– На деревню дедушке? – Нет, конечно. Все материалы получали иностранные дипломатические работники. Да, я знаю, в нашем городе нет ни консульств, ни торговых или культурных представительств. Он уезжал в командировки, возможно, брал эти материалы с собой… Подождите… – Зельский задумался. – Был один иностранец, он несколько раз приезжал в наш город по линии торговых контактов, по-моему, речь шла об электронно-вычислительных машинах. С ним встречался Алексей Львович, еще просил прикрыть его, потому что отлучался в рабочее время… Фигура важная, об этом он намекнул. Работает в посольстве в Москве, но имеет возможность покидать пределы столицы и совершать поездки по стране. Он приезжал как минимум дважды и всякий раз встречался с Поплавским. Его зовут… – Зельский взмок, усиленно вспоминая, лоб покрылся сетью морщин. – Нет, не помню. – А вы вспомните, – настаивал Кольцов. – Или пропало желание облегчить свою участь? – Как же его… Аллен Робертсон… Нет, не так… Робинзон… или что-то в этом духе, точно не помню… Я плохо запоминаю иностранные имена и названия. Алан Робинсон! Этот пострел и здесь поспел! Так вот откуда уши растут… Михаил не менялся в лице, но мыслительный процесс разгонялся. Американский дипломат явно по уши в теме, а значит, знал много имен и вообще представлял кладезь интересной информации. Об этом надо срочно сообщить в Москву. Пусть думают, как его взять, не навредив репутации Советского Союза. Опыт наработан, есть средства, позволяющие развязать язык, а впоследствии отключить память. А то чувствуют себя как дома, творят что хотят, сколько можно с ними миндальничать? – Хорошо, я вас понял, Борис Геннадьевич. С вашего позволения, на сегодня закончим. – Что со мной будет, гражданин следователь? – Зельский волновался, всматриваясь в лицо майора в поисках в нем чего-то обнадеживающего. – Зависит от того, насколько искренне вы готовы сотрудничать, – уклончиво отозвался Михаил. – Но я искренне готов… У меня семья, сын служит в армии, достойно отдает свой долг Родине… У жены нездоровые легкие, она не может работать… У меня у самого больное сердце, требуются дорогие лекарства… – Вылечим, Борис Геннадьевич, не волнуйтесь. В пенитенциарной системе работают хорошие врачи. И не таких вылечивали – подследственных, подсудимых, приговоренных. Штопали, латали, проводили операции, в итоге ставили на ноги – и отправляли в подвалы, где приводили приговоры в исполнение. Гуманизм называется – отличительная черта социалистического правосудия. Глава третья – Срочно выезжай в Москву, – выслушав доклад, приказал Рылеев. – Есть дело. Команду оставь в Омске, пусть ребята роют дальше, здесь они не нужны. В понедельник должен быть у меня. В понедельник проходили похороны Леонида Ильича Брежнева. Центр Москвы оцепили, патрулировали улицы сотрудники милиции, военнослужащие гарнизона. Застыли в почетном карауле бойцы кремлевской роты, пожилые члены Политбюро. Комиссию по организации похорон возглавил Юрий Владимирович Андропов. Москва (как и прочие города и поселки Советского Союза) пребывала в траурном убранстве. Развлекательные мероприятия отменили. По радио и телевидению передавали грустную музыку. В Колонном зале Дома Союзов проходило прощание с телом Брежнева. Прямая телетрансляция велась на всю страну. В Дом союзов тянулись трудящиеся столицы, представители других городов, зарубежные делегации. Москва застыла, погрузилась в скорбь. Траурная музыка, звучащая из всех динамиков, усиливала гнетущую атмосферу. Тело на орудийном лафете перевезли на Красную площадь. Произносились речи – выступали руководители партии и правительства. Члены похоронной комиссии лично перенесли гроб с телом к Кремлевской стене, где была вырыта свежая могила. Под пронзительное исполнение гимна генсека опустили в землю – за этим пристально наблюдала страна. Откуда взялась небылица, будто гроб уронили? Этого не было, действовали четко и отлаженно, процедуру неоднократно отрепетировали. Видимо, за шум падения приняли внезапно грянувший орудийный залп. Артиллерия работала во всех столицах союзных республик, в городах-героях и других крупных населенных пунктах. На пять минут остановились все предприятия Советского Союза. Три минуты гудели заводы, поезда и пароходы. На засыпанную землей могилу водрузили портрет покойного, венки, многочисленные подушечки с орденами и медалями. Бесконечной вереницей тянулись мимо могилы представители иностранных делегаций – в том числе из капиталистических стран, – кто-то кланялся могиле, кто-то отдавал воинское приветствие. На Красной площади начинался парад войск московского гарнизона… Странно, что самолет в этот день в связи с трауром не застыл в воздухе. Пробиться на Лубянку оказалось непросто, повсюду барьеры, милицейские кордоны. Полковник Рылеев сидел у себя в кабинете, смотрел трансляцию по телевизору. Церемония прощания с генсеком подходила к концу. Полковник крякнул, выключил телевизор, опустился обратно в кресло и каким-то мутным взором уставился на вошедшего. Заставил себя очнуться, мотнул головой. – С приездом, майор. М-да, достукались… Выпьешь? Кольцов кивнул, сегодня можно. Даже нужно. Все необходимое для жизни находилось у полковника под рукой. На столе возникла початая бутылка армянского коньяка, две хрустальные стопки. Выпили, не чокаясь. Коньяк был отменный, да и повод серьезный. Проворчав про пулю, которая не должна пролететь между первой и второй, Рылеев вновь наполнил рюмки. Пару минут молчали, глядя в пространство. Даже высшим офицерам КГБ было интересно, что же будет дальше. – Все нормально, мы «пскопские» – прорвемся, – со вздохом заключил полковник, убирая рюмки и бутылку. – Светлая память, как говорится… Новый генсек – Юрий Владимирович. Это было понятно сразу, как только умер Леонид Ильич. В курсе уже? – Да, Валерий Леонидович. Известно, кто возглавит комитет? – Он же и возглавит. Временно. Будет совмещать две должности. Месяц, два или три. Дальше – туман. Примут решение – Чебриков, Федорчук или какой-нибудь выскочка образуется. Назревают перемены, майор, чувствует мое больное сердце… Ладно, как уже сказано ранее – прорвемся. – Робинсона надо прибрать, товарищ полковник. Он многое знает. Хочу предложить план мероприятий – как провернуть темное дельце и не попасть в историю. – Зря старался, – с досадой отмахнулся Рылеев. – Алан Робинсон вчера вечером вылетел рейсом Москва – Нью-Йорк. – Не может быть, – опешил Михаил. – Выходит, мы и этого упустили? – Ну, извини, – развел руками полковник. – Подписку о невыезде он не давал. Птица вольная, летит куда хочет. Понял, что запахло жареным, и решил на всякий случай выйти из игры. Боссы Робинсона понимают, что мы можем до него добраться, наплевав на его дипломатическую неприкосновенность. Нас уже столько раз безосновательно обвиняли в нарушении международных норм, что самое время эти нормы нарушить – чтобы не так обидно было. А ставки высоки. Так что нет дурных сидеть и ждать, пока мы придем за ним. Не расстраивайся, Кольцов, – полковник улыбнулся как-то плотоядно. – Фигня все это в сравнении с мировой революцией… – Было такое ощущение, что до визита майора полковник уже приложился к бутылке. – Держу пари, что рано или поздно мы узреем нашего американского друга в Западном Берлине… – Мы потеряли двух человек, знающих всю шпионскую сеть в Союзе, – напомнил Кольцов. – Все, что касается Омска и Зеленограда, проекта огнеметной системы и других, где используются электронные схемы. По крайней мере, Робинсон знал все, а Поплавский – многое. Если это фигня, то как скажете. Минутку, Валерий Леонидович. – Кольцов нахмурился. – Почему в последнее время мы постоянно спотыкаемся об это словосочетание – «Западный Берлин»? – Думаю, неспроста, – заметил Рылеев. – Я тебя выдернул из Омска не за тем, чтобы пить коньяк… хотя и повод, конечно, значительный, – полковник покосился на затемненный экран телевизора. – Интерес Запада к нашим огнеметным системам понятен – мы впереди планеты всей. А их научная мысль работает плохо, проще украсть. Шпионскую сеть мы проредили, и это уже хорошо. Но шпионы везде, чуть ли не в каждом учреждении, тянут наши секреты – и это, сам понимаешь, не охота на ведьм, а печальный факт. Они во всех закрытых «ящиках» – в КБ, на предприятиях, там, где занимаются электроникой. Эту сеть надо выявлять. Гонка вооружений не прекращается, и благодаря этим людям мы ее проигрываем. Ты верно заметил, нам нужен Поплавский. Если повезет – возьмем Алана Робинсона, о котором, как подсказывает мой многолетний опыт, мы скоро вновь услышим. Есть достоверная информация: в Западном Берлине на улице Фельдештрассе, 42, действует некое «инженерное бюро Крафта» – об этом извещает вывеска на здании, что, понятно, маскировка. Под вывеской скрывается закрытый центр БНД и ЦРУ, куда стекается секретная информация – в том числе о завербованных лицах в СССР. Алан Робинсон там неоднократно отмечался – по информации нашей резидентуры в ФРГ. – Западный Берлин – не ФРГ, – осмелился перебить начальника Кольцов. – Да, это анклав, окруженный территорией ГДР, – согласился Рылеев. – Он не интегрирован в ФРГ, формально там свои законы и порядки, свои органы управления, но фактически это одно и то же. В Западный Берлин проложены дороги из ФРГ – по ним под охраной западных немцев поступают грузы в анклав. Действует железная дорога. В Западном Берлине два международных аэропорта, куда без проблем может попасть любой человек из западного мира. А с восточной стороны – хрен. Берлинская стена работает в обе стороны. Это огромная территория, на которой проживают два миллиона жителей или около того. Фактически та же ФРГ – только прямо у нас под носом. Что не очень здорово. Да еще это «инженерное бюро», будь оно неладно… БНД работает в связке с ЦРУ, так же как восточногерманская Штази – с нами. Пока счет ничейный… Бюро на Фельдештрассе – серьезная организация. Им руководит некто Вильгельм Бауман, курировавший на пару с Робинсоном Денисова и Балашова – шпионов из Зеленограда. В бюро принимаются решения, трудятся аналитики, консультанты, специально обученные люди разрабатывают операции, направленные против нас и стран восточного блока. Доступа к этой организации у нас нет. Резидентура в Западном Берлине слаба, а дипломатические отношения с анклавом мы не установили. Этому препятствовали наши американские друзья. Помимо Робинсона, мы скоро сможем лицезреть в Западном Берлине и нашего дражайшего Поплавского. Сто к одному, что Алексея Львовича туда привезут. Если уже не привезли… Кажется, Кольцов догадывался, к чему клонил полковник. И это начинало нешуточно беспокоить. – Кстати, сводная сестра Поплавского действительно проживает в Западном Берлине, – издалека подъезжал к главной теме полковник. – Улица Тильштрассе, 17, это западная оконечность анклава, участки с малоэтажной застройкой. Софья Львовна, в девичестве Поплавская, нынче – Брюстер. Что-то нам подсказывает, что Поплавский ее навестит, верно? Родная как-никак душа, пусть и сводная. И навестит не раз, будут общаться регулярно. Софья попала в Германию по программе переселения советских немцев – не сказать, что она чистокровная немка, но покойная мама вроде ею была. Сестра Поплавского – фигура аполитичная, куда привезли – там и живет. Поначалу обитала в городе Зейме – это на Балтике, потом вышла замуж, переехала с мужем в Западный Берлин. Муж скоропостижно скончался, детей нет, вроде живет одна… А теперь внимание… – Полковник подался вперед, глаза заблестели. – К черту сестру, нам на ней не жениться. Как сказано, доступа в аналитический центр на Фельдештрассе у нас нет. Но все может измениться. По нашим каналам прошел сигнал: один из сотрудников этого центра ищет возможность выйти на КГБ. Фигура осведомленная, офицер западногерманской разведки, занимает в «бюро Крафта» не последнюю должность. Известна фамилия, но ее знают немногие: некто Людвиг Эберхарт. Мотивация господина нам пока неизвестна. Человек в годах. Известен его адрес в Западном Берлине – Кюрхаллее, 36. Видимо, одноквартирный дом. Сейчас это модно – проживать в своем доме. Ближе к земле, так сказать. Эберхарт хочет сотрудничать – но только с нашим комитетом. Он как огня боится Штази и недвусмысленно дал понять, что при появлении на горизонте данной организации будет обрывать концы. – У Штази неоднозначная репутация, – согласился Михаил. – Тем не менее они наши друзья, – отрезал полковник. – А друзей не выбирают. – Рылеев замешкался, невольно задумался. – Или выбирают? Ладно, не важно. Теоретически мы сможем работать через голову Штази, опираясь на нашу резидентуру при посольстве в Восточном Берлине, которая, кстати, весьма сильна. Но такая схема работы будет выглядеть странно. Немецкие товарищи обидятся. Ладно, разберемся. Ты ничего не хочешь сказать? – Я бы лучше выпил, товарищ полковник. Это шутка. Вы тоже не закончили. – Да. – Рылеев кивнул. – Предыдущая информация пришла, повторяю, по нашим каналам. Об Эберхарте знают несколько человек – все наши, включая пару сотрудников из резидентуры при посольстве. В Штази об этом не знают. Во всяком случае, не должны. А теперь информация от наших восточногерманских товарищей – ее любезно предоставило руководство Штази. В берлинском универмаге «Радуга», что на территории ГДР, сотрудники Штази задержали подозрительного типа. Тот вел себя странно, чем-то терзался. Товарища прибрали. Это некто Отто Вайсман – мелкая сошка из БНД, что-то вроде «топтуна» или мелкого оперативника. Часом ранее прошел через посты в восточную зону. Как прошел, не важно – шпионы снуют туда-обратно. В базе госбезопасности его физиономия засветилась, поэтому идентификация много времени не заняла. Вайсман и не возражал, сам сказал, кто он такой. Вел себя нервно, но в целом вменяемо. По его версии, он бежал из Западного Берлина, возвращаться туда не намерен, хочет перейти на нашу сторону. Сам он в плане информации интереса не представляет, но говорит, что в кругах БНД есть фигура, готовая сотрудничать с КГБ, причем только с КГБ. И фигура важная, много знает. Собственно, этот человек его и отправил. Дальше, полагаю, было так, – полковник усмехнулся, – наши немецкие коллеги Вайсману не поверили, провели допрос с пристрастием, но имя человека, отправившего Вайсмана, не узнали. Немец оказался крепким орешком, настаивал, что будет общаться только с представителем КГБ. В Штази решили от греха подальше не связываться. Прибьют человека на допросе, а потом выяснится, что он не врал. В общем, сообщили, что держат его для нас, из камеры не выпускают – приезжайте, допрашивайте. – Во-первых, это может быть липа, – сказал Кольцов, – как и информация об Эберхарте, так и то, что намерен выложить Вайсман. Западные немцы по наущению янки затеяли сложную комбинацию, цели которой мы пока не знаем. Скажем, отвлечь наше внимание от чего-то важного. – Да, это рабочая версия, – согласился Рылеев. – Но есть и другая. Во-первых, Эберхарт реально существует и хочет с нами сотрудничать. Во-вторых, бегство Вайсмана за флажки – отнюдь не разработка наших заклятых противников. И речь в первом и втором случаях идет об одном лице – Людвиге Эберхарте. Тот вполне мог отправить по нашим каналам сигнал о готовности сотрудничать, а потом продублировать его через Вайсмана. Допустим, для демонстрации настойчивости. Или не был уверен, что в первом случае мы правильно поймем. Пока не проверишь, ничего не узнаешь, верно, Кольцов? – Тогда «во-вторых», – с обреченной миной продолжал Михаил. – Что мешает нашим посольским в Берлине допросить Вайсмана? Посвященные есть – сами сказали. Специалисты там работают высококлассные. – Ты как будто хочешь увильнуть от работы, – подметил полковник. – Странно, обычно люди радуются зарубежным командировкам. Наша цель, вернее, одна из наших целей – Поплавский. Ты прочно засел в этой теме, тебе и дожимать – это первое. Второе – наших резидентов в Берлине противник знает – тебя же не знает никто. Третье – ты надежен, на тебя можно положиться. Только не возгордись. – Спасибо, товарищ полковник. Задача максимум – доставить Поплавского обратно в Союз? Прошу прощения, бандеролью? – Не ерничай. Время покажет. В крайнем случае Поплавского придется нейтрализовать. Не волнуйся, проблема не твоя. Поплавский – лишь вторая цель. Главная задача – выйти на «бюро Крафта», обрести в нем своего человека. Это может быть Эберхарт… если не выяснится, что он персона подставная. Через него мы получим информацию о завербованных агентах в СССР. А то их развелось как собак нерезаных. Можем выявить их львиную долю одним ударом, понимаешь? И пока это наша главная задача. Капризничает, не хочет работать через Штази – пусть так, пойдем ему навстречу. Пока не будем усложнять, цель твоей командировки: допросить Вайсмана – и чтобы рядом не было ни одного сотрудника Штази. Пусть обижаются. Пообщайся с резидентурой – среди нее есть приятные, милые люди. По итогам беседы с Вайсманом примем решение. Загадывать трудно. Если понадобится, наши посольские сварганят тебе документы «гражданина Германии» – кажется, так величают себя немцы в анклаве. – Это еще зачем? – напрягся Михаил. – Да шучу я, – улыбнулся полковник. – У тебя такое лицо, словно собрался «бежать до канадской границы». Но в каждой шутке, знаешь ли, майор… Ладно, забудь. Задачу уяснил? Готовься к поездке, оформляй визу. – Избавиться от меня хотите, товарищ полковник? – Ты прямо рассекретил меня, – всплеснул руками Рылеев. – Сплю и вижу, как от тебя избавиться. Еще что? – Мои люди, которые сейчас в Омске… – Забудь про своих людей. Они уже взрослые. Лично проконтролирую, чтобы не шалили. Не стоит создавать толпу там, где должно быть тихо. – То есть я еду один? – Тебя это смущает? Что с немецким языком? – Как у всех – ничего. – Михаил смутился. – Так ли? – Полковник прищурился, в глазах ирония. – Ну, хорошо, со словарем, – допустил Кольцов. Вздохнул, опуская глаза. – Ладно, без словаря. Спасибо моим родителям, обучавшимся на факультете иностранных языков. За своего не сойду, но объясниться смогу. Акцент, правда… вологодский. – Окающий, что ли? – не понял полковник и оскалился. – В общем, не морочь мне голову. Всех вас насквозь вижу. Ну, все, майор, шутки в сторону. Поезжай. Связываться со мной будешь из посольства, там у ребят защищенная линия. Другая страна – пусть и «продолжение» Советского Союза, другой воздух, другие люди. Знакомые портреты на зданиях – Маркс, Энгельс, Ленин, огромные буквы белым по красному – с тем же смыслом, но по-немецки. Портреты Хонеккера, Леонида Ильича – последние в траурной рамке, первые – еще нет. Скорбели и здесь, как иначе? – Скончался лидер международного коммунистического движения. Похороны прошли, траур формально снят, но большого веселья на улицах не отмечалось. Возможно, его никогда тут не было. Веселились, как и везде, – по особым указаниям руководителей стран. Да и погода не способствовала веселью – снега не было, но дули переменчивые ветры, ползли тучи, столбик термометра показывал десять градусов тепла. Просто праздник в сравнении с заледенелым Омском. На территории аэропорта Шёнефельд развевались флаги СССР и ГДР – красно-желто-черные полотнища с гербом ГДР посередине. Золотистый циркуль, наложенный на золотистый молот, означали единение рабочего класса с трудовой интеллигенцией. А обрамление из колосьев – примкнувших к ним аграриев. Завершились таможенные процедуры, офицер на контроле учтиво отдал честь, Михаил вышел из здания. Люди пробегали мимо в основном с опущенными головами. Толстяк, пыхтя, тащил тяжелые чемоданы. Одевались люди примерно так же, как в Союзе, – принципиальной разницы не было. Наглядной агитации – с избытком. Любил же Леонид Ильич целоваться с Хонеккером, что за страсть такая противоестественная… Он стоял у здания аэровокзала, не мог избавиться от внутреннего напряжения. Словно наблюдали за ним. Высаживались люди из туристического автобуса, направлялись в зону регистрации. Судя по лицам, вьетнамцы. Какие-то неулыбчивые, усталые, пришибленные. Поездка явно не заладилась. Кто же знал, что Леонид Ильич решит скончаться, испортив жизнь такому количеству людей. С развлечениями в дни траура было несколько напряжно. «А есть тут вообще развлечения?» – возникла недоуменная мысль. Майор усмехнулся – к бордюру подкатила «Волга»! Правда, не черная, а какая-то серо-бурая. Видимо, местный колорит. Отворилась дверь, вышла эффектная блондинка лет тридцати с небольшим, одетая в темный брючный костюм. Подошла, постукивая каблучками. У нее были большие светлые глаза, волосы собраны и заколоты на затылке. «Симпатичная», – машинально отметил Кольцов. Но в глазах присутствовал холодок, и лицо было того типа, на котором не хотелось бы задерживать взгляд. – Комрад Кольцов? – спросила по-немецки дама. Очевидно, для приличия – знала, кого встречала. Мужчина с женщиной обменялись рукопожатием. Кожа изящной женской руки источала прохладу. Она напомнила Барбару из «Семнадцати мгновений весны» – той великолепно шел эсэсовский мундир. Этой красотке бы тоже пошел. – Марта Киршнер, – представилась особа. – Мне поручено вас встретить и сопроводить в гостиницу. В дальнейшем будем работать вместе. «Это вряд ли», – подумал Михаил, любезно улыбнувшись. Впрочем, кто поручится? Будущее – категория туманная. – Вы знаете немецкий язык? – Немного, фрау Марта. Спасибо, что встретили. – Немецкий в его исполнении был так себе. Язык он знал, но акцент выдавал в нем русского. – Отлично. – Марта улыбнулась. – Пойдемте, давайте свой чемодан. – Я справлюсь, фрау Марта, это маленький чемодан… На этот раз он контролировал процесс сбора в дорогу. Настя, впечатленная тем, что он едет не в Биробиджан, а за границу, особо не трудилась, собирая его в дорогу, но все же бросила в чемодан несколько чистых рубашек. «Я на пару дней, – уверял Кольцов. – Гляну, как там люди живут, – и обратно». С водительского сиденья вылез лысоватый мужчина в невзрачной куртке, открыл багажник. Помог загрузить чемодан, протянул руку, назвавшись Уве Хогартом. Справляться о месте работы, видимо, не стоило. Министерство государственной безопасности ГДР – Штази. Встречающие не отличались говорливостью. Марта предложила гостю сесть сзади, сама уселась рядом с водителем. Михаил ловил в зеркале изучающий взгляд. На выезде с территории аэропорта образовался затор. Уве включил сирену – она издала несколько пронзительных трелей. Водители ползущих машин судорожно выкручивали баранки, освобождая проезд. Ссориться со Штази было не принято. Происходящее воспринималось обыденно – «Волга» проползла по коридору, свернула на шоссе и понеслась по хорошо укатанной дороге. Восточный Берлин был застроен в основном современными зданиями. В апреле – мае 45-го здесь шли наиболее ожесточенные бои, восстанавливать после них было нечего. Тянулись кварталы высоток – издали они смотрелись впечатляюще, вблизи представали серыми и облезлыми. Город был просторным – большие площади, широкие тротуары, фонари через каждые пятьдесят метров. Отдельные строения возводились по индивидуальным проектам, имели оригинальные фасады. Но все остальное – типовое, как в СССР. Машин на улицах было немного, заторы не наблюдались даже у светофоров. Западных моделей практически не видно. Чешские «Шкоды» и «Татры», советские «Жигули», восточногерманские «Трабанты» – простые, в чем-то даже забавные. Ехали долго, менялись кварталы, высотные дома заслоняли обзор. Михаил проводил глазами симпатичный сквер напротив универмага, полицейских в темной форме и фуражках. Потеплело на душе – на лавочке сидели и курили парни в темно-зеленом парадном обмундировании с буквами «СА» на погонах – военнослужащие Группы советских войск в Германии. Краткосрочные увольнения были нормой. Парни увлеченно болтали, перемигивались с местными девчонками. Одевался народ без лоска – пижонство, как и в СССР, здесь не приветствовали. Простучала по эстакаде городская электричка – вагоны тряслись, дребезжали. С общественным транспортом проблем в Берлине не было – той же электричкой можно было добраться в любой конец города (за исключением Западного Берлина), не говоря уж про метро.