— Я наблюдал, — пробормотал Белох. — Чего я никак не могу понять, так это зачем тебе понадобилось делать всю эту тяжёлую работу. Я думал, она просто уложит тебя и заберётся на тебя сверху. В конце концов, это её способ. Азазелю удалось сдержать свой гнев. — Ты её недооцениваешь. Она знает, что мне это не понравится, что я сочту застенчивость и неуверенность соблазнительнее. — И ты счёл? Ты считаешь её привлекательной, так? Она проснулась. Он почувствовал внезапное напряжение в её теле, и ему стало интересно, как долго она уже слушала их. Он был слишком зол на Белоха, чтобы заметить это. Он ничего не мог с этим поделать. — Она красивая женщина, — сказал он натянутым голосом. — И я слишком долго соблюдал целибат. Конечно же, моё тело откликнулось. Это ничего не значит. — Прошло семь лет с тех пор, как умерла твоя любимая Сара, не так ли? — в голосе Белоха послышалась лёгкая насмешка, и Азазелю захотелось запихнуть эти слова ему в глотку за то, что он осмелился произнести имя Сары. — И теперь ты обречён следовать за величайшей женщиной-демоном, которую когда-либо знал мир. Наверное, это очень уязвляет. Уверен, ты будешь счастлив, если я заберу её до того, как ты к ней привяжешься. Он должен был действовать осторожно, проглотить свой гнев. — Я был бы тебе очень признателен, — сказал он и затаил дыхание. Белох усмехнулся. — Мне очень жаль, но я должен согласиться с твоей первоначальной оценкой. Это было несерьёзное испытание. Если ты хочешь доказать, что ты не восприимчив, тебе придётся вытерпеть нечто большее, чем быстрый перепих в лунном свете. Азазель не показал своего облегчения. Он даже не был уверен, почему испытал облегчение. Чем скорее она будет уничтожена, тем скорее перестанет представлять угрозу его будущему. — Как пожелаешь, — сказал он. — Но ты выключишь камеры. — Нет. Мне очень нравится наблюдать за вами. Вы довольно красивые животные, и наблюдать, как вы совокупляетесь, очень интересно. У вас были бы прекрасные дети. — Поскольку Падшие не могут размножаться, а Лилит душит новорождённых, полагаю, что это спорный вопрос. Белох взглянул на неподвижную фигуру Рейчел, но Азазель передвинулся, снова закрывая ему обзор. — Тогда я оставлю вас двоих трахаться, как кролики, — сказал он, противно скривив рот. — Изматывайте друг друга, если хотите. И если ты всё ещё сможешь передать её мне, тогда я буду удовлетворён, и ты освободишься от пророчества. Все будут счастливы. Кроме Лилит, конечно. Но к тому времени она уже ничего не почувствует. Он исчез. Азазель не двинулся с места, как и Рейчел. У неё не было такого как у него восприятия, она не поймёт, что Белох покинул их. Оставил их с камерами в качестве молчаливых наблюдателей. Если бы он мог выйти сухим из воды, он бы опустился рядом с ней, обхватил её своим телом и овладел бы в этой позе. Несмотря на вторжение Белоха, он всё ещё был возбуждён, естественная реакция после стольких лет целибата. Пробуждение рядом с тёплым женским телом гарантировало возбуждение, независимо от того, кем или чем была эта женщина. Но он знал, что не посмеет прикоснуться к ней. Он понятия не имел, что именно она услышала, но этого было достаточно. — Он ушёл, — произнёс он низким, равнодушным голосом, которым разговаривал с ней, скрывая за ним волнительные эмоции. Она сместилась так быстро, что он вздрогнул. Она выскочила из кровати, сорвав с неё простыню и обернув её вокруг тела. Слишком поздно она поняла, что он остался сидеть на кровати голый и возбуждённый, и она отвернулась, снова залившись румянцем приятного розового оттенка. — Ты хоть представляешь, как я тебя ненавижу? Это не должно было его удивить. Он отверг её и то, что они сделали, то, что он хотел бы сделать снова. — Я и ожидал твоей ненависти. Тебе не нужно утруждать себя объяснениями, у тебя должна быть дюжина причин на это. — Убирайся из моей комнаты. Он соскользнул с кровати. С её стороны кровати и между кроватью и стеной было не так уж много места, и они оба оказались в ловушке. Он положил руки ей на плечи, и она не могла оттолкнуть его, не позволив простыне упасть, а этого она не хотела. Он мог бы пожалеть об этом, но сначала надо избавиться от камер. Она была напряжена, сердита, обижена. Кто бы мог подумать, что Лилит может чувствовать боль? Но прошлой ночью он наконец понял, что она больше не Лилит. Тот демон, что жил в ней, исчез, иначе он появился бы во время соития. Он ожидал этого, готовился, но когда она кончила, то была просто женщиной, потерявшейся в волшебстве своего первого оргазма. Она была Рейчел, красивой, сердитой, раненой, смотрела на него с таким предательством в карих глазах, что ему захотелось прижать её к себе и обнять. Она будет бороться с ним, если он попытается. Поэтому он ограничился тем, что слегка встряхнул её. — Перестань ребячиться. Вряд ли это вопрос оскорблённых чувств... это жизнь, смерть и вечность. Перестань быть такой эмоциональной. У демонов нет эмоций. Если от демона что-то осталось, то был шанс, что слои забвения и человечности всё ещё могут быть сняты, явив её как монстра, которым она была. Или она останется такой же, смущённой и разъярённой, уязвимой и воинственной? И нежной. Ничто из этого не оказывало желаемого эффекта на его член. Он отпустил её. — Я позабочусь о камерах, — сказал он натянуто. — Иди и прими душ. — А в ванной есть камеры? — Скорее всего. Он наверняка наблюдал за нами с тех пор, как мы приехали, у тебя не осталось личной жизни, — он опустил руки, потому что хотел снова дотронуться до неё. — Иди, — сказал он. Она ушла. ЭТО НИЧЕГО НЕ ЗНАЧИЛО. Его слова всё ещё жалили, хотя не должны были. Я знала, что он был врагом. Знала, что он считает меня чудовищем — на самом деле, это было удивительно, что он смог это сделать, учитывая то, что он думал обо мне. Но он сделал это самым впечатляющим образом, и сегодня утром тоже был возбужден. Я всё ещё умудрилась покраснеть, когда по глупости сорвала с него одеяло. Мне нужно помнить об этом в будущем. Не то чтобы у нас было какое-то будущее. Мне было плевать на слова Белоха — мы сделали то, что он приказал, и не было причин делать это снова. Никаких причин, кроме странного желания, которое наполняло моё тело. Я снова хотела его. Это было полнейшим безумием — я не хотела секса, мне он не нравился, даже когда я была влюблена. Так почему же мои руки дрожали, когда я думала о том, чтобы прикоснуться к нему? Я подумала о том, как наши тела соединяются, об ощущениях, когда он скользит во мне, и мне захотелось почувствовать это снова. Я попыталась запереть дверь в ванную, но она, конечно же, оказалась без замка, и я ударила кулаком по дереву, а затем прислонилась к двери лбом. Мне хотелось закричать от ярости и отчаяния, но это не помогло бы. Я отбросила простыню, больше не заботясь о том, наблюдает ли за мной какой-нибудь древний извращенец, и шагнула в душ. Мои бёдра были липкими, мышцы болели, а рот был мягким и чувствительным от его губ. Я прислонилась к мраморной стене и позволила горячей воде обрушиться на меня, смывая всё прочь. Я вытерлась и снова схватила простыню, прежде чем открыть дверь. Моя спальня была пуста, постель застелена свежими простынями, а на кровати лежала свернутая новая одежда. Интересно, кого я должна благодарить за это? Я не могла представить себе Азазеля, застилающим постель, но я не чувствовала никого другого в доме. И тут я вспомнила о камерах, которые определённо были в этой комнате. Я быстро оделась, сопротивляясь ребяческому порыву показать им средний палец. Я сопротивлялась, потому что не знала, где находятся камеры. Когда я спустилась вниз, Азазеля нигде не было видно. Я надеялась, что от вчерашнего плотного ужина останется что-нибудь съедобное, но, к моему удивлению, там была свежая, тёплая еда, включая горячий кофе. Всё, что я могла пожелать. Я могла бы пожелать, чтобы мой аппетит исчез вместе с событиями последних двенадцати часов, но вместо этого я была ужасно голодна. Я быстро справилась с едой, и сидела, закинув ноги на ближайший стул, наслаждаясь второй чашкой кофе и миндальным круассаном, когда вошёл Азазель. Я посмотрела на него, стараясь не представлять его голым, выражение его лица, когда я схватила его за плечи и стала двигаться на нём... — Там еда, — сказала я без всякой надобности. — Я уже поел. "Ну конечно", — подумала я, безосновательно рассердившись. В этот момент, вероятно, всё сделанное или сказанное им раздражало бы меня. День клонился к вечеру, и небо за окном темнело. Казалось, надвигается буря. — Что за пророчество? Я не собиралась спрашивать его, не собиралась говорить ничего такого, что потребовало бы от него ответа. Он сделал бы то же, что и всегда: проигнорировал бы мои вопросы, дал бы односложные ответы. — Неважно, — поспешно добавила я. — Не знаю, зачем я заморачиваюсь. Он подошёл, взял стул, на который я закинула ноги и, вытащив его из-под меня, сел рядом. — Пророчество взято из одного из древних свитков, найденных в Кумране. Более известных как Свитки Мёртвого моря. Меня быстрее шокировало то, что он ответил, а не сам ответ. — Это сказки и мифология, не более того. Написана сумасшедшими, обманутыми стариками. — Ты будешь удивлена, — сказал он. — Половина из этого чепуха. Всё остальное слишком близко к истине. — Значит, вероятность того, что это пророчество сбудется, составляет пятьдесят процентов. Так? — Это не имеет значения. Так случилось, что это как раз те пятьдесят процентов, которые не соответствуют действительности. — Тогда почему это так важно для тебя? Он поджал губы. Я вспомнила прикосновение его губ к моим губам, и мне захотелось закрыть глаза и сократить небольшое расстояние, разделявшее нас. Я осталась на месте. — Пророчество гласит, что Лилит, в конце концов, выйдет замуж за Асмодея, царя демонов, и они будут править в аду. Ладно, подумала я, потянувшись за кофе. Оно уже остыло, но мне нужно было потянуть время. Я сглотнула и посмотрела на него. — Абсурд, — согласилась я. — Учитывая, что я не тот мифический демон, за которого ты меня принимаешь. Это не имеет ко мне никакого отношения. Но даже если бы это было правдой, почему это проблема для тебя? Ты же всё равно считаешь, что моё место в аду. С таким же успехом можно и править им. — Ада не существует. Я уже говорил тебе об этом. — Ты думаешь, я приму твоё слово как Евангелие? — Если уж на то пошло, я никогда не лгу. Я на это не способен. — Это часть так называемых ангельских штучек? — Да.