— Костюмер! — Я здесь, Андрей Георгиевич! — с готовностью отозвалась бойкая тетка. — Дубль-костюм у нас имеется? — Две смены! — с гордостью сообщила тетка. Костюмы висели у нее на руке. — Может, порепетируем? — задумчиво поразмышлял вслух режиссер. — А потом жестко — два дубля и все. Как ты, Володя? Оператор выплюнул веточку, которую жевал, и вяло согласился: — Можно. Режиссер внимательно осмотрел поручика. Но не в лицо смотрел он — на гимнастерку с погонами, на штанцы с лампасами. Потом потрогал себя за нос. Сомневался, видимо, в чем-то. Вновь обратился к оператору: — А, может, запасной вариант, Володя? Боюсь, как бы наш героический белый офицер от страха в обморок бы не хлопнулся. А ему еще и играть надо. — Запасной, так запасной, — индифферентно согласился оператор. Метрах в двухстах — от топи чуть вверх — была превосходная лужа, окруженная невысоким кустарником. Рядом с лужей остановились во второй раз. Садист, как всякий представитель его профессии, режиссер, получив удовольствие от малого спектакля, сымпровизированного им, приступил к делу энергично. Ассистенты притащили камеру, осветители подтянули кабель и установили приборы, а режиссер уже репетировал. После того, как в лужу слазил второй режиссер в резиновых охотничьих сапогах и брезентовой робе, поручик, убедившись в полной безопасности подобного купанья, ухался в воду с бесшабашной готовностью. Порепетировали. Вдалеке мощно зашумел лихтваген. Зажглись диги. Под операторские «выше!», «правее!», «прижми книзу!» осветители поправили свет. Оператор с достоинством доложил: — Я готов! — Внимание! Мотор! — закричал режиссер. — Есть, — подтвердил включение звукооператор. Выскочила к камере помреж, хлопнула хлопушкой, протараторила: — Кадр триста одиннадцатый, дубль первый! Тихо стало на съемочной площадке, совсем тихо. Поручик по горло сидел в луже, изображая погружение в топь. Подбежал комиссар, ухватился левой рукой за куст, правую же протянул поручику и только приготовился произнести положенный по сценарию текст, как, глуша лихтвагенный шум, разорвал тишину бешеный и безнадежный крик: — А-а-а-а-а! Невдалеке. Метрах в двухстах. Там, у топи. Или в топи. И снова: — А-а-а-а!! И тишина. — Стоп, — хрипло скомандовал режиссер. Не надо было командовать: все уже остановились. — Что это? — с визгом спросил из лужи поручик. Первым рванулся с места Виктор. За ним — режиссер и оператор. А потом побежали все. Бежать было недолго — двести метров всего до болота. На поверхности лжелужайки чуть колебалось зелено-желтое пятно. Побольше, чем от булыжника. Стояли, тяжко дыша, смотрели на пятно. — Всем разбиться по группам! — истерически приказал режиссер. И, вспоминая, перечислял: — Режиссерская! Операторская! Звуковики! Осветители! Костюмеры! Администрация! Люди сбивались в кучки, ничего не понимая, и, не решаясь громко говорить, шептались о том, что вроде бы все на месте. Заместитель директора, отвечающий за площадку, с деловым видом обошел все кучки и доложил: — Все в наличии, Андрей Георгиевич! Никто не слышал, когда вырубился лихтваген, и поэтому явление лихтвагенщика было для всех полной неожиданностью. Громко топая кирзачами, он подошел к заместителю директора, и, недоуменно оглядываясь, спросил, как всем показалось, противоестественно громко: — Чего это у вас тут? Виктор все понял. Кинулся к лихтвагенщику, за плечо развернул к себе: — Где Серега? — Как где? К вам сюда на съемку пошел. — Когда?!! — заорал Виктор. — Ну, минут десять как… — Он трезвый был? — Виктор допрашивал, а все с ужасом ждали, чем кончится этот допрос. — Да вроде да. Разговаривал нормально… — Но он пил?! — Выпил самую малость, — лихтвагенщик большим и указательным пальцами отмерил дозу по воображаемой бутылке и для убедительности добавил, — граммов двести… — Ты зачем ему водки дал? — А как не дать? Я же с прошлой недели ему пол-литра должен был. Теперь и все поняли все. К Виктору подошел режиссер и, морщась, как от зубной боли, спросил: — Зачем же он на съемку поехал? Он ведь не занят в этой сцене. — В гостинице не хотел оставаться, — пояснил Виктор и сильно ударил себя кулаком по лбу. — Мне бы, дураку, не отпускать его от себя! Режиссер пальцем поманил к себе заместителя директора, а когда тот приблизился, тем же пальцем указал на лихтвагенщика и сухо распорядился: — Немедленно отправьте его в Москву. — За что?! — искренне изумился лихтвагенщик. Режиссер не ответил: он уже шел к топи. Подошел, посмотрел на почти затянувшееся пятно и стащил с башки пижонскую каскетку. Днем вместе с водолазами Виктор вернулся к топи. Он сидел на твердой земле, а водолазы по очереди с отвращеньем кувыркались в густой жиже. Кувыркались до вечера, но тела не нашли. Да и делали они эту работу лишь для порядка: в топи не тонут, топь засасывает в неопределимость без дна. Не вода. Зашабашили. По просьбе Виктора постановщик на базе соорудил временный памятник — деревянный клин с фанеркой. С помощью водолазов Виктор вбил клин в твердую землю. «Здесь 19 июля 1990 года погиб артист трюковых съемок Сергей Владимирович Воропаев» — записано было на фанерке. Тем же вечером Виктор уехал в Москву. В экспедицию Виктор выбрался для того, чтобы отрубиться от московской суеты, отдохнуть, водочки попить без забот. Потому и не на своем автомобиле в научный городок заявился. Ничего себе отдохнул. До Серпухова его доставили на режиссерской машине, чтобы в Москву на электричке ехал: дирекция бензин экономила. Хорошо хоть, что по позднему делу народу мало. Придирчиво выбирал вагон, купе. Устроился у окна. Поезд тронулся. Побежало мимо и назад безобразие обновленного социализма: кривые черномазые домишки, разбросанные шпалы, помойные кучи, обломки железобетона… Заверещала отодвигаемая дверь, и в вагон вошел лихтвагенщик. Господи, только бы не заметил! Нет, заметил, и без колебаний направился к Виктору. Сел напротив, вздохнул, погоревал вслух, как положено: — Эх, Серега, Серега… Деваться некуда, разговаривать надо. Виктор спросил для порядка: — Вы же с утра в Серпухов уехали. Почему же в Москву так поздно? — У меня свояк в Серпухове живет, — объяснил лихтвагенщик. Судя по исходившему от него аромату, встреча со свояком прошла на должном уровне. Лихтвагенщик почесал толстым сломанным ногтем щеку и задал вопрос, мучивший его, наверное, еще с утра: — Вот вы, товарищ сценарист, можете мне сказать, за что меня так? — Наверное, за то, что Сергея водкой угостили. — Но я-то трезвый был! — азартно возразил лихтвагенщик, но, вспомнив, что надо удручаться в связи со смертью, повторил заклинание: — Эх, Серега, Серега! — О чем вы с ним, когда на съемку ехали, разговаривали? — неожиданно для себя спросил Виктор. — Мы-то? Беседы беседовали, — лихтвагенщик покряхтел, вспоминая беседы. Вспомнил: — Он меня все про ту подсечку расспрашивал. — Что же вы могли ему сказать? Лихтвагена-то на той съемке не было? — Лихтвагена не было, а я был. Водителя на камервагене подменял. — Конкретно, чем интересовался Сергей?