопрос, а бабушка не знает. Вот почему… — Погоди, — пряча счастливую улыбку, ответил Николай, — сначала машину разгрузим, а уж потом разберем твой вопрос. Познакомься, это Александр Геворкович, мой старый товарищ, мы с ним вместе работали раньше. — Александр Ге… — растерянно попытался повторить мальчик. — Георгиевич? — Можно и так. — Абрамян протянул ему руку, крепко пожал, по-мужски, как равному. — А можно и просто «дядя Саша». А тебя как звать-величать? — Юра, — с достоинством ответил Колин сын. — Дядя Саша, это ваша машина? — Моя. Ну, не совсем моя, но сегодня я на ней езжу. — А можно посмотреть? — Валяй. Юра немедленно залез внутрь, уселся на место водителя и с важным видом ухватился за руль. — Не трогай там ничего! — встревоженно крикнул Губанов. — Вылезай, поможешь продукты носить. — Ну па-ап, — проныл мальчик. — Давай-давай, сначала дело, потом все остальное. Будешь хорошо себя вести — попросим дядю Сашу тебя прокатить вокруг поселка. Обещание возымело действие, и уже через несколько секунд двое взрослых мужчин и один подрастающий споро переносили из багажника в дом продуктовые запасы. Потом Татьяна Степановна усадила всех ужинать, кормила картошкой с тушенкой, угощала пирожками с вишней. За чаем Губанов спросил нетерпеливо ерзающего сына, что за неразрешимый вопрос его интересует. — У Вальки маленький братик, совсем маленький, он только недавно родился, — обстоятельно начал Юра. — Валя — это его дружок, на соседней улице живет, внук профессора Медниковой, — тут же пояснила всезнающая Татьяна Степановна. — А малышу полгодика. — Ну вот, а у нас в поселке есть бездомная собака, ее все любят и кормят, — продолжал мальчик. — Она такая здоровская! Умная — прямо как человек, все слова понимает. Она сначала была беременная, а потом родила щенков. Это еще весной было, и Славка сказал, что щенки родились прямо в день рождения Ленина, к празднику. — Славик у нас местный, — снова вступила мать Губанова, — сынок телефонистки с почты. — Так, — солидно проговорил Николай. — И что было дальше? — Ничего не было, — удивленно проговорил Юра. — А что? — Тогда в чем твой вопрос? Я думал, что-то произошло. — Нет, я про другое. Вот смотри, пап: я посчитал, сколько месяцев прошло. Получается, Валькиному братику полгода, а щенкам три месяца. Правильно? — Ну да. — Тогда почему щенки уже бегают вовсю, играют с нами, сами кушают, а Валькин братик не разговаривает, сам ничего не делает и даже вообще не ходит? Его только в коляске возят или на руках носят и кормят из бутылочки с соской. Он же, получается, в два раза старше щенков, а ничего не умеет. Как так? Абрамян, уминая за обе щеки пышные пирожки и запивая чаем, подумал, что ответить на этот вопрос не смог бы. Более того, такой вопрос ему просто не пришел бы в голову. Почему? Да нипочему! Так в природе устроено, и зачем об этом думать? Мозги только напрягать. — Он сначала даже подумал, что у Вали братик чем-то болеет, — снова вступила с пояснениями Татьяна Степановна. — Что-то вроде задержки развития. Но я объяснила, что малыш совершенно здоровый и что все детки такие, на ножки встают ближе к годику, а говорить и самостоятельно кушать начинают гораздо позже. У животных по-другому, они быстрее развиваются и учатся. — Но я все равно не понял, почему так, — упрямо мотнул головой Юра. — Почему животные быстрее развиваются и учатся, если они животные, а мы — люди? Мы же должны быть умнее, способнее, мы должны лучше соображать, а получается, что они глупые, у них нет интеллекта, а учатся быстрее. Значит, они способнее нас? От такой постановки вопроса Абрамян вконец обалдел. Откуда у мальчишки такие мысли? Ему всего десять лет! Но ведь и в самом деле, если вдуматься, то вопрос закономерный. Взять хоть тех же собак: в полгода они уже вполне самостоятельны, а в год готовы к производству потомства. Ну да, говорят, что у собак счет возраста по сравнению с человеком примерно один к семи, то есть трехмесячный щенок по уровню развития равен почти что двухгодовалому ребенку. Однако же годовалая собака отнюдь не равна семилетнему человечку. В семье у Александра всегда, сколько он себя помнил, были собаки, но он никогда не сравнивал их со своими двумя дочками. А ведь если припомнить домашних питомцев щенками, а девчонок младенцами, то… Да, разница бросается в глаза. Во всяком случае, девчонок в семь лет совершенно точно нельзя было выдавать замуж, ни по уму, ни по физиологии. Николай отнесся к вопросу сына серьезно и пообещал постараться узнать, в чем здесь загвоздка, и в следующий раз рассказать. Удовлетворенный Юрка схватил с тарелки последний пирожок и выскочил из-за стола. — Дядя Саша, а вы правда меня покатаете?