– В самый раз для референта по вопросам экономики, – заметил Витя. – Дальнейшее образование, – продолжила Марина, – получал в закрытых от общества заведениях. В шестьдесят восьмом, семьдесят шестом и восемьдесят четвертом осуждался по статье сто сорок седьмой Уголовного кодекса РСФСР. То есть за мошенничество. Каждый раз освобождался по УДО. В специфических кругах известен как Гера Клещ. С воровским миром связей никогда не поддерживал. Типичный «один на льдине». – А что делал этот достойный человек в промежутках между отсидками? – мне стало любопытно. – Трудился в народном хозяйстве в качестве приемщика стеклотары, грузчика и водителя-экспедитора. В девяносто четвертом году резко повысил собственный статус, перейдя на должность помощника депутата Госдумы. – Надолго? – До девяносто девятого года. После этого занимался исключительно коммерцией в некоммерческих организациях. Каждый раз ухитрялся покидать их до того, как теми начинали интересоваться правоохранительные органы. – Достойно, – заметил Чернов. – В две тысячи шестом устроился референтом к господину Кравцу. Уволился по собственному желанию за три месяца до того, как у того начались проблемы с законом. На этом история о его трудовом пути обрывается. – Окружение? – Практически отсутствует. Крайне нелюдимый господин этот наш Самодуров. – Родня? – Отец с матерью покинули этот мир в середине восьмидесятых. Жена развелась с ним в восемьдесят втором, а в девяностом съехала на ПМЖ в Штаты. Тетка умерла в девяносто четвертом. Сестра, Самодурова А.К., – Марина сделала театральную паузу, – в браке Кравец, скончалась в две тысячи втором. – Получается, дядя трудился у племянника? – Точно, – она кивнула. – Именно так и получается. – Что-нибудь еще? – Не знаю, насколько это важно: в восемьдесят девятом году этот Самодуров мог опять оказаться за решеткой. Гостил в подмосковной деревне у тетки. Кто-то из местных перебрал самогона и решил поучить городского пижона жизни. В результате прилично огреб сам, а жена побежала к участковому. – И как? – Да никак. Потерпевший заявления не подавал. Самодурова подержали пару суток в КПЗ и отпустили с миром. – Повезло, – заметил я. – Откупился, – не согласилась Марина. – А какая разница? – подвел итог дискуссии Чернов. – Это все? – Почти. Загранпаспорта в настоящее время не имеет. А по внутригосударственному дедушка в последние два года никуда не выезжал. – И это все о нем? – Теперь да. – Благодарю, – я повернулся к Вите. – Твоя очередь. – Шульман Ефим Михайлович, – сообщил тот. – Фантом. – В смысле? – Такое впечатление, что этот господин появился на свет в возрасте шестидесяти пяти лет. И тут же устроился консультантом на договоре у честнейшего парня Карбаинова. А совсем недавно пропал. Паспорт у него – левее левого, я проверил. Данные о прописке – полнейшая лажа. И это все о нем. – Не понимаю, – Марина нахмурилась. – Зачем принимать на работу того, кого не существует? Какой смысл? – Встретимся, – я принялся давить на кнопки клавиатура ноутбука, – тогда и спросим. – Кого? – Марина посмотрела с удивлением. – Шульмана? Его же не существует. – Спросим, конечно же, Самодурова, – пояснил я. – А он, может быть, расскажет нам о Шульмане. – Уверен? – В общем-то да, – признался я. – Есть такая надежда. – Ты что, его нашел? – Не я, а ты. Как называлась та деревня, где он кого-то бил или его били? – Петрыкино, а что? На экране ноутбука высветилась карта Московской области. «Петрыкино» забил в поисковик я. И очень удивился, узнав, что такой деревни в области нет и никогда не было. Зато есть или было село с таким же точно названием. – Слушайте приказ по гарнизону, – бодро заявил я. – Водки сегодня не пить, по дискотекам не шляться. Отбой в двадцать два ноль-ноль, можно раньше. Подъем ровно в пять. Едем в гости. – Куда? – спросил хором гарнизон. – За город. На внедорожнике. Иначе нам туда, боюсь, не добраться. Глава восемнадцатая Скажи-ка, дядя… Сначала закончился асфальт, потом дорога. И началась собственно Россия. Та, что, судя по бодрым рапортам с мест, постоянно встает с колен. И один бог знает, когда поднимется. Последние несколько километров мы прошли пешком. Поднялись на пригорок. Я остановился у покосившегося столба с проржавевшей насквозь табличкой, на которой с трудом можно было прочесть: «с. Петрыкино». Достал бинокль и принялся обозревать окрестности. Когда-то здесь было село, где жили люди. Появлялись на свет, учились, трудились. Играли свадьбы, провожали в армию и в последний путь. Жили, в общем. А потом все это кому-то помешало. В результате остались только пустые избы, разрушенное, как после бомбежки, двухэтажное здание сельского клуба, церквушка с дырявым куполом без креста да ржавый трактор в засохшей луже как памятник демократии и прогрессу. И ни одной живой души. Почти. – Вон он, – зоркая Марина заметила его раньше меня. – Пошли, – я двинулся, не скрываясь, вперед. Марина с Витей – несколько в другом направлении. Воспитанные люди перед тем, как войти во двор, деликатно стучат или пользуются звонком. Я такой возможности ввиду отсутствия калитки был лишен. Поэтому просто вошел. Профессия каждого человека рано или поздно откладывает отпечаток на его внешность. Но не в этом случае. Вольготно расположившийся в кресле во дворе дома персонаж меньше всего походил на человека с семью классами образования и тремя ходками к хозяину. Если бы меня спросили, кто, по моему мнению, этот человек в махровом купальном халате поверх спортивного костюма, я бы с уверенностью предположил, что это может быть университетский профессор или известный писатель. А, может, актер больших и малых академических театров. Роскошная седая шевелюра. Гладко выбритое классической лепки лицо. Умные, совершенно не выцветшие с возрастом, с легким прищуром глаза. Прямая спина, широкие, совершенно не обвисшие плечи. Напрасно Марина назвала его дедушкой. Еще такого можно было представить чрезвычайным и полномочным послом, представителем старой дипломатической школы. И совершенно невозможно – кем-нибудь из депутатов отечественного парламента: певцом, танцором, спортсменом или капитаном бизнеса со снятыми судимостями за грехи молодости. – Доброе утро, – проговорил я, приблизившись. – Хотелось бы, – с ледяным спокойствием отозвался он. И мраморный дог у его ног тоже был на удивление спокоен. Не лаял, даже не рычал. Просто зевнул разок, продемонстрировав зубы, которыми при желании можно было перекусить рельс. – Спокойно, Фауст, – Самодуров положил ладонь псу на лоб. – Товарищ пришел не один, но хулиганить вроде не собирается. – Бросил на меня взгляд: – Я не ошибаюсь? – Вы абсолютно правы, – заявил я. – Можно присесть? – Конечно, – снял со спиртовки турку и наполнил чашку. – Кофе не желаете? – С удовольствием. – Тогда пусть кто-нибудь из ваших людей принесет из дома чашку. – А тот, кто в доме, не сможет этого сделать? – невинно поинтересовался я. – Один – один, – Самодуров обнажил в улыбке белые и ровные зубы. На первый взгляд – собственные. Марина принесла чашку и отошла в сторонку. А он пересыпал порошок из кофемолки в бронзовую турку, долил воды из кувшина и поставил на огонь. – Пришли по мою душу? – вполне светски спросил он. И я не услышал в его голосе ни малейшего намека на липкий страх или хотя бы волнение. С нервами у мужчины все явно было в полном порядке. – Упаси господи, – я осторожно присел в жесткое пластиковое кресло рядом с псом. – Просто поговорить.