Осень 1977 – осень 1979 года Юрий Губанов Два года – большой срок для молодого человека. Говорят, в старости время течет очень быстро и два года могут промелькнуть незаметно. Но в молодости все не так. Вот уже третий год пошел, как лейтенант Губанов вернулся в Москву после учебы в Омской высшей школе милиции, и то, что в сентябре 1977 года казалось совершенно другой жизнью, новой и непривычной, теперь воспринималось как обыкновенное и само собой разумеющееся. А жизнь дома стала и впрямь совсем иной. За четыре года, проведенных им в Омске, много чего изменилось. Умерла бабушка, Татьяна Степановна. Дядя Миша получил перевод в Красноярск с приличным повышением. Нина (как только Юрка в 1973 году получил аттестат, она категорически запретила называть себя «тетей») вышла замуж и родила ребенка, дочку Светочку. Молодая семья теперь жила в бабушкиной квартире без всяких помех. Правда, непонятно, как оно будет, когда дядя Миша вернется, но об этом в семье Губановых как-то не думали. Вообще ведь не факт, что он вернется. Может, у него в Красноярске карьера пойдет так успешно, что ему и в Москву не захочется. Когда Юра учился на третьем курсе, родители развелись. Он даже не особенно удивился. Во-первых, приезжая домой на каникулы, он своими глазами видел: между отцом и матерью отношения делаются все хуже и хуже. У мамы своя жизнь и беспрестанные перепады настроения, у папы – служебные заботы и тщательно скрываемая, но все равно заметная угрюмая злость. Ну а во‐вторых, если твоя жизнь ограничена казарменным положением и наполнена усердной учебой, тренировками и короткими увольнительными в город, когда нужно все продумать заранее, чтобы утолкать в эти часы как можно больше нужного, полезного и приятного, то развод родителей в далекой столице не воспринимался как катастрофа. Ну развелись – и развелись, на жизни слушателя Губанова это никак не отразилось в тот момент. Вернувшись домой окончательно, Юра сразу ощутил необратимость перемен. Не было больше аппетитных запахов блинчиков или оладушек по утрам, не было почти ежедневных семейных застолий, да и вообще застолий не было, хотя прежде, когда бабуля была жива, на все праздники за столом собирались не только Губановы в полном составе, но и соседи приходили. Бабуля Татьяна Степановна была общительной, со всеми знакомилась и дружила, всех приглашала, всех привечала, и соседей, и друзей своих детей. Теперь дом опустел и притих. Мама нашла себе какого-то мужчину, про которого отец сказал, что «он, слава богу, приличный, и мама его слушается». Означало это, по-видимому, что мама стала меньше пить, а может, и совсем бросила. – А ты сам что, не мог ее заставить? – спросил Юра у отца. – Не мог. Я для нее не авторитет, сынок. Образования не хватает, читал мало, – грустно усмехнулся тот. – Но ты же очень умный! Как же так? – Вот так… Маме стало не о чем со мной разговаривать. Ей не интересно то, в чем я умный, а я не могу рассуждать о том, что интересно ей. Она считает, что я ничего не понимаю. Так бывает, сынок. Даже чаще, чем ты думаешь. Если мамин новый муж сможет сделать ее счастливой, то и хорошо. Юра, разумеется, встречался с матерью и своими глазами видел, что Лариса и впрямь стала спокойнее. Даже выглядела получше. Было обидно, конечно, что отец, такой умный и такой хороший, не смог добиться того, что удалось «этому мужчине». Но долго расстраиваться не вышло: слишком много всего навалилось в первые месяцы живой оперативной работы. Новые люди, новые обязанности, новая среда обитания, новые порядки, выстраивание новых отношений. На обиды и переживания не оставалось ни времени, ни внутреннего ресурса. Нина тоже отдалилась, у нее теперь муж и ребенок. Мужа она нашла, как и собиралась, именно в исполкоме, но не среди сотрудников, а из числа посетителей. Познакомилась с импозантным мужчиной лет сорока с небольшим, который оказался профоргом одного из московских театров и пришел в исполком хлопотать о жилье для молодого актера. Актера высмотрел где-то в Забайкалье главный режиссер театра, загорелся, оценил талант и перспективность, пригласил в Москву. Жильем, как обычно, не обеспечил, молодой будущий Гамлет поселился в общаге. Шли годы, актер женился, родился ребенок… Ну, в общем, картина известная. В исполкомовском коридоре заприметил Ниночку: кровь с молоком, смоляные волосы, талия тонюсенькая, где надо – пышненько и аппетитно. Разговорились, познакомились. Профорг по имени Павел так интересно рассказывал о театре, об артистах, о режиссерах, приглашал на спектакли, предлагал контрамарки! Нина тут же увлеклась, а потом и влюбилась по уши. Это был тот человек, на которого можно было смотреть с обожанием и почитать за счастье служить ему. В точности как было у ее родителей. Павел был разведен и в тот момент находился, как говорится, в свободном поиске. Свобода надолго не затянулась. Татьяна Степановна успела порадоваться за дочку, нашедшую наконец-то своего единственного, и покинула этот свет с легкой душой: Коленька с Ларой живут хорошо, сына вырастили; Мишенька получил приглашение на высокую должность; вот и Ниночка нашла свою любовь, скоро, бог даст, замуж выйдет. Через месяц после похорон Татьяны Степановны Николай и Лариса подали на развод. И примерно тогда же Нина с Павлом подали заявление в ЗАГС, а съехались еще раньше, сразу после девятого дня. Ну в самом деле, зачем человеку мучиться в коммуналке, когда есть отличная двухкомнатная квартира, в которой никто, кроме влюбленной молодой женщины, не живет? Глупо же! Первое время Юра захаживал к тетке, пытался тетешкать малышку-кузину, наладить контакт с Павлом. Павел был само дружелюбие, но Юра отчетливо видел, что мешает Нине, которая хочет, чтобы он побыстрее убрался. Вот и вышло, что уезжал он на учебу из дружной семьи, а теперь они с отцом вели скромную и не особо упорядоченную жизнь двух холостяков. Еда всухомятку, майки, трусы и носки – комом в шкафу, половина стола, за которым прежде собирались шестеро Губановых, завалена инструментами, какими-то детальками, пластмассовыми и металлическими штуковинами. О своем обещании, которое он дал Славику Лаврушенкову, Юра не забывал ни на один день. Как и о намерении стать самым лучшим сыщиком страны. И с первого же дня учебы в «вышке» составил план. Сначала выписал в тетрадку свои соображения о том, какими знаниями, умениями и навыками необходимо овладеть помимо тех, которые преподаются в курсе «Оперативно-разыскная деятельность». Потом продумал (насколько смог, конечно), где и как эти знания и умения получить и отработать. Парнем он был целеустремленным и к делу подошел со всей серьезностью и ответственностью. Записался в городскую библиотеку, познакомился с ребятами и девчонками из театральной студии Омского политехнического института… Зимой 1976 года, как раз за пару месяцев до развода родителей, пришло очередное письмо от Славика, с которым Юра Губанов постоянно переписывался, а во время каникул обязательно встречался, пока друга не забрали в армию. Обычно Славкины письма отличались некоторой сумбурностью, но всегда были длинными, обстоятельными, наполненными всякими подробностями и о его повседневной жизни, и об армейской службе. До ухода в армию письма бывали еще длиннее, но и теперь, когда парень служил срочную, излишней лаконичностью совсем не грешили. Но это письмо было коротким: дядя Витя, Славкин отец, умер. Мать недоглядела, она же теперь одна. Виктор ушел из дома, в чем был, заблудился, упал в сугроб, замерз. Его искали всем поселком, когда тетя Зина вернулась домой со смены и обнаружила, что муж пропал. Но не успели. «Ты, наверное, теперь подумаешь, что раз папы больше нет, то обещание можно не выполнять? Я пойму, если ты так решишь. Только не обманывай меня», – писал Славик. Юра буквально физически чувствовал боль, отчаяние и одиночество товарища. Эх, был бы Славка сейчас в Успенском, он, Юра, уговорил бы начальника курса отпустить на часок, помчался бы на переговорный пункт, заказал бы звонок. А вдруг повезло бы, и тетя Зина на смене? Она же телефонистка! Он бы поговорил с ней, постарался бы утешить, подбодрить, заверить, что они с сыном не останутся в одиночестве, и Юра обязательно будет рядом, когда вернется, и пусть она передаст Славке, что обещание не забыто и будет выполнено, чего бы это ни стоило… Но Славик в армии, и даже если удастся застать его маму на работе, Юрины слова дойдут до него еще очень не скоро. А нужно донести их как можно скорее! Потому что каждый лишний час ощущения брошенности и забытости уносит… Что уносит? Сформулировать словами было трудно, но Юра всем своим существом чувствовал непереносимую тяжесть и горечь того, что, по его представлениям, должен был ощущать в эти дни его друг Славик Лаврушенков. Ладно, если звонить бессмысленно, то можно хотя бы дать телеграмму. Письмо будет идти фиг знает сколько дней, а телеграмма придет в часть уже сегодня вечером или, в крайнем случае, завтра к утру. Начальник курса отнесся к просьбе с пониманием: слушатель Губанов – круглый отличник, гордость курса, активный участник нескольких научных кружков, хороший спортсмен, за все время обучения ни одного нарушения дисциплины. Дать такому поблажку и разрешить увольнение вне графика – святое дело. Да и причина более чем уважительная, если рассудить по-настоящему, по-мужски: отправить телеграмму, поддержать товарища в горестную минуту. Текст Юра успел продумать по дороге. Стипендия – сорок рублей – будет только через три дня, в кармане осталось копеек семьдесят. Хорошо, что для милиционеров проезд в автобусе бесплатный. Одно слово в телеграмме стоит 3 копейки, нужно тщательно рассчитать, чтобы хватило на нужные слова, а ведь еще адрес… Обычно люди экономят на предлогах и там, где можно, на знаках препинания, это здорово выручает. Ведь в телетайпе точек и запятых нет, нужно писать «зпт» или «тчк», а это считается за самостоятельное слово. Обязательно нужно написать: «Я с тобой», но без предлога получится «Я тобой». Глупо и непонятно. Предлог придется оставить. Что еще непременно должно быть? Мысль-то ясная: я никогда не забуду свое обещание, сделаю все, что смогу, не брошу, не остановлюсь на полпути, не сомневайся во мне, теперь, когда твоего отца больше нет, разобраться во всем еще важнее. Но как выразить эту мысль раза в два короче, а то и в три? В таком виде телеграмма уже тянет больше чем на семьдесят копеек. Нужно сокращать. «Дурак я, – досадливо подумал Юра. – Надо было у слушаков хоть полтинник стрельнуть. Хотя откуда у них? Стипуху все давно растратили… Но попытаться стоило. Я даже не попытался. Растерялся, что ли… Разволновался, забегал, искал курсового, соображал насчет звонка, а про деньги не подумал. Надо будет с ребятами из театральной студии посоветоваться: может, они знают какие-то специальные упражнения, чтобы от волнения мысли не разбегались в разные стороны, а, наоборот, концентрировались. Будет мне урок». В оставшиеся до выпуска полтора года Юрий Губанов удвоил усилия по достижению поставленных целей. Хотя, казалось бы, трудиться усерднее и больше уже невозможно, если не добавлять часов в сутках и дней в неделях. Но он сумел. На выпуск приехал отец. Гордый успехами сына, довольный похвалами, которые, не скупясь, рассыпали в адрес Юрия преподаватели, курсовые офицеры и школьное начальство. В Москву вернулись вместе. Юрий был направлен на учебу от столичного ГУВД и теперь получил назначение в Люблинский район. Окраина города. Больше 30 рабочих производств, в том числе АЗЛК, огромный завод. Молодой лейтенант милиции лишних иллюзий не питал: еще будучи в старших классах, он много разговаривал с отцом о том, что такое работа в уголовном розыске, и хорошо понимал, что те запутанные, загадочные и невероятные преступления, про которые пишут книги и снимают кино, случаются в реальной жизни довольно редко. Ну, может, на сто убийств придется одно такое вот «художественное». Но ведь убийства это всего два-три процента общего вала преступлений. А основная масса криминала, с которым придется иметь дело, – кражи, грабежи, разбои, хулиганка, бытовуха всякая. Среди краж и разбоев тоже, конечно, попадаются яркие экземпляры, но редко. Ежедневная работа сыщика полна рутины, постоянного общения с нетрезвыми мужчинами и женщинами и далеко не кинематографической беготни. Много грязи, много брани, постоянные разносы от руководства и постоянный недосып. Изощренные способы укрытия преступлений от учета, потому что нельзя допускать роста показателей преступности. Зато показатели раскрываемости, наоборот, ни в коем случае нельзя снижать, иначе получишь по шапке. То, что раскрыть трудно, лучше стараться не регистрировать, а уж если пришлось, то и рукоприкладством не брезговали, выбивая нужные показания. Главное – отчетность, картинка, а реальное положение дел мало кому интересно. К этому Губанов-младший был готов с самого начала, поэтому обошлось без разочарований. И о том, что свободного времени будет совсем мало, Юра тоже знал заранее. Поэтому честно предупредил Славика: – Я буду делать все, что нужно, но очень-очень медленно. Быстрого результата не жди. Славка вернулся из армии осенью того же года, возмужавший, огрубевший. На слова Юры недоверчиво прищурился, презрительно сплюнул себе под ноги. – Откосить собрался? Надеешься, что время пройдет – и я забуду? Юра даже обиделся сперва. – Думай как хочешь. Но я буду это делать не для тебя, а для себя. Я знал твоего отца, и я не верю, что он мог убить человека. Но меня учили, что верить или не верить – это пустой звук. Нужно разбираться и знать точно. Славка вроде как смягчился, даже голос стал каким-то немного виноватым. – Бате твоему спасибо от нас передай. – За что? – удивился Юра. – Он матери здорово помогал, пока я в армии был. С отцом, с похоронами там, со справками всякими. – Я не знал… Он мне ничего не говорил! И ты не говорил, – он с упреком посмотрел на Славика. – Ты почему молчал, гад? – Твой батя просил не говорить. – Но почему? Славик пожал плечами: – Он сказал, что если бы ты был в Москве, то всегда был бы рядом, помогал бы мне… нам… А раз тебя нет, то он взял на себя. Ну, вроде как сын за отца, отец за сына. Говорил, что раз я твой самый лучший друг, а он твой отец, то… – Ладно, что помогал – это я понимаю, но почему не говорить-то? – негодовал Юра. – Для чего делать из этого секреты? – Так и спроси у него, – внезапно разозлился Слава. – Чего ты на меня-то наезжаешь? Но поссориться им все-таки не удалось, слишком уж долго они дружили, слишком привязаны были друг к другу. Отец же на прямо заданный вопрос дал такой же прямой ответ: – Наша семья должна помогать семье Лаврушенковых. Ты или кто-то другой, но мы должны их поддерживать. – Потому что Славка мой друг? – И поэтому тоже. – А еще почему? – Потому что наша семья виновата. И рассказал про дядю Мишу. Про то, что именно он посчитал Славкиного отца убийцей и рассказал об этом следователю. Даже помогал найти доказательства и свидетелей. – Я сомневался, – сказал отец. – И дяде Мише говорил об этом, и Абрамяну. Но они оба были уверены, что Михаил попал в яблочко. И следствие это подтвердило. – Значит, ты больше не сомневаешься? – спросил Юра. – Сомневаюсь до сих пор. Но у меня нет аргументов ни против следствия, ни против суда. Если оголить всю историю до костяка, то получается, что Славкиного отца посадил твой родной дядя. Это нехорошо. Согласен? Никто не должен был знать, что дядя Миша к этому причастен, иначе ни ты, ни любой другой член нашей семьи не смог бы спокойно появляться в Успенском. И дружбу со Славиком ты потерял бы. Он стал бы ненавидеть тебя. А ты, свою очередь, стал бы ненавидеть своего дядю, моего родного брата. Слова отца оглушили. Они не укладывались в голове, создавая хаос мыслей и чувств. Выходит, это дядя Миша сделал так, что Славкиного отца обвинили в убийстве и запихнули в спецпсихушку? А отец знал об этом, но никому не сказал, ни сыну, ни бабушке Татьяне. Дядя Миша уверен, что Виктор Лаврушенков виновен. А отец сомневается. В памяти, как по заказу, начали всплывать ситуации, непонятные подростку Юре Губанову. Вот дядя Миша с гордостью рассказывает о том, что у него что-то получилось на службе, а папа вместо того, чтобы порадоваться и поздравить, что-то цедит сквозь зубы, а во взгляде язвительность… Вот восьмиклассник Юра с отцом возвращаются из Успенского, дядя Миша у них дома, мама и Нина тоже, бабуля кормит всех ужином, и дядя Миша смотрит на отца так откровенно насмешливо, почти презрительно, и бросает непонятное: «Опять с этими Лаврушенковыми? Ну-ну»… Вот Юра перед самым отъездом в Омск на вступительные экзамены сидит над учебником истории, время позднее, мамы нет дома, она на каком-то поэтическом вечере, и отец с дядей Мишей разговаривают в комнате. Голоса доносятся вполне отчетливо, но Юра не вслушивается, зубрит даты и имена, однако в какой-то момент улавливает: «Вязкий ты, Колька, нет в тебе гибкости, уперся в одну идею и носишься с ней столько лет. Небось надоел уже всем хуже горькой редьки со своим повышением интеллектуального уровня. И Юрке жить не даешь. Хочешь всем доказать, что был прав? Хочешь вырастить из него самого лучшего сыщика?» – «Да уж получше некоторых», – отвечает отец, и в голосе его слышится злость. Даже почти ненависть. Получается, в семье много лет тлел конфликт между братьями. И никто не заметил. – И когда ты собирался мне сказать об этом? – процедил Юра сквозь зубы. Николай Андреевич вздохнул, потянулся за сигаретой. – Я решил, что если Славик все-таки проболтается и ты спросишь, то сразу и скажу. А если Славик сдержит слово и промолчит, то скажу, когда ты начнешь выполнять свое обещание. Разумеется, если ты вообще начнешь его выполнять. Но пока я что-то не вижу, чтобы ты проявлял хоть какой-то интерес к делу Славкиного отца. В его голосе звучал неприкрытый упрек. И даже разочарование. * * * До архивного дела по обвинению Виктора Лаврушенкова в убийстве Владилена Астахова удалось добраться только через несколько месяцев. Знаменитый следователь Аркадий Иванович Полынцев уже работал в Следственном управлении Генеральной прокуратуры СССР. С момента осуждения Лаврушенкова прошло больше десяти лет, и просьба молодого лейтенанта милиции разрешить ознакомиться с образцовым делом, которое когда-то вел опытнейший следователь, не вызвала ничего, кроме одобрения. Конечно, отец очень помог Юрию, организовал предварительные звонки всем чиновникам, через руки которых должен был пройти запрос. В архиве Московского областного суда Юра постарался использовать все навыки обольщения пожилых дам. Во-первых, улыбаться благодарно и благоговейно. Во-вторых, как можно чаще употреблять слова «бесценный опыт», «огромные знания», «учиться у лучших» и все вокруг этой темы. В-третьих, сетовать на то, что в Школе милиции дают в основном теорию и не могут научить тому, чему учит живая практика, поэтому если уж предоставляется возможность изучить настоящее уголовное дело, переданное в суд настоящим мастером, то нужно не упустить шанс и извлечь все уроки. Но ведь у оперативников так мало свободного времени! Ну что можно успеть за жалкие два-три часа? Только пролистать по диагонали. Разве это правильно? В таком уголовном деле бесценно каждое слово, каждая формулировка. Их следует выписывать и заучивать наизусть, чтобы правильное применение процессуальных норм намертво въедалось в мозг. Одним словом, голову архивариусу Елизавете Георгиевне лейтенант Губанов заморочил полностью. Немолодая женщина, резкая и даже отчасти грубоватая со всеми посетителями архива, совершенно растаяла, аккуратно сложила принесенный запрос в папочку, проявила полное понимание нелегкой жизни опера «с земли» и сказала, что Юрий может приходить в любое время, когда у него выдастся свободная минутка. Пусть читает сколько угодно и выписывает все, что нужно. Читал молодой Губанов медленно, внимательно. Обдумывал каждый документ. Если попадался протокол допроса свидетеля из Успенского – останавливался и старался вспомнить этого человека: кто таков, где жил, как выглядел, что о нем известно. Не мог вспомнить сам – спрашивал у Славки, который всю жизнь прожил в поселке.