Глава 1 Эммет Чтобы встретиться с Джереми Сэмсоном, мне потребовалось долгих десять месяцев. Впервые я увидел Джереми в день переезда в наш дом в городе Эймс, штат Айова. Мы переехали туда перед началом моего первого учебного года в университете этого штата. Дом Джереми находился напротив нашего, стоял торцом. Его окна выходили на железнодорожные пути, которые пробегали там, где должна была пролегать аллея. Когда мы с моей тетей Алтеей пошли в продуктовый магазин в конце улицы, я заставил её пройти длинным путем, чтобы запомнить номер его дома и номерной знак автомобиля на его подъездной дорожке. Потребовались долгие часы копания в сети, но я нашел имя его семьи, а потом и его имя. Джереми Сэмсон. И все же я к нему не приближался. Я наблюдал за ним издалека. Изучая его через двор. Потом я нашел его в «Инстаграме». Было трудно узнать о нем что-то еще, поскольку он был тихим в сети, а подойти лично и поздороваться я стеснялся. Я бы познакомился с ним в социальной сети, отправил бы ему сообщение и сначала узнал его в переписке, но он размещал максимум одно фото в месяц и никогда не оставлял комментариев. В тот момент он учился в старшей школе. У него был друг по имени Барт, вероятно, это было сокращение от Барталамью. Барт любил публиковать в «Инстаграме» селфи с высунутым языком. Я следил за страницей Барта только потому, что он фотографировал Джереми. Джереми никогда не высовывал язык, и его улыбка всегда была небольшой, с закрытыми губами. Иногда я пытался найти логическую причину тому, почему мне так понравился Джереми, но романтические чувства не имеют никакого отношения к логике. Порой мне больше всего нравилось в Джереми то, как он писал свое имя — Джеремеи, с дополнительной «е». Я поставил компьютерную программу, в которой писал его имя красивым шрифтом и всегда улыбался на третьей букве «е». Она делала его имя особенным, обычное «Джереми» недостаточно хорошо для всех «е». Порой он мне нравился за его улыбку. Порой за то, что он не улыбался. Иногда у меня была эрекция от того, как он убирал волосы со своего лица. Для моего мозга не имело значения, что эти причины очень странные для того, чтобы ухаживать за кем-то. Мой мозг, мое тело, весь я хотел стать парнем Джереми. Я хотел представиться ему, но нервничал. Мой первый год в университете был сложным, и не было столько энергии для того, чтобы справиться с таким количеством нового, да еще и с приобретением нового друга. Я продолжал надеяться, что столкнусь с Джереми на улице или в библиотеке, но этого не происходило. Во время учебного года Джереми выходил на улицу все реже и реже и публиковал все меньше фотографий, иногда он не публиковал ничего больше месяца. Однажды в мае у него была вечеринка по случаю выпускного, но немногие пришли его поддержать. Когда я увидел Джереми, он был грустным. Я хотел подойти к нему, чтобы выяснить, почему он печален и, может быть, развеселить его. Но не мог. Честно говоря, я сходил с ума по Джереми Сэмсону. Я не хотел быть просто его другом. Я хотел быть его парнем. Большинство людей сказало бы: «Ну так дерзай! Иди и найди себе парня». Если бы я зашел на сайт знакомств, то мог бы встретить кого-нибудь близкого по духу. Вряд ли людей заботило то, что я гей, в Эймсе это никого не волнует. Хотя есть небольшая проблема, которая, возможно, изменит мнение людей обо мне. Это причина, по которой мне пришлось ждать так долго, прежде чем представиться Джереми, по которой я не хотел говорить своей семье, что втюрился в парня. Эта небольшая проблема — причина переезда, который раздражал, делая для меня учебу в университете борьбой. Хотя у меня есть тонны виртуальных друзей, один факт обо мне меняет их мнение, особенно, когда они встречаются со мной лично. Поскольку никто не поверит, пока не столкнется со мной лицом к лицу в то, что Я, который пишет в интернете — точно такой же Я в жизни, который ходит, разговаривает, каждый день ездит на автобусе до университета. Меня зовут Эммет Дэвид Вашингтон. Мне девятнадцать лет, и я второкурсник государственного университета штата Айова, изучающий информатику и прикладную физику. Я получил высший балл на своем факультете. Мой рост сто девяносто сантиметров, у меня темные волосы и серо-голубые глаза. Я обожаю головоломки и фильм «Братья Блюз». Разбираюсь в компьютерах и во всем, что связано с математикой. Я помню почти все, что когда-либо прочитал или увидел. Я гей. Люблю поезда, пиццу и шум дождя. Также у меня есть расстройства аутистического спектра. Это даже рядом не стояло с теми важными деталями, что стоит обо мне сказать, но как только люди видят меня, смотрят на то, как я двигаюсь, слушают то, как я говорю — кажется, это единственное, что имеет значение. Люди относятся ко мне по-разному. Они ведут себя так, будто я глуп или опасен. Они называют меня на букву «Д» или говорят мне, что я должен находиться дома, но имеют в виду специальное заведение, а не дом, в котором я живу. Когда люди узнают, что я аутист, они даже не могут себе представить, что я могу себе позволить полюбить Джереми или кого бы то ни было еще. Полная чушь. Как говорит Элвуд Блюз — всем нужно кого-то любить. Я один из всех. Мне тоже кто-то нужен. Проблема заключается в том, что найти кого-то становится сложнее, если у вас аутизм. Если бы мне хватило смелости самому представиться Джереми, я бы узнал, станет он моим другом или кем-то большим, чем друг, я не смог бы проигнорировать его или позволить своему аутизму вселить в меня тревогу по поводу его возможного отказа. Я пытался себе вдолбить, что кто-то с таким спокойным лицом и милой улыбкой не станет говорить мне гадости или называть меня «Д». Я заставил себя быть смелее. Мне потребовалось целых десять месяцев, чтобы набраться храбрости и представиться Джереми Сэмсону. Чтобы узнать и запомнить правила этикета, чтобы найти правильные слова, чтобы показать Джереми себя, а не свой аутизм. Потребовалось немало времени и труда, но я сделал это. Я не должен был ни о чем волноваться. Честно говоря, я классный, и все, кто с этим не согласны, должны уйти с моего пути. Прежде чем я расскажу о том, как я встретился с Джереми и стал его парнем, я должен вам объяснить, в чем выражается мой аутизм. Первое, что вы должны знать об аутистах, заключается в том, что все мы разные и врачи не знают об этом заболевании всего. Некоторые люди спорят о том, действительно ли это расстройство, и правильно ли употреблять именно это слово. Моя мама говорит, что расстройство звучит так, как будто временами со мной бывает что-то не так. Я странный, не такой как все, но она говорит так каждому, кто ведет себя подобным образом. Если честно, я думаю, что это слово правильное. Слово расстройство означает нарушение нормальных физических и психических функций. Я понимаю, что на самом деле никто не является нормальным, но как я уже сказал маме, я отклоняюсь и от среднего значения. Я не странный. Я просто другой. Трудно описать, как мозг аутиста отличается от мозга большинства людей, так как я не знаю, как работает мозг у большинства. В лучшем описании, которое я могу дать, должно быть сказано, что я чувствительнее большинства людей, и я не имею в виду какую-то там обидчивость. Моя чувствительность проявляется по-разному, например, если у моих носков есть шов на внутренней стороне ноги, я чувствую, будто кто-то скоблит шпателем поперек моего мозга. Если на меня дует фен, я чувствую, как десять миллионов муравьев ползают по всей моей коже. Шумы меня не беспокоят, но мигающий свет доставляет мне боль. Сильные запахи делают то же самое, а от некоторой консистенции еды меня рвет. Когда я смотрю на вещи, я вижу все их краски, и каждая деталь меня отвлекает. Все звуки громче, даже чье-то дыхание. Быть с людьми слишком долго утомляет меня, потому что люди могут сильно раздражать. Это моя проблема в школе. Я не понимаю, почему я единственный, кто расстраивается, когда люди пихаются в коридоре или слишком громко разговаривают резкими голосами. Почему кому-то должно это нравиться? Кто бы не расстроился? У моей тети Алтеи, когда она была маленькой, был, как они тогда называли, умеренный Аспергер, но теперь они так называют аутизм. Когда вы говорите об аутизме, говорите о «цветовом спектре» — как и на нем, у всех нас разный вид аутизма. В целом я согласен, что это хорошая метафора, насколько я понимаю понятие метафоры. Алтея активней, чем я. Большинство людей вообще не знают, что у нее аутизм. Она может водить машину, чему я завидую. Мне говорят, что я никогда не смогу этого делать, независимо от того, сколько раз по памяти перепишу учебник по вождению штата Айова. Алтея живет с нами, несмотря на все — она плоха в математике и дисциплине, в отличие от меня. Она совсем не может содержать свою комнату в чистоте. Мы с мамой помогаем ей в уборке каждую субботу, но я не могу туда зайти в течение первого часа, пока мама не сделает её менее отвратительной. Алтея более общительна, в отличие от меня, но ей тяжело даются испытания, и она с трудом сосредотачивается на работе, и из-за этого так часто её меняет. А я напротив, слишком сильно сосредоточен. Видите, все аутисты разные, вы не можете сказать слово «аутизм» и знать, каков он. Более того, вы не можете произнести слова «мальчик» или «человек» и думать, что знаете парня. Алтея говорит, что ASD — расстройство аутистического спектра — делает наше восприятие острее, чем у большинства людей. Она говорит, что громкие голоса и запахи беспокоят всех, но более острое восприятие означает, что большинство людей могут их проигнорировать. Мы с ней тоже можем проигнорировать внешние раздражители, но это требует усилий. Алтея показала мне сайт, посвященный женщине с волчанкой, которая рассказывает о ложках. Типа, все мы используем столько-то ложек в течение каждого дня нашей жизни, но люди с интенсивными физическими или умственными недостатками должны использовать больше ложек, чтобы больше тренироваться в их использовании каждый день. Я не понимаю, какое отношение имеют ложки хоть к чему-нибудь, но знаю, что внешние раздражители беспокоят меня больше, чем остальных. Я полазил на сайте «Нельзя болеть все время», но так и не понял, почему таких, как я, волнуют столовые приборы. Алтея говорит, это потому, что мой мозг не понимает метафор, которые, по сути, показательными примерами объясняют что-то вместо того, чтобы давать буквальные ответы. Мой мозг мыслит буквально. В моем аутизме все же есть забавные вещи. Например, я помню все, что когда-либо увидел. Мой мозг похож на камеру, и, если я что-то вижу, особенно числа, я запоминаю это навсегда. Моя мама всегда просит меня найти её вещи, и я могу это сделать не потому, что я волшебник, а потому что мой мозг удивителен. Если я видел вещь, которую она потеряла, я её найду. Если только кто-то не переложил её, пока я не видел. Я помню рецепты, номера телефонов, номерные знаки, математические формулы. Могу запомнить пятьдесят строк компьютерного кода за одно прочтение. Я хорошо понимаю математику, а если что-то не знаю, то могу очень быстро этому научиться. Мои глаза тоже видят по-другому. Мама говорит, что к дополнению того, что я вижу сразу все, я замечаю больше деталей — структуру и цвет. Иногда это означает, что я нахожу красивыми те объекты и предметы искусства, которые люди считают уродливыми, а иногда то, что кажется людям красивым, уродливо для меня. Правда, люди сложнее, чем цифры или память о том, где лежат мамины ключи. Я не понимаю людей вообще. Не то, что они чувствуют, не то, почему они ведут себя так или иначе, не то, что они, возможно, будут делать дальше. Мне иногда очень грустно от того, что в моей голове я могу говорить с кем угодно, и там меня всегда понимают. Конечно, классно иметь некоторые способности, доступные аутисту, но в общем и целом я одинок. Я стараюсь общаться с людьми, и я хорош в онлайн, в письме, но когда открываю рот, то все порчу. И дело даже не в словах, которые я произношу. Я прикасаюсь к людям, когда этого делать не следует, и не прикасаюсь, когда они этого хотят. Я говорю и делаю то, что людей злит. Очень злит. Хуже всего то, что никто не может понять компьютеры и математику так, как понимаю их я, но все могут общаться с людьми, за исключением меня. Неважно, насколько сложную математическую задачу я могу решить или сколько строк кода могу запомнить. Если я говорю человеку что-то не то, то, как правило, он уже будет ненавидеть меня всегда. Люди намного важнее чисел или того, что я четче вижу цвета, или того, что я помню каждый ингредиент наших ужинов на Дни благодарения за последние десять лет. И люди для меня самые сложные создания в целом мире. Я ни в коем случае не хочу, чтобы Джереми Сэмсон ненавидел меня, но статистика явно не в мою пользу. Во-первых, чтобы стать моим парнем, он тоже должен был быть геем. Данные неточны, но, судя по опросам, от двух до пяти процентов американцев гомосексуальны. Обычно взаимное влечение не поддается измерению в процентах, но мне не нужны были опросы, чтобы понять, что аутизм не поможет, даже если я попытаюсь сломать все предубеждения. Я хотел подойти к Джереми, но сначала должен был поупражняться в доброжелательном общении. Конечно, мой аутизм никуда бы не исчез, но я могу показать себя в выгодном свете. Я провел большое исследование в области советов желающим познакомиться, которые были для меня трудны, ведь я не мастер этого вида общения. Мне повезло, и я нашел несколько сайтов объявлений, на которых аутисты успешно знакомились, и они поделились со мной своим опытом. Я воспользовался их советами, в отличии от советов остальных пользователей Интернета, и занялся этой проблемой так старательно, будто корпел над своей домашкой по физике или над кодировкой. Беда была в том, что, когда я на него смотрел, я напрочь забывал о своем исследовании. Я мог думать лишь о том, как сильно он мне нравится, и как сильно я хочу нравиться ему. Положительно в аутизме было то, что я мог смотреть на Джереми, и он не подозревал, что я это делаю. Один из дефектов, которые встречаются у аутистов чаще других — мы редко смотрим в глаза собеседнику, с которым говорим. Я не могу говорить за каждого аутиста, но лично мне не обязательно смотреть на людей, чтобы видеть их. Прямой зрительный контакт слишком резкий и напряженный, я плохо его переношу, но мама с папой говорят, что не смотреть в глаза человеку неприлично. Когда я смотрел на Джереми, мой аутизм был суперсилой. Я мог сидеть на своей веранде часами, следя за ним, наблюдая, как он пересекает свой двор. Никто не догадывался о том, что я делаю. Моя семья не знала, что я подсматриваю за Джереми, потому что они думали, что я ожидаю поезд. Мне нравилось, что на нашем заднем дворе проходили железнодорожные пути, и моим любимым способом расслабиться было считать вагоны, проходящие мимо. Когда шел дождь, и прибывал поезд, я практически был в раю. Я не только считал вагоны. Я обращал внимание на номера машин и двигателей, пытаясь понять, как они устроены, отмечал, сколько автомобилей проехало, когда и в каком направлении. Я и вправду смотрел на поезда, но также не выпускал Джереми из вида. На улице я видел его не слишком часто, но всегда обращал внимание, когда он появлялся. Он двигался мягко и аккуратно, отчего мне казалось, что он очень чувствительный. Много он не улыбался, его лицо было умиротворенным и спокойным, как у моего отца. Временами он казался грустным, но точно сказать не могу, так как находился далеко. Джереми ухаживал за садом своего отца: стриг газон, мульчировал2 растения. Иногда он сидел на лавочке со своей мамой, а иногда с сестрой, когда она их навещала. Бывало к ним приезжал Барт, но не часто. В основном Джереми сидел на лавочке один. Я никогда не видел Джереми где-либо, кроме его двора. И его нельзя было найти в онлайне, чтобы заговорить с ним. Чтобы познакомиться с ним, я должен был проявить инициативу, и мне пришлось бы встретиться с ним лично. Для этого мне нужно было набраться смелости и постараться не упустить свой шанс. Он подвернулся в начале июня на благотворительной вечеринке нашего квартала. Я не хотел идти на эту вечеринку. Там должно было быть слишком много людей и вопящих деток, но мама сказала, что мне полезно пообщаться с соседями. В другой раз я бы поссорился с ней и сказал бы, куда она может засунуть свою благотворительную вечеринку, но прочитав флаер, понял, что название было неправильным. В эту вечеринку было включено больше одного квартала. Вечеринка нескольких кварталов. Квартал Джереми тоже в нее входил. Конечно, встретиться с ним там, если он придет, было рискованно, но на этот риск стоило пойти. Накануне вечером я практиковался во «взгляде в лицо» и скинул себе на флешку подходящий текст разговора для знакомства с парнем. Одеваясь следующим утром, я дополнительно удостоверился в том, что моя рубашка прилична, а волосы хорошо расчесаны. Я в этом не очень хорош, но, когда я спустился вниз, тетя Алтея улыбнулась и сказала, что выгляжу я прекрасно. В ожидании вечеринки я сидел, покачиваясь на крыльце целый час. А потом моя семья со стульями и едой, включая меня, несшего пакетик картофельных чипсов, напевая, побрела на вечеринку. Мама посмотрела на меня. — Тебя что-то тревожит, Эммет? Я нервничал, но не хотел рассказывать ей о Джереми. — Я не хочу говорить. Она продолжала пристально смотреть на меня, и выражение её лица говорило о том, что она собирается задать множество вопросов, поэтому я прикрыл ладонью свое ухо с её стороны. Мама вздохнула, но отвернулась и ничего не спросила. Ну и к лучшему. Мы почти дошли до места для пикника, и я хотел посмотреть, не пришел ли Джереми. Когда я увидел его родителей, мое сердце забавно забилось. Смеясь над чьими-то словами, миссис Сэмсон подошла к столу и потянулась за тарелкой. Мой пульс снова подскочил, и я почувствовал головокружение. Это был чистый адреналин, гормоны моего тела взлетели до небес, что не могло не раздражать. Сейчас мне было необходимо сосредоточиться, не отвлекаясь на всю эту химию. Разве я знал, почему мое тело действовало вопреки здравому смыслу, почему оно проигнорировало все мои планы, превратив мой супермозг в супер-желе? Там, куда ушла его мать, склонив свою белокурую голову, под деревом, уставившись на землю, стоял Джереми. Глава 2 Джереми Если вы болеете чем-то, что не видно глазу, то эта болезнь не самая большая ваша проблема. Заканчиваете вы тем, что каждый божий день боретесь с другими людьми больше, чем с болезнью. Мне потребовалось немало времени, чтобы это понять, потому что на самом деле в течение многих лет я не знал, что болен. Оглядываясь назад, я понимаю, что депрессия у меня была со времен средней школы, а в высшей школе к ней добавилась еще и тревога. Или, возможно, они всегда вертелись вместе, но сполна я это почувствовал именно в то время. Такие вещи как депрессия и тревожность целиком и полностью сосредоточены в вашей голове. Люди, у которых не возникает депрессия или тревожность, думают, что они могут избавиться от негативных эмоций, как только поймут, что те появились. Но те из нас, кто живет с подобными проблемами психологического здоровья, знают, что наши демоны никогда не берут выходной. В первые месяцы после окончания школы я был не в состоянии связно думать о том, что происходит с моим мозгом и о том, что может это улучшить или ухудшить. Долгое время я не мог озвучить свое состояние, а когда наконец сделал это, то почувствовал стыд и ущербность. В тот момент я в основном выживал, правда, без особого успеха. Люди всегда настораживали меня, даже когда не замечали меня. В седьмом классе меня дразнили, и кульминацией стал инцидент в раздевалке, когда группа мальчишек, смеясь надо мной, угрожала выпихнуть меня голым в коридор, чтобы девочки тоже могли надо мной посмеяться. Я начал испытывать боль в животе каждый раз, когда находился на уроке физкультуры. Медсестра думала, что я симулирую, и когда я жаловался, мне приходилось специально вызывать у себя рвоту, чтобы мне поверили. Со временем мне приходилось возвращаться в спортивный зал, но я умел хорошо прятаться в ванной комнате, пока все во что-то играли. Думаю, учитель понял, что происходит, поскольку никогда не наказывал меня за опоздания. Это стало способом моей борьбы со школой. Люди были опасны, действительно опасны, и потому я избегал их. У меня был один друг, но думаю, что я был для Барта больше опорой, чем настоящим другом. Он, конечно, быстро бросил меня, когда на четвертом году моего обучения депрессия стала брать верх. Я скрывал это ото всех, но в мае, во время презентации самоуправления в моем классе, я сломался. Это привело к поездке к нашему семейному доктору, который диагностировал у меня серьезное депрессивное расстройство. Казалось, он наспех поставил диагноз, как если бы я был просто простужен, а у меня было ощущение, что он просто хочет впарить мне кукую-то известную марку таблеток. Не было ничего похожего на обычные тревожные чувства, скорее казалось, будто мне повесили на шею бирку с названием болезни. Мне было неловко и стыдно, и я не возражал, когда мать разозлилась и сказала ему, что он не знает, о чем говорит. В целом я был благодарен за то, что мне дали окончить школу на домашнем обучении, подальше от стресса. Я даже не пошел на выпускной. Все это звучит прекрасно, но пока я не выходил из своей добровольной тюрьмы, единственным человеком, с которым я боролся, была моя мать. Она ненавидела, что я продолжаю отгораживаться от мира, и сделала своей миссией пихать меня в это носом. И хотя до подтверждения диагноза она разрешала мне не ходить в церковь, теперь тянула меня туда за волосы каждое воскресенье. Там я постоянно отбивался от людей, после каждой службы мамины подруги, которых я особо не знал, улыбаясь, обеспокоенно спрашивали, куда этой осенью я собираюсь пойти учиться или встречаюсь ли я с кем-то. Если я болезненно реагировал на этот натиск и у меня начинался приступ паники, мама ругала меня, а папа хмурился. Если бы я знал, что потеряю в классе этот чертов контроль, то работал бы над собой больше, пытаясь предотвратить этот крах, прячась, как обычно, в туалете между уроками. Благотворительная вечеринка квартала была еще одной возможностью для мамы заставить меня быть нормальным, а для меня — провалиться. Она показала мне флаер за три дня до вечеринки. — Мы должны пойти, — сказала она. — Было бы хорошо встретиться с соседями. Многие молодые пары в честь вечеринки приехали в город. Я не сказал «нет» потому, что должен был вести себя хорошо. Даже позволил ей потащить меня в магазин за продуктами, хотя магазины всегда вызывают у меня приступы паники. Я не кричал о болезни в день вечеринки, но плакал во время душа, а папа злился и включил одновременно радио и телевизор, чтобы меня заглушить. Но простого присутствия на вечеринке маме было недостаточно. — Помоги мне сделать салат, Джереми. — Сходи для меня в магазин, Джереми.