Старикан насупился и почесал бороду. – Ладно, Москва, – лицо-сапог разгладилось. – Давай еще табачку! – Вот сразу бы так, дед! А то ходишь тут, берешь на понт. Старикану протянули одновременно три раскрытые пачки с разных сторон. Он брезгливо отодвинул «Мальборо» и вытянул ганинский «Голуаз». – Я, ребята, хотите верьте, хотите нет, кого тут только не видел! Как в 79-м году началось, так с тех пор все словно с ума посходили: едут и едут, едут и едут. Ладно бы люди были нормальные, а то одна шелуха. Только водку жрут и землю поганят. Ищут, бляха-муха, нацистские трофеи. Кстати, про водку, – дед прищурился. – Слышал я, у вас в рюкзаках звенело. Не отчислите старику? – Тебе, дед, надо на таможню. Там таких любят. Но ворчали больше для показухи. Уже знали, что не откажут наглому бабнику-деду. – Держи! – Солодовников-младший выудил из вещмешка бутылку и всунул ее в две скрюченные руки. – Благодарствую, – старикан отвернул пробку и бахнул здоровенным глотком прямо из горла. Его глаза помутнели. – Ну? – он оглядел пьяно всю компанию. – Чем могу помочь, сынки? От ваших щедрот нашим, как говорится. Вы мне подсобили, теперь я подсоблю. Чего желаешь, Москва? – дед подмигнул Ганину. – Все могу. – Мыски, – сказал Ганин. – Чего? – не понял дед. – Мыски. Деревня к северу отсюда. Правильно мы идем? На секунду старикан задумался, а потом его пронзило озарение. – Фига с маком тебе, сынок! – Он вытянул фигу и радостно повертел ею перед носом у Ганина. – Мыски в другую сторону! – Не может быть. По карте в эту. – Ты свою карту можешь на самокрутки пустить – все толку больше. А я здесь сто лет живу. И раз я те говорю, в другую сторону, значит, в другую. В Мыски левее надо забирать, олухи! – Дед сплюнул. – Как ты только в Москве-то своей не заблудился, а, Москва? – Ты не брешешь, дед? Карту тоже не дураки писали. Я – карта, – ткнул себя узловатым пальцем в грудь старикан. Он еще раз приложился к бутылке и вдруг, вытянувшись в струнку, заорал: – Налево-о-о шагом марш! Его крик спугнул с дерева неизвестную птицу. Снявшись с ветки, птица расправила крылья и полетела навстречу луне, похожая на древнего птеродактиля. – Смотри не развались, дед, – пробурчал Ганин, провожая птицу глазами. Затем повернулся к своим: – Забираем левее, пацаны. Спустя пару часов стало ясно, что они заблудились. Дед прошагал с ними где-то полкилометра, отпивая из своей бутылки и дымя «Голуазом». Потом, когда все спохватились, он уже исчез. К тому времени поле кончилось, зато начались овраги и рытвины. Попробовали обойти их и уперлись в болото. Попробовали обойти болото и влезли в бурелом. Чертыхаясь, продирались сквозь упавшие стволы и кляли деда на чем свет стоит. – Показал дорогу, старый черт. Пропадем к такой-то матери, – Фока старался не упасть с пулеметом. Ему казалось, что тот нарочно задевает дулом все возможные препятствия и старается помешать продвижению. Фока злился. Вместе с дедом взялся проклинать и «проклятую железку» – так он теперь стал называть раритетный и в перспективе могущий их озолотить «MG». – Не тереби душу, дух, – Степан Солодовников шел, держа перед лицом ладонь, чтобы ненароком не насадить в темноте глаз на ветку. – Без тебя пакостно. Так же, закрывая ладонью глаза, шел и его брат. Остальные надели солнцезащитные очки: видно в них было меньше обычного, но, с другой стороны, в темноте и так ничего было не разобрать что в очках, что без. – Увидят – засмеют, – сказал Ганин. – Решат, бригада пошла на дело. – Кто увидит-то, Андрей? – вскинулся Фока. – Чаща кругом! Дед старый нарочно утащил нас с пути. Идет небось за нами и ждет, когда мы мину сцапаем, трофей войны. Или капкан выставил. А потом то, что от нас останется, себе притырит. Слышишь, дед! – заорал он в темноту. – У нас приборы ночного видения! Сейчас высмотрим тебя и застрелим! – Не ори, дурной, – оборвал Фоку Степан. – И дулом не верти. По башке шибанешь. – Нас с братом бабка в детстве ведьмаками пугала, – сказал Серега. – Они, говорила, днем люди как люди, а по ночам оборачиваются волками и рыщут по лесу. Крови человечьей хотят. Может, дед из таких? – То что нужно, Сереня, – пробурчал Фока. – История в самый раз. Меньше всего охота думать, что дед идет сзади и хочет моей крови. – Он уже волк, – ответил Серега. – Обратился. Скачет за тобой на четырех ногах. – Может, заткнешься? – попросил Фока. – А может, лучше пальнем? Солодовников-младший осклабился, так что в темноте блеснули его белые зубы. Зубы были загляденье. Ганин, обе челюсти которого испортила своим чадом и плохим климатом Москва, не раз с завистью наблюдал, как Серега раскалывает зубами орехи и открывает пивные бутылки. При мысли о пиве он размечтался. – Пивка бы… – Холодного, – подхватил Степан. – Кружек пять, – сказал Серега. – Мины, пацаны, – пробурчал Фока. – Гадом буду, лес полон военных мин. В конце концов Ганин скомандовал «привал». Идти больше не было сил. И когда кончились разговоры о пиве, когда рассказали все матерные анекдоты и пошлые случаи из жизни, а жижи под ногами и веток, норовящих выколоть глаза, по-прежнему не убавлялось, стало ясно: Мысков сегодня им не видать. – Стоп, парни, – Ганин бросил рюкзак на землю. – На сегодня все. Место было более-менее сухое и ровное. Умирая от усталости и похмелья, которое сопровождало их весь этот долгий день, бросили спальники на землю. Постановили спать без костра – решение было принято, когда зашел разговор о том, кому идти за дровами. «Обойдемся!» – высказались все единогласно. Перед тем как заснуть, Ганин еще раз достал карту. Светя фонариком, вгляделся в нее. – Что-нибудь понимаете? – спросил он Виктора Сергеевича. Тот приподнялся, опершись на руку, и тоже всмотрелся в развернутый Ганиным лист. – Ничего, – сказал после паузы. – Вот и я тоже, – ответил Ганин. Они взяли на вооружение бумажные карты, когда стало ясно, что электронные навигаторы в лесу летят один за другим. Казалось, само пространство отвергает технику: навигаторы отлично работали в городе, в поезде, в самолете, но в лесу начинали выдавать безумные координаты, искрили, самовольно выключались и включались снова, совершенно потерянные… Тишину разорвал тяжелый храп. По опыту прошлых ночевок Ганин знал, что храпит Степан Солодовников и что если он начал, то теперь будет продолжать до утра. Ганин поморщился. Храп Солодовникова-старшего напоминал армагеддон, убийство слона в джунглях, победу звезды смерти, все самое тревожное, чего можно ждать от жизни. Тычки в бок не помогали. Свист не помогал. В худшие дни к зычному утробному рыку, исходившему из глотки Степана, примешивался другой, более высокий – это подключался Серега. В такие дни животные уходили глубоко в лес, а цветы рядом с лагерем вяли. Ганин прислушался: кажется, сегодня был не худший день. Серега Солодовников мирно сопел и чему-то улыбался во сне. – Слышь, Андрей, – потянули его за рукав. Когда он обернулся, Виктор Сергеевич зашептал: – Дед этот какой-то странный был, а? Как будто из временной дыры вылез, что ли… Ты лапти его видел? – Видел, – кивнул Ганин. – Я такие всего один раз в жизни видал. И знаешь где? В учебнике истории за пятый класс. На рисунке «русские крестьяне пашут землю». – Помню, – сказал Ганин. – Мы там быку все время прибор подрисовывали. – И мы подрисовывали, – Виктор Сергеевич улыбнулся, а затем подвинулся к Ганину поближе. – Я вот что думаю. Дед этот неспроста нас сюда завел. Он нам показать что-то хотел, навести на какой-то след, – он задумчиво почесал щетину. – Или угробить… Неожиданно Ганин разозлился. За день на него свалилось слишком много – утренний бодун, Кузьмич, водка, поспешный уход из лагеря. Думать о том, что старикан специально завел их в гиблое место, да еще под звериный рык Степана, было уже чересчур. – Знаете что, Виктор Сергеевич? – резко сказал он. – Давайте спать! Я вас очень уважаю, но, как правильно говорят братья, не залупайтесь. Ганин отвернулся и накрылся спальником с головой. Рев Солодовникова-старшего раздавался совсем рядом. Зверь вышел на ночную охоту. Монстр Ганин услышал голоса и открыл глаза. Моргая, смотрел в светлеющее небо и прислушивался. – Андрюша-а-а-а, – голоса улетали вместе с обрывками сна, становились тише. – Что же ты нас не похорони-и-ил… – Вот же привязались, черти! Да похоронил я вас! Он понял, что сна больше не будет, и вскочил на ноги. Вокруг вповалку лежали подельники. Фока, вытянув из спальника костистую руку, вздрагивал. Видимо, в сновидениях его посещали собственные мертвецы. Братья Степан и Сергей лежали рядом, едва не обнявшись. Храпели уже оба. Виктор Сергеевич повернулся ко всем спиной, спал спокойно. Рядом с ним лежал всегдашний металлоискатель. Глядя на длинную никелированную палку с тарелкой на конце, Ганин вспомнил, как несколько лет назад Виктор Сергеевич нашел его в Москве: «Вы Ганин? Андрей? Про вас ходит слух, что вы знаете, где в земле могут быть люди. Возьмите меня с собой. Я буду полезен». Он действительно был полезен. Возможно, полезнее всех остальных. Пятидесятилетний, сухой, морщинистый Виктор Сергеевич был профессиональным сапером. Не будь его, Ганин вряд ли бы пережил второй сезон. Он наступил на мину в поле, в грязевой жиже, под проливным дождем. И мина щелкнула. И не взорвалась. Механизм внутри нее сжался, готовясь выплюнуть смерть. Какая-то пружинка внутри, слышал Ганин, сорвалась и зазвенела, чтобы сработать, когда он уберет ногу. Так он и остался стоять. Проблеял: «Виктор Серге-е-евич» – хрипло, жалобно, как овца перед закланием. Тот понял все сразу: «Не шевелись, Андрей». Упал на колени, стал рыть саперной лопаткой, осторожно просунул под мину одну руку, накрыл сверху другой. «Убирай ногу. Очень медленно». Ганин снял ступню со снаряда. Виктор Сергеевич поднял его и швырнул в поле, как какой-нибудь метатель диска, раскрутившись вокруг своей оси, чтобы тот дальше летел. Долбануло так, что из соседнего леса повалили мужики, копающие в других группах: «Что случилось? Убило кого?» А к вечеру прибыла полиция, стала опрашивать людей: «Есть информация, что взрывали. Кто взрывал? Когда? С кем?» Насчет мины полицейские остались ни с чем. Зато, озлобясь на молчавших копателей, увезли с собой одного из них, самого пьяного. «Уберите руки, – орал тот. – Мусора поганые» – «Щас уберем, – приговаривали они. – Щас, братишка, потерпи». В участке бедолагу отделали дубинками и пинками выпроводили обратно в лес. После этого копать он перестал, уехал домой лечить ушибленные ребра. Виктор Сергеевич никогда не рассказывал, где он обучился своему ремеслу. Был он немногословен, тих и рассудителен. Только татуировка на плече выдавала бурное прошлое – синяя надпись СС, парашют и череп с костями. СС ничего общего с нацистским подразделением не имеет, пояснили Ганину сведущие братья Солодовниковы. «Скорее всего, это значит „специальный сводный“. Так назывались советские десантные батальоны. В них набирали самых лихих пацанов для проведения спецопераций в тылу врага. Скорее всего, Афган», – сказали братья. И, помолчав, добавили: «Ну, может, и Чечня».