— Как? — спрашиваю я, стараясь не рассмеяться. Я ничего не могу с собой поделать, но наблюдать за ним таким, почти головокружительным, достаточно, чтобы вызвать моё собственное веселье. — Солнышко, он был пьян в стельку. Совершенно никчёмный, — он фыркает. — Этот человек умирает от пожизненного пьянства и разве это его останавливает? Нет! У него последнее публичное выступление в качестве генерального директора компании, он хотя бы притворяется нормальным? Протрезвел по такому случаю? Конечно, нет! — Чейз вытирает глаза, когда его настигает очередная волна смешков. — Мой первый поступок в качестве генерального директора "Крофт Индастриз" состоял в том, что сильно пьяного бывшего генерального директора увели со сцены. Солнышко… это не просто смешно. Это чертовски весело. Я упираю руки в бёдра и смотрю на него сверху вниз. — Ты псих. Он ухмыляется и выпрямляется. — Ты уже говорила мне об этом раньше. — Ну, ты, наверное, заслужил это звание. — Я этого не заслужил. Я закатываю глаза. — Ну, а что ты делал в это время? — Мы были в лифте, — бормочет он, и смех исчезает из его глаз, когда он вспоминает. — Я только что вытащил тебя из квартиры Бретта. — О, — говорю я, стараясь не растаять, когда он так на меня смотрит. — Значит, ты вёл себя как пещерный человек. Ты это полностью заслужил. Он делает шаг ко мне, не сводя глаз с моих губ. — Ты, кажется, не возражаешь, когда я веду себя как пещерный человек. Я отступаю на шаг. — Вообще-то, возражаю. — Серьёзно? — он делает ещё один шаг. Я отступаю, пока моя спина не упирается в твёрдый край кухонного островка. Опасность! — Да, серьёзно, — говорю я ему, не обращая внимания на бабочек, кружащих в вихре в моём животе. — Это очень раздражает. — Как я припоминаю, поездка в лифте закончилась тем, что ты обвила ноги вокруг моей талии. Его голос звучит тихо, и он сокращает последнее расстояние между нами, его тело прижимает меня спиной к стойке, так что я не могу пошевелиться, даже если бы захотела. — Я совсем этого не помню, — выдыхаю я, не сводя глаз с его нижней губы. — Думаю, мне придётся напомнить тебе. Без предупреждения он подхватывает меня под бёдра и усаживает меня на стойку. Я едва успеваю устроиться, когда чувствую шершавые подушечки его пальцев на своих голых икрах, поднимающихся по длине моего платья выше колен, пока оно не растекается по мрамору цветной полосой. Шагнув ещё ближе, он скользит руками по моей коже, а его глаза находят мои в темноте. — Что-нибудь из этого припоминается тебе? — шепчет он, его губы опускаются к моей шее. — Не совсем, — выдыхаю я и поднимаю ноги, чтобы обхватить его за талию. Мои ноги, всё ещё пристёгнутые к каблукам, сцепляются за его спиной так, что он прижимается ко мне вплотную. Я чувствую его ухмылку на своей коже. — Думаю, мне придётся работать усерднее. — Определённо. Он скользит руками выше, по моим голым бёдрам, ища ткань, которой просто нет. Я наслаждаюсь вспышкой удивления в его глазах, когда он отстраняется и смотрит на меня. — О, — шепчу я игривым голосом, мои глаза широко раскрыты и невинны. — Я забыла упомянуть, что на мне нет никакого… Я так и не закончила свою насмешку, потому что Чейз двигается вперёд, склоняет рот к моему и проглатывает остальные мои слова. Это поцелуй с открытым ртом, без всяких ограничений, поглощает меня с тем, что можно описать только как отчаяние. Чейз целует меня так, словно правильности наших губ, двигающихся в унисон, может быть достаточно, чтобы стереть шрамы, которые наши семьи вырезали в наших душах сегодня вечером. Его руки скользят под подол моего платья, поглаживая мою кожу, как жёсткая кисть по холсту, как резец по камню, как будто его прикосновение может превратить мои конечности в искусство. Я обвиваю руки вокруг его спины и прижимаюсь ближе, теряясь в каждом ударе его сердца, в каждом следе его прикосновения. Я слышу отдалённый шорох ремня, соскальзывающего с петель, шорох одежды, падающей на пол, но я слишком потеряна, чтобы обращать на это внимание. Есть более важные вещи, которые управляют моими чувствами. Удовольствие — боль от щетины, царапающей мягкую кожу. Ощущение горячего дыхания на впадинке за ухом. Вкус чистого желания на подушечке моего языка. Все поддразнивания и смех давно исчезли. Мы полностью безмолвны, исследуя друг друга в темноте, каждый из нас мотивирован невысказанной потребностью стереть ужасы сегодняшнего вечера с помощью нашей чистоты. Чтобы стереть тьму сиянием, которое мы создаём вместе. Я уже наполовину охвачена страстью, когда Чейз входит в меня, наполняя так, как я никогда раньше не испытывала. Это больше, чем физическое соединение, как будто он проник в мою грудь и заключил моё сердце между ладонями. Он держит мою жизнь в своих руках, одно неверное движение может убить меня. Но вместо того, чтобы уничтожить его… он просто позволяет ему биться. Тук, тук, тук. Джемма, Джемма, Джемма. Чейз, Чейз, Чейз. Его руки лежат на столешнице рядом со мной, мои пальцы в его волосах, наши губы прижаты друг к другу. Мы даже не целуемся, мы просто вдыхаем друг друга, наши губы скользят и раздвигаются, скользят и раздвигаются, как миллион камней, которые я бросила через волны в Роки-Нек. Я смотрю в его глаза, когда он толкает меня через край, и с каждым движением его тела, каждым прикосновением его рук, каждым долгим взглядом он берёт моё хрупкое сердце и разбивает его ещё немного. Не разрывая его на куски, а наполняя его таким количеством эмоций, что оно почти лопается. Пока оно не наполнится нами настолько, что просто не останется места для всех тех лет боли, печали и недостойности, которые определяли меня раньше. Он любит меня, и это разбивает моё сердце… именно так, как должно быть. Когда я была маленькой, мы с мамой проезжали мимо горящего поля, растения были выжжены до самой земли, пламя было таким ярким, что никакая жизнь не смогла бы пережить его. Я спросила её, почему фермеры так поступают со своими посевами, и она ответила: "подсекай и жги, малышка. Подсекай и жги". Иногда вам приходится сровнять всё с землёй, прежде чем вы сможете начать всё сначала. Уничтожьте прошлое, чтобы проложить путь к светлому будущему. В пять лет эта концепция не имела для меня никакого смысла. Но с Чейзом, медленно разрывающим меня на части и собирающим меня обратно с помощью чистоты его силы воли, его рук, его прикосновений и слов, соединяющими мои сломанные части воедино лучше, чем они были когда-либо прежде, я, наконец, понимаю суть. Ты должен восстановить разбитое сердце, прежде чем оно снова сможет любить. Поэтому я не борюсь с этим. Я позволила ему подсечь меня, сжечь до самых базовых уровней, под барьерами, под рубцовой тканью и повреждениями, накопленными годами разочарования. До самого моего сердца. Затем я позволила ему собрать меня воедино, толчок за толчком, наши взгляды встретились, пока из моих глаз не потекли слезы от чистой красоты момента. И когда моё сердце, целое и исцеленное, сильно бьётся в груди, в идеальной синхронизации с пульсом Чейза, я знаю, что никогда не буду прежней после этого. После нас. Тук, тук, тук. Мы, мы, мы. * * * Позже мы растянулись в постели Чейза, кожа обнажена, конечности спутаны, наши глаза давно привыкли к темноте его комнаты. Я рисую круги на его обнажённой груди кончиком пальца, а он играет с кончиками моих волос. На первый взгляд это звучит как простой момент: побочное похмелье двух любовников на смятых простынях, не делающих ничего исключительного или захватывающего. Но нет ничего простого в том, что я чувствую, когда он прикасается ко мне, бездумно нежный, с отсутствующей привязанностью. И, действительно, это своего рода исключение, что мы здесь — Джемма Саммерс и Чейз Крофт. Два человека, которые не имеют смысла на бумаге, чьи сломанные, притупленные части не должны подходить друг другу. И всё же мы здесь. Подходим друг другу. Неделю назад он был незнакомцем. Теперь я начинаю удивляться, как вообще прожила этот день без него. Наверное, я не знала, чего мне не хватает. — Сегодня вроде как отстойный день, — в конце концов, бормочу я. — Ах, как раз то, что мужчине нравится слышать, когда речь заходит о его сексуальном мастерстве. Я поднимаю голову и смотрю на него.