2 Когда двое детективов вернулись в дом, Юдзуру сидел за обеденным столом, и они решили расспросить его о самочувствии госпожи Ятиё. – Она пришла в сознание, – одновременно ответили Юдзуру и Тэруо. – Смогла встать и даже немного пройти на костылях, – продолжил Тэруо. Похоже, оба мужчины ходили в больницу. – Отлично. Она заговорила? – спросил я. – Она не может говорить, но, кажется, может писа́ть, – ответил Юдзуру. Похоже, Ятиё медленно шла на поправку. После обеда Митараи спросил у супругов Макино о мистере Пэйне. Они хвалили его, были благодарны за заботу во времена работы в школе. По их словам, он был вежлив, внимателен и всегда выполнял свои обещания. Несмотря на то что Пэйн был представителем нации, одержавшей победу в мировой войне, он не испытывал к японцам презрения, уважал японскую культуру и был очень добр – полагаю, в этих словах могла быть какая-то доля лести. Однако, возможно, он действительно был хорошим человеком. Во время своих прогулок Пэйн часто заглядывал в фотоателье, чтобы похвастаться найденными редкими фотоснимками. Иногда просил скопировать и перепечатать некоторые из них. Он совсем не говорил по-японски, но его спокойный и терпеливый характер позволял вести разговор без переводчика. Господин Макино вспомнил еще кое-что. Несмотря на то что Темный холм Кураями часто называли так из-за недостатка солнца, его родной дед рассказывал ему, что на название повлиял оборот «кура-га-яму» – «остановить седло», то есть, буквально, остановить лошадь. Существовала легенда, что Минамото-но Ёритомо[81], отправившийся в дальнюю поездку верхом, остановил коня на вершине холма и долго смотрел на открывающийся с него вид. Дед часто повторял, что по этой причине запись названия холма иероглифами была неправильной. Об этом господин Макино также рассказал Пэйну. Митараи заперся в кабинете мистера Пэйна и приступил к изучению огромного количества записей и документов. Он заметил, что у англичанина была привычка делать записи на полях прочитанных книг, а также на титульных листах и форзацах. Стоило набраться терпения – неизвестно, какие ценные сведения и материалы удастся обнаружить в итоге! Леона и Миюки, быстро закончив с уборкой после обеда, присоединились к Митараи. Юдзуру наверняка предпочел бы также прийти в кабинет мистера Пэйна вместо того, чтобы присматривать за пьяной Тинацу. Сложно представить, что расследование столь страшного преступления могло заинтересовать молодых девушек, но рядом с Митараи они были переполнены энтузиазмом – как океанологи, изучающие редких морских звезд. Митараи это явно раздражало, но Леона, страстно желая побольше узнать о Джеймсе Пэйне, не отходила от него ни на шаг. – Эй, Митараи! – обратился я к другу, читавшему книгу, стоя на четвереньках на ковре. – А? – раздраженно ответил он. – Я многого не понимаю. Прошу, объясни, как внутри дерева оказались четыре тела? Как они попали туда, если в стволе нет достаточно большого отверстия? Неужели их действительно съел камфорный лавр? Таку умер по естественным причинам? Ты говорил о возможном убийстве, но кто мог его совершить? И госпожа Ятиё… Кто мог напасть на пожилую женщину и нанести ей такую тяжелую травму? Без твоих объяснений я не смогу написать книгу. – Тогда делай заметки, – сухо ответил Митараи. – Я просил детектива Тангэ и его коллег выяснить, кому принадлежат эти тела, так что в течение дня-двух должны появиться какие-то сведения. Но надеяться на конкретные имена и адреса не стоит… – Но как это связано с делом? Ты же говорил, что… – Отстань! – Митараи поднялся с ковра и теперь уселся по-турецки. – Естественно, все связано. – Тогда кто наш преступник? Тот, кто спрятал четыре тела внутри дерева, убил Таку и нанес серьезные травмы Ятиё… тот же человек, что убил девочку еще в сорок первом году? – Я сейчас этим занимаюсь. Не могу пока сказать наверняка, но вероятность высокая. Я задумался о том, мог ли камфорный лавр быть главным подозреваемым. А если не он, то кто? Но откуда тогда мог взяться клей? Вряд ли дерево могло приклеить волосы к черепам. Возможно ли это? Я продолжил размышлять. Волосы, приклеенные к черепу, кажутся чем-то искусственным, но в соках дерева вполне могло быть какое-нибудь клейкое вещество, из-за которого они оказались приклеены абсолютно случайно. Можно ли по ошибке принять природный фермент за желатин? Мне это казалось невозможным. Поздним вечером Миюки ушла к себе в комнату делать уроки, ведь завтра предстоял ранний подъем. Я сильно устал и хотел спать, но, боясь, что Митараи упрекнет меня в том, что я оставил его в одиночестве и предпочел сон, принял решение остаться с ним в кабинете. Мне было сложно изображать бодрость, поэтому я все же прилег на диван. Леона тоже осталась с нами в комнате. Сев на край второго дивана, она что-то читала. Присмотревшись, я понял, что это сценарий – фильма или, может быть, радиопередачи. Читая, она тихо проговаривала свои реплики вслух. – Леона-сан, – внезапно Митараи позвал ее по имени, нарушив долгую тишину, затянувшуюся на несколько часов. – Да? – удивленно ответила девушка. Митараи приблизился к Леоне, аккуратно, стараясь не задеть сваленные на полу книги, толкая перед собой стул на колесиках, стоявший у письменного стола. Похоже, спустя часы кропотливого изучения записей на полях он наконец что-то осознал: его глаза, красные от напряжения и усталости, заблестели. Я встал с дивана, желая узнать, что же произошло. – Леона-сан, не могли бы вы рассказать о мистере Пэйне? Что вы о нем помните? – спросил Митараи. – Да не о чем говорить; ведь отца уже не было рядом, когда я достаточно подросла, чтобы как следует познакомиться с ним. – Подойдет и общий образ, воспоминания… – Скромный, строгий, прирожденный учитель. Всегда аккуратно одет, высокий, красивый. Англичанин, любящий Японию. Об этом мне рассказала мама и другие люди. – Понятно. И ваши воспоминания совпадают с их рассказами? – В принципе, да. Он, казалось, жил четко по часам: время подъема, прогулок и приемов пищи, даже меню зависело от конкретного дня недели! В понедельник всегда одно, а во вторник – другое. Мама говорила, что соседи, завидев отца на прогулке, принимались подводить стрелки часов. – Совсем как робот… – Да, наверное. Думаю, отец всегда следовал четким моральным принципам. Он не курил, даже трубку, не пил алкоголь, не бегал за женщинами. Вся его жизнь заключалась в чтении книг, воспитании детей и коллекционировании японского искусства. – Серьезный человек. – Да. – Вы, должно быть, уважали отца? – Ну… да, ведь моя мать и все вокруг уважали его. – Помните разговоры с отцом? – Это было очень давно, я была совсем маленькой, поэтому не вспомню содержания… – Совсем ничего не помните? – Говорили о растениях в саду. Он рассказывал, что в такой плодородной земле, как в Японии, растет много прекрасных цветов. – А что насчет камфорного лавра на заднем дворе? – Он говорил, что это – монстр. – Монстр? – Да. И если его обидеть, то оно прольет чью-то кровь. Да, он часто говорил, что это страшное дерево. – На японском? – Нет, на английском. Отец вообще не говорил по-японски. – Совсем ничего не понимал? – Нет, думаю, понимал на слух, но не мог говорить. – Правда? Он очень любил японскую культуру и искусство, был добр ко всем японцам, но совсем не пытался научиться языку? – Да, наверное, интересы моего отца были весьма специфичны… Что вы хотите сказать, детектив? – Мне интересно, что же заинтересовало мистера Пэйна в Японии… Поехав во Францию для изучения культуры, вы первым делом возьметесь за язык, так ведь? – Возможно, но разве интерес простого обывателя не может отличаться от подхода ученого? – Мистер Пэйн все же был педагогом. Он наверняка знал, что для понимания культуры страны просто необходимо хоть немного изучить ее язык. – Но разве это не просто мнение? Не думаю, что отец отказывался от изучения языка из-за чувства превосходства, – ответила Леона. Митараи внимательно посмотрел на нее. – Вы любите своего отца так же, как он любил японскую культуру? – Не знаю. Никому не понравится, если кто-то вдруг начнет обвинять его отца, не так ли? – Думаю, это вопрос гордости и самолюбия.