* * * Постороннему человеку трудно попасть в Дом Гильяно. Право на вход дает только приглашение дона Гильяно либо предложение руки и сердца одного из тех, кто принадлежит к Дому. Когда сюда пришел Ян Каминский, у него не было с собой приглашения, а это могло означать только одно – его жизнь и смерть отныне зависят от решения дона Гильяно. Гильяно славились своим умением принимать решения. И какими бы те ни были, никогда не жалели о последствиях. Человек может взять судьбу в свои руки и даже совершить убийство, если сочтет нужным, считали они. Больше всего на свете Гильяно ценили право выбора, в то время как большинство людей предпочитали, чтобы за них принимал решения кто угодно, только не они сами. Например, Бог, который бы определил: это – добро, а это – зло. Или родители, которые бы сказали, что хорошо, а что плохо. Люди утратили волю. Веками они теряли ее по капле и вот исчерпали до дна. Они разучились делать выбор. Так считали в семье Гильяно. Они считали, что люди отказываются от своего права на выбор всякий раз, когда утверждают, что их прародители – Адам и Ева – совершили грех, преступив волю Бога, нарушив его запрет. Нет, говорят Гильяно, эти древние люди совершили величайшее открытие. Память об этом открытии жива лишь в Доме Гильяно, а потому только Семья достойна дара Великого Садовника – дара вечной жизни. Первые люди оправдали ожидания Бога. Они были героями, великанами. Они были неотделимы от природы, как камни и скалы. Они ни в чем не нуждались и даже не знали, в чем могут нуждаться. Единственное, что от них требовалось, это исполнить волю Бога, а они выразили свою волю и преступили Закон. Эти люди были самим совершенством, истинным творением Бога, потому что оказались равны ему. Они покорились не его выбору, а сделали свой. Бог замер в восхищении, его план удался. Но первые люди устыдились своего выбора, своей смелости. А значит, устыдились своего Творца. Ведь они думали, что совершенны, а оказались непослушными детьми… Бог выслушал их, вздохнул, дал им Закон, как жить дальше, и удалился в Сад растить розы. Такой была одна из сказок Дома Гильяно. * * * Кто бы мог подумать, что дон Гильяно – островитянин! Вообще-то на остров семья переехала чуть меньше года назад, до этого Дом клана Гильяно находился недалеко от Неаполя. А поместье на Ланке стояло заброшенным с XVII века. Дом сохранился, но в каком же он был упадке! До сих пор шли ремонтные работы, во многих спальнях еще только завершали отделку. Полностью восстановили первый и третий этажи. Заросший джунглями сад пришлось разбивать заново. Благо на острове достаток пресной воды, лужайки и кусты зазеленели через месяц, зацвели розы. Полосу пляжа, примыкавшую к поместью, ограничивал риф, а с другой стороны – изгиб труднопроходимых джунглей, но даже без этих естественных барьеров на пляж Гильяно никто бы не стал соваться – местные считали территорию запретной. Хоть за века память о грозном семействе стерлась и выветрилась, остались легенды и суеверные страхи. В пользу Гильяно говорило и народное поверье о том, что в заброшенных домах живут злые духи. Но с тех пор, как началась реставрация и ремонт, злых духов, похоже, в доме только прибавилось. Они с утра до вечера таскали стройматериалы, шумели и пилили. Джунгли мягко скрадывали грохот стройки, но люди в деревне неподалеку в тревоге прислушивались и вздрагивали, когда ветер доносил до них резкий звук. Дом Гильяно не мог принести на остров добро. Эту истину в ланкийских семьях передавали из поколения в поколение, и Гильяно здесь видеть не желали. Вот только хозяева Дома ни у кого разрешения не спрашивали. Они владели этой землей, и они решили вернуться. Дом Гильяно перемещался в пространстве вместе со всей семьей, со всеми законами и традициями, даже с костями мертвецов. Мебель, кухонная утварь, постельное белье, занавеси, ковры, ширмы – все грузилось на корабль и путешествовало со своими владельцами. Дом на новом месте был один в один таким же, как дом прежний, спальни распределялись таким же образом, как раньше, и обставлялись в точно таком же стиле и точно такой же мебелью, как в Доме на берегу Неаполитанского залива. После девятичасового перелета в аэропорту Вайнеров никто не встретил, пришлось взять такси, чтобы добраться до южного побережья. Сумерки сгустились, как чернила, и перешли во влажную тропическую ночь. Так что к поместью Гильяно гости доехали уже в полной темноте. Таксист принял деньги, но наотрез отказался помогать с чемоданами. Выгружая багаж, он понес по-английски какую-то несуразицу, понятно было только то, что он не хочет и не может заходить в ворота, потому что там живет «большой человек», и вообще ему нужно убираться отсюда немедленно. Не было ни привратника, ни сторожа, ни звонка, чтобы вызвать прислугу, да чего уж там – не было и ворот как таковых. Только две облупленные колонны, которые венчали львы с недружелюбными мордами – так казалось в свете автомобильных фар, – и высокая стена вправо и влево от колонн. Машине не проехать, значит, предполагалось, что гости должны идти к дому пешком. Вайнеры растерялись. Элен злилась: в любой заминке, в каждой трудности этого путешествия ей виделось намеренное пренебрежение, козни семьи Гильяно. Таксист воспользовался моментом и удрал, так что теперь они оказались в кромешной темноте, лишь за воротами дорогу обозначали редкие фонари. Похоже, их задачей было не освещать дорогу, а указывать путь. Ада предложила Марку и Элен идти в дом, в то время как сама она посторожит багаж – не от людей, которых и видно-то не было, а от обезьян, о любопытстве и проворстве которых предупреждают каждого, кто въезжает на остров. – Не боишься? – спросил Марк невесту. Ада улыбнулась в ответ: – Идите. Я в порядке. Но, когда мать и сын прошли за «ворота», ей показалось, что стена отделила ее от них. Она видела их спины, но ощущение было таким, будто между ними пролегли тысячи километров. Стояла теплая ночь, но Ада поежилась, как от внезапного холода. Вдруг подумалось: вот они приехали к тайному правителю, жестокому и могущественному, вступая на территорию владений которого, ты отдаешь ему свою волю, он становится твоим господином и может в любую секунду потребовать твоей смерти. Тропический лес жил неумолкаемой жизнью: кто-то стрекотал, шелестел и вздыхал в ветвях. Ада прижалась спиной к стене, чтобы хотя бы сзади не ждать нападения неспящей мартышки или змеи. «Интересно, водятся ли тут большие змеи вроде питона или анаконды? А хищники? Тигры? Они ведь охотятся ночью, – перебирала она в голове. – Дикие слоны есть – это точно. Но слон ведь не кабан, он не бросится на тебя с разбега. А если бросится, то можно не беспокоиться о дальнейшем: мокрого места от тебя не останется». Но случилось нечто более жуткое, чем нападение бешеного слона: черные тени вышли из ворот и окружили ее. И если бы они быстро не подхватили чемоданы, закричала бы, ей-богу. Пока мрачная процессия двигалась к дому, она пыталась с ними заговорить, но черные тени упорно молчали. Дорога повернула – и открылся вид на Дом Гильяно в окружении пальм. Ни малейшего сходства с «Приемной Бога» Магритта. Светятся окна на последнем этаже высокой башни. От богато украшенного лепниной фасада расходятся скошенные назад крылья. Первый этаж прячется за частоколом колонн, второй – под черепичным козырьком. Понятно – защита от солнца. Оно, наверное, здесь никого не щадит. Массивная входная дверь. И запах… то ли гнили, то ли затхлости встречает на пороге. Где-то далеко слышался рокот голосов. Еще Ада успела заметить неглубокий пятиугольный каменный бассейн без воды прямо посередине холла. Слуги повели их: ее с Элен налево, Марка – направо. Спальню Ада не рассматривала, к ужину на подносе не притронулась, разделась – и сразу нырнула в постель. Простыни успокаивающе пахли лавандой, и она тут же уснула. * * * 5.15 – первый час. В Доме Гильяно не было часов. Ни электронных, ни механических, ни водных, ни солнечных, ни цветочных. Здесь не вели счет времени. Но в одной из древних книг Кодекса было записано: «5.15 – есть час первый, час Служителей Дома Гильяно. Они просыпаются первыми, а все остальные домочадцы – вслед за ними». Мальчики и девочки, одетые в черное, Служители Дома Гильяно, в этот час проходили по этажам, заглядывая в спальни и открывая окна. Только они знали, что творится за закрытыми дверями. Аромат роз, словно настоявшийся в саду за ночь, врывался в распахнутые окна и окутывал спящих тонкими одеждами душистого наслаждения. Все спали, спали беспробудным сном, как двор принцессы Шиповничек. Спали, не видя сновидений, еще раз переживая во сне уже прожитый день. И когда они открывали глаза, им казалось, что они и не спали вовсе, что жизнь их – вечное бодрствование. Ночь – лишь досадное недоразумение в череде прекрасных дней. Запах роз будил их. Поднимал с постели. И они вставали с ясными лицами, будто уже умытые розовой водой. Их волосы благоухали, глаза улыбались. Они были готовы к новому дню. Дом приходил в движение. «И будет Дом разделен, как разделен род человеческий. Левая сторона будет принадлежать женщинам, правая – мужчинам. Мужчины смогут приглашать женщин в свои покои, а женщины вольны будут соглашаться или отклонять их предложения. Но ни один мужчина – принадлежит ли он Дому Гильяно или является его гостем – не ступит на женскую половину Дома. Право входить на женскую половину принадлежит только дону Гильяно». С мужской половины на женскую переходили девушки и женщины в разноцветных пеньюарах, отделанных кружевами, украшенных бриллиантовыми нитями, стразами, расшитыми золотом и серебром. Это Служители каждое утро выбирали из их гардеробных утренний наряд, когда приходили проветривать пустующую спальню, и приносили пеньюар его владелице. По вечерам Служители зорко следили за Церемонией приглашения, чтобы не перепутать наряды и двери. «Женщина должна входить в комнату мужчины с пустыми руками и не выходить из нее во вчерашнем платье» – этот Закон Служители соблюдали строго. Они приносили пеньюары, забирали вчерашние платья. Дамы приводили себя в порядок в женских комнатах, а затем спускались к завтраку. * * * Ада открыла глаза. Со всех сторон ее окружал белый прозрачный полог. «Красиво, – пришла первая восхищенная мысль. – От москитов!» – сообразил прагматичный ум в следующий момент. Она перевернулась на живот, вдохнула запах простынь. Как чудесно после проклятого самолета оказаться в удобной постели. «Раздельные спальни – так старомодно, – подумала она. – Дон Гильяно, похоже, человек моральной закалки позапрошлого века». Но Ада была благодарна старомодному дону за то, что он позволил ей отлично выспаться, не тратить силы на разговоры или, не дай господи, на что-то большее. Марк был неплохим любовником, не его вина, что их предпочтения в сексе не совпадали. Ада делала вид, что ее все устраивает. Наверное, надо встать. Кто знает, какие в этом доме порядки! Да и, честно признаться, есть хочется. Она откинула полог. Комната – «корабельный сундук». Деревянные пол и потолок, стены выкрашены в кофейный оттенок, на гвоздях висят волосатые, зубастые маски. Не страшные, просто слишком экзотические. Вместо скамьи у кровати – три голубых разновеликих чемодана, сложенных один на другой, в медных клепках, с плетеными ручками. Комод – резной, пузатый, стол-бюро со множеством выдвижных ящичков. Туалетный столик на гнутых ножках, плетеная банкетка. Ада тут же подскочила, чтобы взглянуть на себя в зеркало. Но зеркала не было. Пустая рама, по краю которой извивались розы и змеи. Протяни руку – коснешься стены. Заглянула в ванную, но там на стене вместо зеркала сиял лист желтого, отполированного до блеска металла. Ада тусклым призраком без особых примет отразилась в нем. Видно, конечно, что нос у тебя не в саже, но как сделать макияж в таких условиях? Краны медные, ванна на львиных лапах. Мыло и шампуни с розовым маслом. Вчерашнего подноса с ужином в спальне не было, значит, кто-то заходил сюда, пока она спала. Определенно заходил и пробыл не пять минут – все ее вещи были разобраны, платья отглажены, белье сложено, обувь расставлена. Она даже не вышла на балкон полюбоваться видом – кофе… ей определенно нужна огромная чашка кофе! Наверное, она встала слишком рано. Торопилась и даже не взглянула, который час. Постояла на галерее второго этажа. Вернуться? Сойти вниз и осмотреться? То, что она вчера приняла за бассейн без воды, – выложенная камнем, углубленная в полу площадка непонятного назначения: пять углов, пять граней. Ада не решилась ступить прямо на дно, обогнула слева, по деревянному полу. Витые индийские колонны кругом, кожаные диваны, ширмы, расписанные яркими птицами и зверями. Заглянула за ширмы – и угрюмый коричнево-красный интерьер взорвался сине-белым китайским фейерверком. Белый камин, рядом с ним высокие расписные вазы синего стекла. Белоснежный трон рядом. Пушистый ковер, по нему раскиданы подушки, стоят низкие кресла, а на стене и на каминной полке – множество фотографий. Она не успела опомниться, как отыскала знакомое лицо. Ее взгляд уперся в него. И Ада заплакала. Она стояла в волшебной гостиной, расписной как китайская шкатулка, и плакала, глядя на снимок Ашера Гильяно. Таким она его не знала: молодой парень с белозубой улыбкой, но взгляд такой же огненный, непримиримый. – Привет, – раздался женский голос рядом. – Скорбное место. Сама тут все время чуть не плачу. Ада быстро вытерла глаза. Рядом с ней стояла… Девушка? Женщина? Возраст трудно было определить. Изумрудное платье-футляр с золотой брошью у сердца. Волосы уложены в высокую прическу. – Не знаю, что на меня нашло. – Ада попыталась сказать это тоном, полным недоумения. – Здесь на всех что-то находит. Мемориальная гостиная. Все равно что кладбище. Кстати, меня зовут Анжелин, Анж. – Ада. – Пойдем. Все, наверное, уже собрались на террасе. * * * Ада растерялась, когда увидела террасу Дома Гильяно. Круги накрытых столов, ветер перебирает складки скатертей, как струны арфы. Звон посуды вплетается в пчелиный гул застольных разговоров. Элен махнула ей рукой. И Ада присоединилась к ней и Марку. Столы были накрыты на пять персон, но они сидели втроем. Кофе оказался отвратительным. Горьким, с ощутимым привкусом гнили. А ведь ни за что не скажешь, пока не попробуешь. Когда его наливали из фарфорового кофейника в чашку, благоухал, как напиток королей. На вкус – помои. Капучино у них не подавали. Пришлось кинуть в чашку три куска сахара и залить это безобразие молоком. – Чай пить безопаснее, – пододвинул к ней чашку Марк. Чай был хорош: свежий, цейлонский, крепкий, отличная альтернатива ужасному кофе. – Кофе у них местного сорта «либерика», – объяснил он. – Во всем мире его и за кофе не считают, технический сорт, добавляют в смеси для аромата. – Представляете, у меня пропали все зеркала, – поделилась новостью Ада. – Маленькое, из косметички, и даже из пудреницы! – Наверное, при перелете в багаже разбились, – безмятежно предположила Элен. – Но тогда остались бы осколки. Вы бы видели зеркало в моей спальне – пустая рама! А в ванной – лист металла! – Лично я нашла элементы интерьера весьма оригинальными, – пожала плечами Элен. – Под старину. Ада сразу поняла, кто на террасе дон Гильяно: оплывший, грузный мужчина за центральным столом, смотрит из-под седых бровей, как будто готов сердце из тебя вынуть. С ним старались не встречаться взглядом. Все делали вид, будто его и нет. На самом деле, старались вести себя так, чтобы не вызвать его неудовольствия. Террасу он покидал последним. Дона Гильяно можно было увидеть еще и вечером. Весь день он проводил в своем рабочем кабинете в той башне, что возвышалась над фасадом. Вечером дон присоединялся к обществу около половины восьмого. Ужин по колониальной привычке называли обедом. С пяти пили коктейли. 17.15 – час коктейлей, как записано в Кодексе Гильяно. Пили коктейли и наблюдали закат. В начале седьмого солнце закатывалось быстро, как золотой в карман. В небе повисали раскаленные докрасна гамаки. Они сочились кровью, и кровь неспешно заливала весь горизонт. Ада никогда не видела подобного заката. Честно признаться, до Ашера она редко обращала внимание на то, как садится солнце. Разве что заметишь, как в окнах мелькнул оранжевый луч. Стемнеет – включишь свет, вот и все. Здесь же люди салютовали уходящему солнцу, они провожали его, как в последний путь. И все знали, что дон Гильяно наблюдает за закатом из своего кабинета. После заката старались без нужды не выходить из Дома. А уж тем более не подходили к воде. Ужинали шумно и всегда в столовой. Дон Гильяно – во главе стола. Это за завтраком каждая семья, каждая группа жила сама по себе, за ужином все были вместе. И разрешалось садиться куда угодно. Не было правил. И ты не выбирал себе место раз и навсегда, как на террасе. Ты мог сесть по правую руку дона Гильяно, мог – по левую. Можно было занять место в самом конце стола или посередине. Был шанс познакомиться с новыми людьми, поболтать на разные темы, посмеяться новым шуткам. Аде понравилось это время. Ни телевизора, ни радио… Компьютеры в Доме под запретом, ни одной газеты Аде в руки не попадало. «Расслабься, ты на отдыхе», – успокаивала она себя. Они с Анжелин загорали на пляже, плескались в прибое. Плавать невозможно – слишком большие волны, а бассейн для взрослых только-только начали выкладывать плиткой («За год не сподобились!» – яростно сверкая глазами, кипятилась Анжелин). Жара угнетала, а в детском лягушатнике всегда было битком. Чтобы почитать книгу, нужно было обращаться к дону Гильяно, и он, на свое усмотрение, выдавал том из библиотеки. – Он мне какого-то доктора Спока однажды выдал! – пожаловалась Анж. – Думала – про космических пришельцев, оказалось – про воспитание детей. У Анжелин и Андре де Кавальканти было двое детей: шестилетняя дочь с таким пышным и труднопроизносимым именем, что все звали ее просто Лола, и годовалый сын Альфи. – Скукота, – заунывно тянула Анж. – Хоть вы приехали! Пока молодежь не подтянется, здесь будет невыносимо. Невыносимо! – повторила она, повысив голос, когда мимо них проходил мальчик-Служитель. – Принеси нам выпить, кувшин мохито принеси, – отдала она распоряжение, мальчик тут же умчался его выполнять. – Поверь мне, ужасно жить безвылазно в Доме! Ладно еще дети – им много не надо. Но взрослые! Это все равно что похоронить себя заживо. Дом к Ночи Фортуны украшать – вот и вся их радость. – Ты живешь здесь постоянно? – спросила Ада.