Он был весёлый и довольный. Он оглянулся вокруг, засмеялся и сказал: – Ах, люблю… Люблю я цирк! Самый запах этот… Голову кружит. И мы пошли в коридор. Там толклось много народу, и продавались конфеты и вафли, и на стенах висели фотографии разных тигриных морд, и мы побродили немного и нашли наконец контролёршу с программками. Папа купил у неё одну и стал просматривать. А я не выдержал и спросил у контролёрши: – Скажите, пожалуйста, а когда будет выступать девочка на шаре? Она сказала: – Какая девочка? Папа сказал: – В программе указана эквилибристка на шаре Т. Воронцова. Где она? Я стоял и молчал. Контролёрша сказала: – Ах, вы про Танечку Воронцову? Уехала она. Уехала. Что ж вы поздно хватились? Я стоял и молчал. Папа сказал: – Мы уже две недели не знаем покоя. Хотим посмотреть эквилибристку Т. Воронцову, а её нет. Контролёрша сказала: – Да она уехала… Вместе с родителями… Родители у неё – «Бронзовые люди – 2 Яворс». Может, слыхали? Очень жаль… Вчера только уехали. Я сказал: – Вот видишь, папа… Он сказал: – Я не знал, что она уедет. Как жалко… Ну что ж… Ничего не поделаешь… Я спросил у контролёрши: – Это, значит, точно? Она сказала: – Точно. Я сказал: – А куда, не известно? Она сказала: – Во Владивосток. Вон куда! Далеко. Владивосток. Я знаю, он помещается в самом конце карты, от Москвы направо. Я сказал: – Какая даль. Контролёрша заторопилась: – Ну идите, идите на места, уже гасят свет! Папа подхватил: – Пошли, Дениска! Сейчас будут львы! Косматые, рычат – ужас! Бежим смотреть! Я сказал: – Пойдём домой, папа. Он сказал: – Вот так раз… Контролёрша засмеялась. Но мы подошли к гардеробу, и я протянул номер, и мы оделись и вышли из цирка. Мы пошли по бульвару и шли так довольно долго, потом я сказал: – Владивосток – это на самом конце карты. Туда, если поездом, – долго проедешь… Папа молчал. Ему, видно, было не до меня. Мы прошли ещё немного, и я вдруг вспомнил про самолёты и сказал: – А на «Ту-104» за три часа – и там! Но папа всё равно не ответил. Он молча шагал и крепко держал меня за руку. Когда мы вышли на улицу Горького, он сказал: – Зайдём в кафе «Мороженое». Смутузим по две порции, а? Я сказал: – Не хочется что-то, папа. Он сказал: – Там подают воду, называется «Кахетинская». Нигде в мире не пил лучшей воды. Я сказал: – Не хочется, папа. Он не стал меня уговаривать. Он прибавил шагу и крепко сжал мою руку. Мне стало даже больно. Он шёл очень быстро, и я еле-еле поспевал за ним. Отчего он шёл так быстро? Почему он не разговаривал со мной? Мне захотелось на него взглянуть. Я поднял голову. У него было очень серьёзное и грустное лицо. Друг детства Когда мне было шесть или шесть с половиной, я совершенно не знал, кем же я в конце концов буду на этом свете. Мне все люди вокруг очень нравились и все работы тоже. У меня тогда в голове была ужасная путаница, я был какой-то растерянный и никак не мог толком решить, за что же мне приниматься. То я хотел быть астрономом, чтобы не спать по ночам и наблюдать в телескоп далёкие звёзды, а то я мечтал стать капитаном дальнего плавания, чтобы стоять, расставив ноги, на капитанском мостике, и посетить далёкий Сингапур, и купить там забавную обезьянку. А то мне до смерти хотелось превратиться в машиниста метро или в начальника станции и ходить в красной фуражке и кричать толстым голосом: – Го-о-тов! Или у меня разгорался аппетит выучиться на такого художника, который рисует на уличном асфальте белые полоски для мчащихся машин. А то мне казалось, что неплохо бы стать отважным путешественником вроде Алена Бомбара и переплыть все океаны на утлом челноке, питаясь одной только сырой рыбой. Правда, этот Бомбар после своего путешествия похудел на двадцать пять килограммов, а я всего-то весил двадцать шесть, так что выходило, что если я тоже поплыву, как он, то мне худеть будет совершенно некуда, я буду весить в конце путешествия только одно кило. А вдруг я где-нибудь не поймаю одну-другую рыбину и похудею чуть побольше? Тогда я, наверное, просто растаю в воздухе как дым, вот и все дела. Когда я всё это посчитал, то решил отказаться от этой затеи, а на другой день мне уже приспичило стать боксёром, потому что я увидел в телевизоре розыгрыш первенства Европы по боксу. Как они молотили друг друга – просто ужас какой-то! А потом показали их тренировку, и тут они колотили уже тяжёлую кожаную «грушу» – такой продолговатый тяжёлый мяч, по нему надо бить изо всех сил, лупить что есть мочи, чтобы развивать в себе силу удара. И я так нагляделся на всё это, что тоже решил стать самым сильным человеком во дворе, чтобы всех побивать в случае чего. Я сказал папе: – Папа, купи мне грушу! – Сейчас январь, груш нет. Съешь пока морковку. Я рассмеялся: – Нет, папа, не такую! Не съедобную грушу! Ты, пожалуйста, купи мне обыкновенную кожаную боксёрскую грушу! – А тебе зачем? – сказал папа. – Тренироваться, – сказал я. – Потому что я буду боксёром и буду всех побивать. Купи, а?