Такова дилемма потребителя в двух словах. Покупайте вдвое меньше одежды, и это станет сокрушительным ударом по мировой экономике. Однако ваш гардероб при этом даже не начнет уменьшаться. 2 Мы покупаем по-разному, поэтому и перестанем по-разному В шести тысячах километров к югу от штаб-квартиры Levi’s Фернанда Паэс катит в своей машине по опаленным солнцем полуденным улицам Кито – столицы южноамериканского государства Эквадор. «Я не бедная и не богатая, – говорит она, смеясь. – Я средняя, это сейчас модно». В тот день, когда мир перестанет ходить по магазинам, это сделает ее фигурой международного значения. Паэс – таксистка, что для женщины в Эквадоре такая же необычная работа, как и в любой другой стране мира. Когда мы познакомились, она сидела за рулем семейного «седана» – желтого «Шевроле Авео». Она купила этот подержанный автомобиль и проехала на нем сто тысяч километров всего за два с половиной года, и, рассказывая мне об этом, она выпрямляется на водительском сиденье. Паэс невысокая. Она маленькая, полноватая и выглядит моложе своих тридцати с чем-то лет. Несмотря на это, она кажется человеком твердым. Когда она хочет придать вес своим словам, то привычно смотрит на вас поверх оправы солнцезащитных очков. «Да, у меня есть телевизор, – говорит она. – Но не в каждой комнате». Вы наверняка слышали о том, что если бы все на Земле жили как среднестатистический американец, то нам для поддержания такого образа жизни понадобилось бы ресурсов впятеро больше, чем имеется на нашей планете. Проблема очевидна: у нас нет пяти планет Земля. У нас есть только одна. Некоммерческая организация под названием Global Footprint Network уже почти два десятилетия уточняет эти расчеты. Они начинают с того, что разбивают планету на гектары – участки чуть больше обычного футбольного поля, которые биологически продуктивны и могут использоваться человеком, – а затем присваивают каждому из них среднюю величину продуктивности. Эти участки называются «глобальными гектарами», и если бы они были разделены поровну между всеми людьми, то каждый из нас получил бы по 1,6 гектара. Можете думать об этом примерно как о той доле, которая была бы доступна каждому человеку, если бы земельные и водные ресурсы мира распределялись равномерно, что конечно же далеко не так. Помимо потребностей и желаний, есть еще один способ подвести черту под тем, что значит перестать делать покупки, а именно ответить на вопрос, потребляем ли мы сверх того, что может восполнить Земля. По данным Global Footprint Network, в настоящее время человечество потребляет в среднем 2,7 глобальных гектара на человека. Это размер нашего «экологического следа», и он на 170 процентов больше, чем планета может выдержать в долгосрочной перспективе. (Экологические следы, как и большинство глобальных данных – грубая метрика. Специалисты называют это «минимальным эталонным значением величины человеческого спроса на природу».) Чтобы выяснить, сколько планет нам понадобилось бы, если бы мы все жили как средний американец, исследователи начинают с количества ресурсов в глобальных гектарах, необходимых американцу для обуспечения своих потребностей потребления. Среднестатистический американец занимает площадь в 8 гектаров. Поскольку это в пять раз больше, чем 1,6 глобальных гектаров, доступных каждому человеку во всем мире, то мы знаем, что для удовлетворения аппетитов планеты «Америка» нам потребуется пять миров. Такой же расчет можно сделать и для других стран, и в результате сразу станет видно, как неравномерно происходит потребление на нашей планете. Предположим, что мы все живем как средний гражданин Афганистана – одной из беднейших стран мира; мы могли бы уменьшить Землю наполовину и все еще иметь достаточно ресурсов, чтобы поддерживать всех на таком уровне жизни. Нам понадобилось бы чуть больше двух планет, если бы мы все жили как средний китаец, примерно две с половиной, если бы мы все были испанцами, британцами или новозеландцами; три, если бы мы жили на планете Италия, планете Германия или планете Нидерланды; три с половиной, чтобы жить так, как живут в России, Финляндии или Норвегии; и четыре или более, чтобы наслаждаться образом жизни Швеции, Южной Кореи, Австралии или Канады. А если бы мы жили как эквадорцы, то нам как раз хватило бы одной Земли – той самой, которая у нас есть. Потребительский образ жизни Эквадора считается «глобально воспроизводимым», то есть все мы могли бы потреблять как среднестатистический эквадорец, например Фернанда Паэс, не истощая при этом природных ресурсов. Это иногда называют «жизнью на одной планете». Что представляет собой такой образ жизни? Иначе говоря, что такое устойчивый стандарт потребления на Земле, причем не в каком-то воображаемом будущем ветряных самолетов и одежды из капусты, а прямо сейчас? От Кито, лежащего среди Анд, словно салат на блюде, до пригородного баррио, где живет Паэс, примерно полчаса езды. Местечко под названием Карапунго ютится на уступе между вершинами, окружающими Кито, и глубокой лощиной, уходящей к «Середине Мира»: Эквадор назван так потому, что через него (чуть севернее столицы) проходит экватор – воображаемая линия, разделяющая планету на северное и южное полушария. Этот район довольно неопрятен и весь разрисован граффити. Вдоль его главной улицы выстроились маленькие магазинчики, перед которыми владельцы вечно подметают свой участок разбитого тротуара до безупречной чистоты. «Людям здесь живется нелегко, но они не страдают», – говорит Паэс. В общих чертах ее жизнь кажется довольно типичной. У нее есть партнер по имени Анри, трое детей (два мальчика и девочка) и шнауцер по кличке Локки. Они живут на верхнем этаже кондоминиума цвета дыни, принадлежащего ее родственникам, занимающим нижние этажи. Все они едят досыта, а их одежда (семья предпочитает спортивный стиль с футбольной тематикой) не выглядела бы неуместной ни в одном, кроме разве что самых шикарных, районе Европы или Северной Америки. Однако многим в более богатых странах образ жизни Паэс показался бы неприемлемым. Из кранов в ее квартире не течет горячая вода; чтобы принять душ, семья включает водонагреватель. Ее дети спят в одной комнате и получают пособие в размере полтора доллара в день (в Эквадоре в качестве валюты используются американские доллары). У семьи есть холодильник и стиральная машина, но нет сушилки – мокрую одежду они развешивают на террасе. На Рождество премию, которую Анри получил на фабрике, где он делает сиденья для автомобилей компании General Motors, выплатили не деньгами, а почти годовым запасом риса, сахара и растительного масла. На всех членов семьи – один настольный компьютер, и только у взрослых есть мобильные телефоны. «Современные технологии стали незаменимыми, – говорит Паэс. – Без этих вещей сейчас никак нельзя». Их бюджет сильно ограничен, но даже здесь не обошлось без роскоши: у Паэс тридцать пар обуви. Они редко ходят в рестораны, а в свободное время играют в футбол (все вместе) или встречаются с родственниками и друзьями. Многие жители Карапунго не имеют личного автомобиля, но семья Фернанды иногда может себе позволить доехать на ее такси до одного из национальных парков Эквадора или устремиться вниз по дороге от своего дома, расположенного почти в трех километрах над уровнем моря в Андах, к пляжам у тихоокеанского побережья. Однако никто в семье никогда не летал на самолете. Такова основная часть Эквадора: его образ жизни напоминает более богатые страны, только он словно сел при стирке. Здесь не возникает ощущения страны «третьего мира». Бедность видна, особенно в городских трущобах, но основательность среднего класса невозможно не заметить: люди готовятся к марафонам, семьи едят в китайских ресторанчиках, много недавно отремонтированных дорог. («У нас лучшие шоссе в Южной Америке, – сказал мне один человек, – но не лучшие водители».) Туалеты исправны, свет везде включается. И все же даже в четырехзвездочном отеле вы обнаружите в ванной комнате лишь крошечный брусочек мыла и бутылочку шампуня размером с пипетку. Кондиционеры воздуха – редкость. Еда сытная и вкусная, но мяса в ней мало, а в уличных киосках нередко подают блюда на настоящей посуде и с металлическими приборами, а не в одноразовых контейнерах. В магазинах, ресторанах, кафе и барах, как правило, не слишком людно. Удивительно большое количество заведений закрыто по выходным, а за пределами самых богатых районов редко встретишь кого-то, кто любит в свободное время прохаживаться по магазинам. Жителей Кито называют quiteños; скажите им, что вы передвигаетесь по городу пешком, и они, улыбнувшись, ответят: «Ах, как quiteño». Организация Объединенных Наций классифицирует страны, размещая их на кривой от «низкого человеческого развития» до «очень высокого человеческого развития». По состоянию на 2018 год ни одна из шестидесяти двух стран с очень высоким индексом человеческого развития (их список включает все ожидаемые страны и многие неожиданные, например Чили, Казахстан и Малайзию) не отличалась «однопланетным» уровнем жизни. Однако есть и хорошие новости. Несколько стран с высоким индексом человеческого развития ведут-таки «однопланетный» образ жизни, и одна из них – Эквадор. Имейте в виду: разрыв между «очень высоким» и просто «высоким» человеческим развитием весьма значителен. Для граждан многих стран с очень высоким индексом человеческого развития переход к среднеэквадорскому уровню жизни будет стоить примерно пяти лет ожидаемой продолжительности жизни и образования. Если сравнивать отдельно одну страну с другой, то разрыв может быть значительно меньше. Люди в США живут всего на два года дольше эквадорцев. Граждане Канады – очень высокоразвитой страны – превосходят Эквадор по длительности обучения всего на один год. И хотя неравенство в распределении доходов в Эквадоре больше, чем в большинстве «очень высокоразвитых» стран, включая весь Европейский Союз, оно довольно сильно напоминает таковое в США. Более того, для Эквадора характерно более равномерное распределение доходов, чем для ряда штатов и территорий США, например Пуэрто-Рико или Вашингтона. По последним подсчетам, девять стран с высоким индексом человеческого развития потребляли на уровне одной планеты или очень близко к нему: Куба, Шри-Ланка, Армения, Доминиканская Республика, Филиппины, Ямайка, Индонезия, Египет и Эквадор. У них есть еще одна общая черта: во всех из них доходы на душу населения значительно ниже, чем в богатом мире. По данным Всемирного банка, гражданин Эквадора в среднем имеет покупательную способность, равную тому, кто зарабатывает 11 500 долларов (в год) в США. Между тем, доход на душу населения в США составляет более 65 000 долларов в год. Люди с меньшей покупательной способностью меньше тратят на товары и услуги. Проще говоря, бедные люди не являются основным источником проблемы чрезмерного потребления. Существует по меньшей мере пятьдесят три страны, где человек в среднем потребляет на уровне одной планеты или ниже. (Планете Индия пришлось бы быть всего на три четверти больше Земли. Если бы мы все жили как среднестатистический житель Эритреи – бедной страны в районе Африканского Рога, – мы смогли бы выжить на планете чуть больше Луны.) В совокупности эти страны составляют почти половину населения мира. Здесь начинает вырисовываться неприятная истина: если судить по их экологическим следам, то в тот день, когда мир перестанет покупать, потребление в более богатых уголках земного шара резко сократится. Между тем, миллиарды людей еще толком и не начинали делать покупки. Некоторые и так потребляют не больше своей справедливой доли. Многие другие недоедают – и все еще ждут того дня, когда они смогут удовлетворить свои основные потребности. Даже в самых богатых странах есть люди, потребляющие на уровне одной планеты или ниже. Это, по большей части, не горожане с веганской диетой и мускулистыми ногами заядлых велосипедистов, а те, кто мало зарабатывают. Институт экономической политики в Вашингтоне, округ Колумбия, изучает стоимость потребительской корзины в разных частях США, определяя, сколько семьи должны зарабатывать, чтобы достичь «скромного, но достаточного уровня жизни». Они называют это «семейным бюджетом». «Это не бедность, – объясняет мне Элиза Гулд, старший экономист института. – В нашей стране миллионы людей живут от зарплаты до зарплаты. Вот вам иллюстрация этой идеи». Домохозяйство с семейным бюджетом в Америке тратит на 25 % меньше, чем в среднем, что соответствует условиями моего мысленного эксперимента, то есть они как будто перестали ходить по магазинам. Это люди, которые могут позволить себе не только выживать, но и участвовать в социальной и экономической жизни своего времени, достигая «экономического гражданства», как еще в 1940-х годах называла это автор первых работ по «делам потребителей» Кэролайн Уэр. Возможно, у них нет последней модели iPhone, но взрослые члены семьи наверняка владеют сотовыми телефонами какой-нибудь марки. Если они горожане, то, вероятно, живут в квартире; если селяне, то, возможно, в небольшом доме. «У них обычно есть телевизор, обеденный стол и другая необходимая мебель. Не сказать, что они обитают среди голых стен», – объясняет Гулд. Их жизнь показалась бы Фернанде Паэс вполне привычной, как и наоборот. В домохозяйстве с семейным бюджетом есть по крайней мере одна дополнительная спальня для детей, один компьютер и одна машина. В их холодильнике и кухонных шкафах достаточно еды (вероятно, не органической, потому что «они покупают продукты по акциям»), но семья редко обедает в ресторанах. Их одежда – не последний крик моды, но и не старомодная. «Они могут позволить себе купить зимние пальто и обувь, но о том, чтобы идти в ногу с новейшими трендами, речи не идет», – говорит Гулд. Они составляют значительную часть тех 53 % американцев, которые редко или никогда не путешествуют самолетом. Места в США, где стоимость жизни близка к стандарту семейного бюджета, включают Дефьюнияк Спрингс (Флорида), Френдсвилл (Теннесси) и почти весь Канзас, где никогда не бывает типичных туристов. Если говорить о крупных городах, то это Детройт и Хьюстон, а не Нью-Йорк или Лос-Анджелес. Около половины американцев потребляют на уровне или ниже семейного бюджета. Этот образ жизни также знаком всем, кто помнит XX век. Ресторанная еда как редкое лакомство, поношенная одежда, отпуск недалеко от дома, медленный ритм торговли и ощущение, что тратить деньги в обычный день – скорее исключение, чем правило; большинство людей, живущих сегодня, еще помнят времена, когда это повсеместно считалось нормой. По данным Global Footprint Network, 1970 год был, вероятно, последним годом, когда человеческая раса вела «однопланетную» жизнь. В более богатых странах перерасход, конечно, начался раньше: аналитики организации подсчитали, что средний образ жизни в США вышел за рамки глобальной устойчивости где-то между 1940-ми и 1960-ми годами. То же самое относится к Великобритании, Канаде, Германии и большинству других богатых стран, хотя некоторые из них пересекли черту позже: Испания, Италия и Япония в середине шестидесятых, а Южная Корея – в 1979 году. На это можно взглянуть с такой стороны: численность населения США сегодня на 60 % больше, чем в 1970 году, но потребительские расходы в целом, с поправкой на инфляцию, выросли на 400 %. По сравнению с 1965 годом рост составил почти 500 %. Поверните время вспять всего лишь до поколения X, и вы «стряхнете» с планеты весь этот перерасход. Уровень, при котором человек чувствует себя экономическим гражданином, постоянно повышается. Мы все чаще и чаще едим в ресторанах. У нас теперь больше обуви на самые разные случаи жизни. Пандемия ускорила тенденцию к созданию полностью меблированных «комнат на свежем воздухе», в некоторых случаях оснащенных телевизорами с большим экраном. Наши автомобили теперь новее и крупнее; процент внедорожников среди легковых автомобилей, ежегодно продаваемых по всему миру, удвоился с 2000 года. Широко распространились совершенно новые сферы потребления, практически не существовавшие два десятилетия назад: доставка всевозможных вещей а-ля Amazon, фудизм и связанный с ним постоянно удлиняющийся перечень кухонных гаджетов, иронично большое количество товаров, помогающих нам разбирать хлам в доме. Не только одежда, но и предметы домашнего обихода, мебель и даже архитектура домов (размер комнат, количество стен) теперь быстро проходят через циклы моды. Разрываясь между работой, развлечениями и семьей, многие люди сегодня летают так же часто, как на рубеже тысячелетий летала только элита: дипломаты, кинозвезды, политики, папа Римский. В наши дни даже домохозяйство с семейным бюджетом может быть завалено хламом из скидочных магазинов, купленным на достигшие лимита кредитные карты и займы. Мы потребляем радикально больше, чем раньше, хотя кажется, будто ничего не изменилось. Эквадор привлекает людей, считающих преобладавший в прошлом уровень жизни не только терпимым, но и лучшим. Я встретился с Брюсом Финчем, бывшим жителем Остина (Техас), переехавшим в Котакачи – сдержанно оживленный городок у подножия вулкана примерно в двух часах езды от Кито. Седовласый, с квадратным подбородком, в панаме, футболке и шортах, он выглядит как классический гринго, однако он не столько приехал в Эквадор, сколько покинул Америку. По его словам, отчасти ему претили «политкорректность и всякая чушь, которая к ней прилагается». Он больше не чувствовал там себя как дома, в отличие от Эквадора. «Я словно вернулся во времена, когда был ребенком. Я рос в маленьком городке в Южном Техасе, где все знали друг друга, знали имена бакалейщиков. Это было такое приятное чувство. Здесь то же самое, – говорит он. – В Остине совсем не так, там ты никого не знаешь, и тебе нужно сесть в чертову машину, чтобы добраться до продуктового магазина. Здесь я везде хожу пешком. Я похудел на тридцать фунтов! И не потому что очень старался, а просто от такого образа жизни». Финч переехал в квартиру на одной из центральных улиц Котакачи. Он не собирается возвращаться домой. «Здесь, в сущности, счастливые люди, – считает он. – У них не так много вещей, как у американцев, но ведь американцы только за вещами и гоняются – они материалистичны. Эти люди совсем не такие. Они, конечно, любят вещи, но не настолько, чтобы это отражалось на их душах». «Многие часто и невежественно утверждают, что мексиканцы – всем довольные, счастливые и ни к чему не стремящиеся люди. Это, конечно, свидетельствует не о счастье мексиканцев, а о несчастье тех людей, которые так говорят». Так писал Джон Стейнбек после того, как восемьдесят лет назад проплыл по длинной и широкой артерии Калифорнийского залива, встречая людей, которые, как он заметил, могли приобрести каноэ, рыболовный гарпун, брюки, рубашку и шляпу и считали, что «довольно неплохо устроились». Стейнбек не доверял своим наблюдениям. Были ли эти люди по-настоящему счастливы? Давно существует клише о том, что люди с маниакального, материалистичного Запада едут в более бедные страны и восхищаются простой счастливой жизнью, которую они там находят. (Очень немногие из этих путешественников по возвращении домой сразу же отказываются от материализма.) Сегодня благодаря глобальным опросам мы можем судить об этой теме более объективно. Когда я ездил в Эквадор, он занимал пятидесятое место в рейтинге стран по уровню счастья со слов самих жителей. Это ниже большинства более богатых стран, но выше некоторых других, таких как Кувейт, Южная Корея, Япония и Россия. В чем преуспевают Эквадор и многие другие развивающиеся страны, так это в создании ощущения счастья на более устойчивом уровне потребления. «Индекс счастливой планеты», составленный британским аналитическим центром «Фонд новой экономики», объединяет показатели самооценки благосостояния, ожидаемой продолжительности жизни, неравенства и экологического следа. По этим стандартам Эквадор входил в первую десятку. Большинство очень высокоразвитых стран не попадают даже в первую двадцатку; Канада находится на 85 месте, а США и вовсе на 108-м из 140 стран-участниц опроса. По сути, у самых богатых стран есть проблема эффективности: они растрачивают массу ресурсов, не превращая большую их часть в радость. За последние пятнадцать лет, когда американское потребление выросло на 25 %, принесло ли оно нам на четверть больше счастья? И, если уж на то пошло, сделало ли оно нас хоть сколько-то счастливее? В течение почти пяти лет в 2010-х годах в Эквадоре существовал пост министра счастья – по крайней мере, так его называли международные СМИ. Или «министр благополучия», или «государственный секретарь благоденствия». Им был Фредди Элерс – телеведущий, которого редко можно увидеть без его фирменного sombrero de paja toquilla (панамы, которая, как скажет вам любой эквадорец, на самом деле была изобретена в Эквадоре), а его должность фактически называлась Secretario del Buen Vivir. Элерс считает ее непереводимой. В английском языке, сказал он мне, нет эквивалента понятия buen vivir, который не подразумевал «лучшую» жизнь, и этот факт многое говорит ему о западной культуре. «Если вы используете слово „лучше“, значит, вы сравниваете, – объяснял мне Элерс, сидя в зале заседаний в офисе своей канцелярии, расположенной в жутковатом здании заброшенного аэропорта. – А с чем сравниваете? Я хочу жить лучше, чем мой дед. Я хочу жить лучше, чем мой отец. Я хочу жить лучше, чем мой брат, лучше, чем мой сосед – особенно сосед. Я хочу жить лучше, чем двадцать лет назад, десять лет назад, пять лет назад. Мы не предлагаем жить лучше, потому что жить лучше – значит разрушать планету. Мы предлагаем жить хорошо». Элерс – неоднозначная фигура. Он подписывал документы не своим именем, а рисунком улыбающегося дерева, и уговаривал посетителей (включая полковников национальной армии) присоединиться к нему в дзен-медитации во время обеденного перерыва. «Бедность не в том, что у кого-то мало, а у кого-то много. Бедность – это стремление ко все большему и большему и неспособность удовлетвориться тем, что у тебя есть», – утверждает он. Эта мысль не нашла большой популярности в стране, где многие не могли позволить себе самое необходимое, но каждый день наблюдали за жизнью богачей по телевизору. Когда к власти пришло новое правительство, Элерса уволили в первый же день. Эквадорцы отвергли идею о том, что у них и так уже есть buen vivir. Однако Фернанда Паэс в их число не входит. «Думаю, у нас действительно buen vivir», – считает она. Когда Паес была девочкой, ее семья жила в автомастерской в Кито – в качестве сторожей. Это было не самое безопасное место для ребенка. В возрасте девяти лет она забралась на старый автобус и – как это часто бывает с детьми – упала. Она сломала таз и полгода была прикована к постели. Родители за это время построили дом в Карапунго, который тогда был еще сельской местностью. В новом доме, куда переехала Паэс, отсутствовали водопровод и электричество, но, по ее словам, жилось им там совершенно безмятежно. «Люди говорили: „Кто будет жить в Карапунго? Кому захочется ехать в такую глушь?“ Но посмотрите! – Она показывает на въезд в баррио, где десятки людей теперь ждут автобусов и такси у обочины Панамериканского шоссе в любое время дня и ночи или мелькают около магазинчиков, которые здесь называют micromaxis. – В Карапунго мы ни в чем не нуждаемся». Несмотря на это, они с Анри купили пустующий участок в близлежащем тупике (cuchara, что по-испански значит «ложка»), где они планируют построить новый дом. «Я думаю, мы построим небольшой дом, – говорит Паэс. – Потому что дети вырастут и уедут, и тогда их комнаты станут не нужны». И все же это будет один из немногих отдельно стоящих домов в Карапунго. Паэс и ее семья понемногу становятся богаче средних эквадорцев. В тот день, когда мир перестанет покупать, даже им, возможно, придется потреблять чуть меньше. По всему миру в тот день, когда мир перестанет ходить по магазинам, разыграется семь с половиной миллиардов отдельных историй. В бедных частях мира большинство домохозяйств вряд ли изменят свои повседневные привычки, тогда как меньшинство их более богатых сограждан резко сократят свое потребление. В богатом же мире картина обратная: лишь немногие почти не заметят разницы, в то время как большинство ожидают бурные перемены. Это станет настолько сильным потрясением, что покажется, будто искривилось само время. 3 Время не то чтобы становится странным, просто это время иного рода