К вечеру усаживались с хозяином под яблоней, пили вино, грызли семечки, изнывали от удали баяниста на танцплощадке, от взвизгов курортниц в зарослях, которых местные кавалеры увлекали на пробу. ”Наследник есть?” – спросил хозяин. ”Наследника нет”. – ”Что же вы?” Что же мы... В сумерки уходили в мазанку, обрывали из окна черешню, сладкую, наливную, черную в потемках, засыпали к рассвету обессиленные, красногубые от спелой ягоды, под шелест морских волн, которые накатывались, казалось, на наше укрытие и покачивали, и укачивали… Спросил под утро: ”Если позову, бросишь всё и придешь?” – ”Да”. – ”Я не позову”. – ”Я знаю”. Не достучалась к тебе, не достучалась… Здравствуй, милый! В последний раз – здравствуй! Мир разделен. До тебя не дотянуться. Пиши мне, моя душа: ”Москва, Востряковское кладбище, 38-я линия”, где все сроднились, перемешались на глубине, все свои. Беспокоюсь за тебя: вас, приехавших туда, становится больше, в вас оттого легче попасть. Обнимаю и желаю покоя, в том виде, хотя бы, каков мыслим в твоих краях…» Приписано на полях, мелко-мелко: «Что ж ты не позвал меня, живущий поодаль?..» ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Ради чего станем жить?.. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ А в Провансе, к северу от города Марселя… …в долине реки Калавон, пропахшей лавандой… …возле городка Боньё, прилепившегося на склоне хребта… …в глубинах леса, в покое беспечного обитания Ла Шамбарель… …где звезды на куполе в щедротах сеятеля, кабаны роют землю в поисках пропитания, змея выскальзывает из-под ног, чтоб ушуршать в траву, живность поспешает в свой лаз, отсидеться в покое… …где внучки мудрили у кухонной плиты под разговоры, смех, игру на гитаре, нежданные откровения у камина... …проклюнулся – ни с чего, вроде – Ицик из Иерусалима, владелец некрупного дела «Куплю всё и продам всё», с ограниченной ответственностью и без покоя в душе, прервал безмятежные дни сочинителя. Судьба вела Ицика. Судьба, не иначе, со страницы на страницу. Ему бы на улицу Хазан‚ а он приехал на Хазон. Ему бы дом семнадцать‚ а он выбрал двадцать седьмой. Ему бы пятый этаж‚ а он позвонил на четвертом. Открыла Ципора‚ и Ицик возопил без колебаний: – Родник запечатанный! Ты-то мне и нужна!.. Она не соглашалась – он худел. Она колебалась – он усыхал. Она согласилась – и вот свадьба. В зале под названием «Парадиз». С зеркалами до потолка‚ зеркалами на потолке‚ искусственными лилиями посреди неприхотливого завала камней‚ заманчиво журчащего родничка из запрятанной водопроводной трубы. Невеста – она неотразима, газелью на холмах благовоний, из восточной сказки с шейхами‚ слугами‚ опахалами. Белопенное платье, нежная смуглость‚ доверчивая беззащитность‚ да и на женихе неплохо смотрится кремовый костюм с атласными отворотами. Ицик и Ципора принимают поздравления. Глаза у невесты глубоким озером в полдень, лаской опахивают на подходе. Гости подносят подарки, и кто-то – малознакомый – напоминает: – Муж соседки… Дядя из Беер-Шевы… Друг дедушки... Боря Кугель и Нюма Трахтенберг проходят мимо. Боря говорит за двоих: – Троюродные. Из Хайфы, – и незамедлительно проходит в бар‚ который ожидает гостей. Виски‚ джин с тоником‚ вермут с апельсиновым соком‚ кусочки сельди на палочках‚ маслины без косточек и блюдо тхины‚ в которую обмакивают сухое печенье; разносят на подносах фалафельные шарики, некрупные сосиски в тесте, крохотные пирожки с начинкой, оговоренные заранее. Боря Кугель – в размышлениях, с бокалом виски: – Тут люди спокойнее. Потому что в магазинах достанет на всех. А не достанет... Набегут‚ отпихнут и затопчут. И наконец – хупа. Жених с невестой под свадебным балдахином. Крохотный раввин с бокалом вина. Ицик надевает кольцо на палец Ципоры: «Вот, ты посвящаешься мне…» Зачитывают ктубу, брачные обязательства мужа. Произносят семь благословений. Ицик разбивает стакан, памятью о разрушенном Храме. Все кричат: «Мазаль тов!» – Да будет жена твоя‚ – говорит дед Ицика‚ праведный Менаше‚ – плодоносной лозой в покоях дома твоего. – Желанная мужу, – поучает Ципору, – желанная Господу. Миру не заселиться без твоего участия. Комната уединения. Свидетели уединения. «И пусть увеселяет жену свою‚ которую взял...» В добрый час сказать… …в худой промолчать. Вдали от Прованса и долины реки Калавон, пропахшей лавандой, они собираются заново, не спросясь у автора, на свадьбе Ицика и Ципоры. И он тоже там, не оставлять же без присмотра своих героев. Усаживаются за столы среди прочих гостей‚ и выносят из кухни нескончаемой чередой, выставляют на прилавки рыбу в тесте, курицу порциями и мясо ломтями‚ фаршированные перцы‚ рис‚ салаты и баклажаны‚ тертые яблоки с грецкими орехами‚ соленья невозможной остроты – всего не перечислить. «В добрый час сказать, в худой промолчать» – с этих слов начинается повесть «С того дня и после», вымыслами полна. И далее по тексту: «Закинем невод в волны житейские, поворошим палкой на дне да и потянем на себя, пуп надрывая. Что выудим, то себе». Сын упросил хозяина типографии – срочно переплести хоть один экземпляр отпечатанной книги, и ее показали жене за несколько дней до ухода. Чтобы успела прочитать посвящение: «Тамаре – с любовью: за долготерпение‚ утешение и веру». В зале для принятия пищи сосредоточенная суета. Деловитые передвижения от прилавка к прилавку. Нетерпеливые ожидания возле расторопных служительниц‚ которые накладывают на тарелки мясо по-французски, рыбу по-польски, курицу по-китайски, кускус по-левантийски. Азартное насыщение‚ разгул вкуса с обонянием. Хочется попробовать всё или почти всё‚ выставленное на обозрение, нет сил оторваться и невозможно вместить‚ но они стараются‚ сверх меры растягивают кишочки. – Вы различаете чавканье, чмоканье, хрумканье? – спрашивает старая хулиганка Фогель. – Это отъедается средний класс. Прежде всего насытимся, затем начнем дерзать, великие творить дела. – А если не начнем? – Станем хрумкать дальше. Ненавистник Шмельцер стоит посреди зала, в прищур оглядывает гостей. – Не люблю людей, особенно всех. Животных не люблю. Птиц. Рыб. Растения с минералами. Железо и медь. Стекло и керамику. Всё прочее не люблю тоже. Населивший землю таких не замышлял, хочется полагать. Голова вздернута‚ плечи развернуты‚ ноги ступают носками на стороны. Ленив и неряшлив. Обидчив и заносчив. Которому нравится быть негодяем, пакостником нравится быть, – можно залюбоваться дерзостью его и бесстыдством. Берет вместительный поднос, шагает к прилавкам, не пропуская ни одного. – Чем больше ешь‚ тем вернее окупаешь подарок‚ – успокаивает себя, хотя подарка у него нет. «Зачем впихивать в меня столько? – взывает его желудок. – Хорошего из этого не выйдет, а выйдет нечто отвратительное. Не хочу! Не буду! Забери обратно...»