— Подожди, Леночка, — перебил ее Сергей. — Лучше одевайся. Я сейчас пришлю за вами машину. Дело серьезней, чем ты думаешь. …В широком коридоре около кабинета Зотова Лена и Игорь в нерешительности остановились. Значит, им сюда? Они еще раз посмотрели на свои пропуска, где был указан этаж и номер комнаты. Да, все верно. Лена постучала. Послышался стук отодвигаемого кресла, затем тяжелые шаги, и дверь распахнулась. Перед молодыми людьми стоял высокий полный человек с длинной орденской планкой на лацкане пиджака. У него была до блеска выбрита голова, лицо открытое, добродушное, с синеватыми точками въевшейся угольной пыли и лукавыми морщинками вокруг глаз. — Ага, это вы, молодежь, — пробасил он, весело оглядывая посетителей из-под лохматых бровей. — Что ж, будем знакомы. Моя фамилия Зотов, зовут Иван Васильевич. Ну, а вас я знаю, — и, поглядев на Лену, добавил: — Извините меня, я вот с ним сначала потолкую. Дверь кабинета закрылась за ними. — Ну-с, Пересветов, итак, у вас произошла неприятная встреча? Игорь понуро кивнул головой. — Смотрите веселей, — улыбнулся Зотов. — Теперь это вас не должно пугать. Значит, Папашу видели? — Видел. — Что он делал? — Дожидался какого-то типа. — Где? — У соседнего дома. — Ну, а как дожидался? Что он — ходил, читал, курил или еще чем-нибудь занимался? Расскажите подробнее. — Стоял и с одним парнем разговаривал. Я его тоже узнал. — Кого? Парня? — Да. Он за Зоей ухаживал. Она меня с ним и познакомила. Он на заводе работает и к их компании не принадлежит. Уверяю вас, я точно знаю. — Гм… Как же его зовут и где именно он работает, тоже знаете? — Конечно. Зовут Митей, фамилия Неверов. Работает на «Серпе и молоте». — Митя? — Да, я хорошо помню. — Обрисуйте, какой он из себя, как одет. Игорь охотно ответил. — Так… Записал… Ну что же, Пересветов, спасибо за сведения. А как в школе-то дела? Они поговорили еще минут пять, потом оба вышли в коридор. — Ты, брат, посиди пока здесь, — сказал Игорю Зотов. — Я теперь с девушкой поговорю. — И он широким жестом пригласил Лену в кабинет. Зотов обошел вокруг стола, около которого села Лена, не спеша расположился в своем кожаном кресле и, положив перед собой крупные, со вздутыми венами руки, поглядел на девушку. Лена ему понравилась: большие, встревоженные глаза смотрели доверчиво и строго, твердая складка очерчивала маленькие пухлые губы, на чистом лбу между тонкими бровями залегла морщинка, из-под меховой шапочки выбивались па лоб тугие светлые локоны. «Красивая, — подумал Зотов, — кажется, невеста нашего Коршунова». Лене Зотов тоже понравился. Ей казалось, что все можно сказать этому спокойному, решительному человеку с добрыми, чуть прищуренными, внимательными глазами. «Наверно, Сережин начальник», — со странной гордостью вдруг подумала она. — У вас, кажется, есть знакомые среди наших сотрудников? — спросил между тем Зотов. — Да, Сергей Коршунов, — просто ответила Лена. — Мы с ним давно дружим. Зотов машинально провел рукой по бритой голове и уже другим тоном не спеша произнес: — А теперь расскажите-ка по порядку все, что знаете о своей соседке и ее погибшем сыне. А потом о появлении того человека. Только не торопитесь и не волнуйтесь. Лена кивнула головой и приступила к рассказу. Зотов внимательно слушал, рисуя что-то на бумаге. Когда Лена кончила, он добродушно усмехнулся: — Вы забыли сказать самое главное — имя и фамилию сына Прасковьи Осиповны? — Ах да. Иван Уткин. В тот же день Зотов вызвал к себе Сергея. — Читайте показания Пересветова. Знаете старого знакомого? — Митя?! — с изумлением воскликнул Сергей. — Да, это он. Пересветов его знал, когда тот еще не был втянут в шайку Папаши. И вы его в кафе встретили тогда же. Теперь все изменилось. Надо этим Митей заняться немедленно. Но вам неудобно. И свободных людей сейчас нет. Вот задача. — У меня есть предложение, товарищ майор. — Слушаю. — На «Серпе и молоте» работает один знакомый мне паренек. Его можно привлечь в помощь. Я за него ручаюсь. — Кто такой? — Петр Гвоздев. — А-а! Тот самый? Что же, не возражаю. Сегодня же вызовите его к себе и проинструктируйте. Нам надо знать о Неверове все, и как можно быстрее. Холодное и ясное московское утро. Гудит заводской гудок. И со всех сторон текут к широким воротам люди — рабочие, мастера и инженеры. Пожилые идут неторопливо, серьезно или со смешком беседуя между собой. А молодежь идет шумной гурьбой, спорят, смеются. Парням словно жарко, пальто — нараспашку, шапки лихо заломлены на затылок, в уголке рта задорно торчат папироски — «гвоздики». Идут, взявшись под руки, девушки в ярких пальто и косынках. Они то перешептываются, то звонко хохочут, поглядывая на парней. Митя идет один и рассеянно смотрит по сторонам. Он одет в свое старое, видавшее виды черное пальто, брюки заправлены в сапоги, с голенищами, собранными в гармошку, на голове кепочка с пуговкой и обрезанным козырьком. У Мити болит голова, а на душе тоскливо и тошно. Эх, зачем только пил он вчера так много с Федькой! Теперь опять будет придираться и ворчать Никанор Иванович. И ребята из бригады поднимут крик, что Митя срывает им план и подводит в соревновании. «Ну и черт с ними», — решает Митя и с независимым видом оглядывается. Вон идет Петька Гвоздев, обняв за плечи своего дружка. Подумаешь, герой! До сих пор всем рассказывает, как еще летом помог поймать у парка какого-то бандюгу, записался в бригадмил и подбивает ребят записываться. Давно бы проучить стоило. Митя уже не раз собирался сказать о нем Папаше, но удерживался: все-таки свой парень, из их бригады. Митя старается держаться от него подальше. Но это плохо удается: Петька — парень общительный, а к Мите что-то особенно часто в последнее время стал лезть с разговорами да советами. Даже дома у него побывал, познакомился с матерью и Валеркой. Тот теперь пристает каждый день: «Когда дядя Петя еще придет?». А Митя ревниво отмалчивается или переводит разговор на другое: Валерку он любит, но порой стыдится его голубых, ясных и озорных глаз. За Валерку он в ответе с тех пор, как погиб отец, и особенно с того дня, как у матери началась своя, отдельная от сыновей жизнь. И чем же был виноват Митя, что не устоял под лукавым и призывным взглядом Зои, их соседки по дому. Вскружила она ему голову, утянула к себе, насмехалась и подзадоривала, играла на гордости и мужском самолюбии. А Митя захлебнулся от неведомых ему до того чувств, от жгучей и трепетной близости с ней. Но Валерку он не забывал. Это было то особое, дорогое, важное, что хранил от всех. Как только появились новые, нечестные деньги, Митя первым делом истратил их на брата и при этом не старался разобраться в странном, противоречивом чувстве, владевшем им. Гордость и стыд переплелись в его душе, когда он смотрел в радостные и доверчивые глаза Валерки. Но от стыда ему помогла тогда избавиться Зоя. И только много позже, совсем недавно, Митя стал как бы просыпаться. В этом ему неожиданно помог сам Папаша. Митя хорошо помнит тот вечер, когда старик, любовно уложив в ящик буфета какую-то блестящую безделушку на тонкой цепочке, как бы между прочим сказал ему, что надо будет ограбить заводскую кассу в день получки. «За всю свою бригаду один огребешь», — усмехаясь, посулил он и стал объяснять, что Митя должен делать. Но Митя плохо слушал. Перед его глазами стояли ребята из бригады, которые две недели «вкалывали» вовсю и должны были получить те деньги. И впервые Митя заколебался. Под холодным и проницательным взглядом Папаши он не осмелился возражать, но стал тянуть, инстинктивно отодвигая от себя решающую минуту. Митя чувствовал недовольство Папаши, опасался каждой новой встречи, однако и порвать с ним не решался. Он знал, что Папаша отомстит, страшно отомстит. Правда, вчера старик неожиданно подобрел. Но Митя теперь не верил ни единому его слову. Ведь как раз вчера Папаша раскрылся перед ним с новой стороны. Подумать только: убить неизвестную девчонку в угоду каким-то двум парням, а потом забрать и их в свои руки! Сейчас, в ярком утреннем свете, среди людей этот замысел показался Мите особенно страшным. Его даже передернуло всего, и он поспешно оглянулся по сторонам, не заметил ли кто-нибудь этой страдальческой гримасы. Взгляд Мити опять упал на идущего впереди Гвоздева. Ишь, как хмуро сейчас оглянулся! С чего бы это вдруг? И чего ему, зануде, только надо было? Конечно, член цехового комсомольского бюро, но ведь Митя не комсомолец. В кореши лез. А сам небось каждый раз после смены, если нет собрания, поджидает у формовочной, когда выйдет Валя. Конечно, ей теперь до Мити дела нет, сколько раз она видела его в клубе вместе с Зоей. И разве объяснишь ей, как опостылела ему эта Зоя, размалеванная, лживая и нечистая, как врет она ему на каждом шагу, как тянет деньги, как старается оторвать от Валерки. У Мити на щеках заиграли желваки: к чертовой матери эту погань вместе с Папашей! Но тут ему опять стало не по себе. Ладно, он пойдет на последнее дело. Последнее! Потом начнет потихоньку завязывать и — баста. А то уже не только ребята на заводе, но и Валерка начинает замечать. А Валя? Да, здорово она переменилась после той истории. Ведь Митя точно знает, что нравился ей раньше, он даже как-то записочку от нее получил: «Привет от одной блондинки из формовочного. Будете сегодня на вечере в клубе?» Митя тогда расхохотался и стал читать записочку приятелям. Валя узнала об этом, обиделась, но ненадолго. Скоро приветы «от одной блондинки» возобновились. Но Митя продолжал смеяться над ней. Потом кто-то из приятелей сообщил ему, что Валя подговаривает знакомых парней избить Митю. «Ей вся окрестная шпана знакома», — сказал он. Митя вспомнил, как дружно встали за него ребята из его бригады, не дали в обиду. Вскоре случилась у Никанора Ивановича Амосова та страшная история. После этого Валя словно стала избегать Митю. А месяца через два он познакомился с Зоей. Как же удивился Митя, когда совсем недавно на вечере в клубе он снова увидел Валю. Она участвовала в концерте самодеятельности. Валя пела! Митя смотрел, слушал и не верил самому себе. Это была, конечно, та же давно знакомая Валя из формовочного цеха, но в то же время это была совсем другая Валя. Румяная от волнения, застенчиво вышла она на сцену в черном длинном платье, с букетиком каких-то цветов, приколотым к груди. Подавив смущенную улыбку, она скромно поклонилась и отошла к роялю, за который сел незнакомый высокий чернобровый парень. Они обменялись взглядами. Валя улыбнулась ему, очень просто и дружески, но Митя почему-то почувствовал легкий укол ревности. Конферансье объявил, что будет исполнен «Жаворонок». Митя забыл имя композитора. Он, не отрываясь, смотрел на Валю. Митя думал, что она сейчас начнет, как всегда, ломаться. Ничуть не бывало! Она даже не подняла глаз, лицо ее стало сосредоточенным, задумчивым. Она запела, и столько радости и задора, столько неожиданной прелести было в ее звонком, красивом голосе, что Митя замер от восхищения. С того вечера Валя не выходила у него из головы. Он стал искать встречи с ней и как-то во время обеденного перерыва зашел в формовочную. Увидев его, Валя покраснела и под каким-то предлогом убежала. А Митя, скрывая волнение, небрежно спросил знакомого парня: — Что это Валька-то ваша, в артисточки записалась, фасон давит? Парень неожиданно насупился и отрезал: — Растет человек, меняется, так что насмешечки свои брось, пока в морду не получил. Оказывается, формовщики очень гордились Валей. Но при следующей встрече краснеть пришлось уже Мите. Он случайно столкнулся с Валей в бухгалтерии. И черт дернул именно в этот вечер приступить к выполнению задания Папаши. А на другой день Митя встретил в формовочном Петьку Гвоздева, он о чем-то оживленно разговаривал с Валей. Увидев Митю, оба смолкли. Вот и все. И разве кто-нибудь может понять, что творится сейчас в душе у Мити? Кажется, он и сам не может в этом разобраться. Одно ясно: тошно ему стало жить на белом свете, ох, как тошно! Если бы не Валерка, бросил завод, уехал бы, сгинул, а там пропади все пропадом! Митя тяжело вздохнул и, сунув посиневшие руки в карманы, зашагал быстрее. Он с тоской подумал, что сегодня после работы еще предстоит побегать по городу, выполняя поручение Папаши. Это последнее дело, конечно же, последнее, убеждал он себя, когда шел по заводскому двору, направляясь к табельной.