Они не слушали, что бы я ни говорил или ни делал, насколько сильными мои приступы паники бы не были. Но в один прекрасный день мне позвонила сестра. Джен живет в Чикаго и редко приезжает домой. Мама все время жалуется на то, что, когда она звонит Джен, та не отвечает. В защиту Джен скажу, что мама никогда не спрашивает мою сестру о её жизни, только жалуется на свою. Если бы я был Джен, я бы тоже не отвечал на звонки матери. Джен никогда не звонит нам, а тем более мне. Но в тот день я сидел на крыльце в ожидании, когда у Эммета закончатся занятия, и она это сделала. — Привет, братишка! Как дела? — Хорошо, — ответил я, хотя дела шли не очень. Но никто никогда не хочет знать о неприятных вещах. — Слышала, ты волнуешься перед поступлением. И у тебя стало больше приступов паники. Ты заставляешь меня волноваться за тебя, Микроб. По всему моему телу прокатилась горячая волна стыда. Откуда Джен знает об этом? И то, что она зовет меня моим старым прозвищем, не делает ситуацию лучше. — Все будет хорошо, — сказал я, но не верил в это. Я не хотел, чтобы еще один человек трясся надо мной. Я не понимал, почему Джен беспокоилась обо мне. Она никогда этого не делала. Но в тот день она не собиралась останавливаться. — Я знаю, что не поддерживаю отношения с семьей, и это плохо. Прости меня за это. Я не могу общаться с мамой, поэтому держусь подальше, но это не значит, что я избегаю тебя. Ты и правда в порядке? Хочешь, я вернусь домой и помогу тебе? Я не знал, что сказать. Она хотела вернуться домой и помочь мне? Я хотел этого, да, но все это казалось странным и заставляло нервничать. И мне было бы стыдно за то, что она будет возиться со мной. — Я в порядке. Извини за беспокойство. — Дорогой, ты не беспокоишь меня. Я забочусь о тебе. И хочу знать, что с тобой происходит. И не хочу, чтобы наши родители свели тебя с ума, а исходя из собственного опыта, я знаю, что это возможно. Ты наблюдаешься у кого-нибудь в связи с этими приступами паники? Принимаешь что-нибудь? Лекарства помогают? Почему все считают, что я болен? Как будто у меня болезнь сердца, а не глупая привычка быть расстроенным на публике и легко становиться подавленным из-за этой жизни. — Я в порядке, — повторил я. И снова. В конце концов она перестала спрашивать, да и Эммет начал писать из автобуса. Так что я сказал ей, что мне пора идти. — Ладно, но я собираюсь тебя проведать, — сообщила Джен, а я был рад, что она меня предупредила. Спустя два дня после звонка Джен к нам домой пришла Мариетта. Она принесла милую плетеную корзинку, наполненную банановым хлебом, печеньем и стеклянной бутылкой необычной минеральной воды. Где-то час они с мамой сидели на кухне, разговаривая о всяких пустяках, а я ретировался в свою комнату. И после того, как Мариетта ушла, моя мать была вся раскрасневшаяся и счастливая. На следующий день мама с Мариеттой отправились обедать в причудливом новом месте в городе Сомерсет, а еще через день они вместе пили кофе в центре, в «Стэм-Шоколатье». Спустя несколько дней мама предложила мне пригласить к нам, ради разнообразия, Эммета. Я могу сказать, что она нервничала, но Мариетта пустила в ход все свое очарование, и она играла на маме, как на скрипке. Я подслушал, как они обсуждали предстоящий визит на закрытой веранде. Мариетта предупреждала маму, чего той ожидать от Эммета. — Он нервничает в новом месте, и обычно я хожу с ним, пока он привыкает к новой среде, но Эммет настаивает на самостоятельности. Я сказала ему, что он придет один при условии, если будет контролировать себя. Так что, если что-то его рассердит, он, вероятно, уйдет на пару минут, ничего вам не сказав. Если у него получится, он спокойно скажет вам, что зол. Но, скорее всего, он будет далек от спокойствия. Эммет хороший мальчик и упорно работает над собой. Уверена, все будет хорошо, но на всякий случай у вас есть номер моего сотового. Непостижимо, как мама вообще рассматривает возможность пригласить Эммета? Он заставлял её нервничать. Невероятно нервничать. И все же, когда он пришел к нам, она была вежлива, как и он. Он постучал в дверь, подарил маме букет цветов из супермаркета, чем подкупил её, несмотря на то, что не смотрел ей в глаза, когда его дарил и раскачивался, пока ждал, когда я спущусь. Не оглядываясь, Эммет сказал ей, что у нее чудесный дом, и что он рад сюда прийти. Но я знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что все это отрепетировано. — Джереми, я хочу посмотреть на твою комнату, — сказал он немного погодя и выставил два пальца на бедро. Эммет рассказал мне о том, что у них с его матерью был ряд знаков, которыми они молчаливо обменивались, чтобы что-то сказать друг другу, не давая знать другим. Два пальца Мариетты на их веранде в первый мой визит к ним домой означали выговор Эммету за его грубость, а его три были признанием вины и извинением. А сейчас эти два пальца на его бедре означали, что он нервничает, и ему нужно выйти из комнаты, но он не хочет говорить об этом вслух. Я встал с дивана и проводил его к лестнице. — Конечно. Это сюда. Он последовал за мной наверх по лестнице, не сказав ни слова. Мне с нетерпением хотелось показать ему свою комнату, мои личные вещи, мое пространство. Я уже много раз бывал у него дома, часто мы сидели в его комнате, но это будет первый раз, когда он окажется в моей. И хотя, когда я открыл дверь, Эммет взглянул на комнату, потом он резко отошел в дальний угол коридора и встал лицом к стене. Я осторожно подошел к нему. — Эммет, что случилось? Он стоял прямо, скрыв лицо от моих глаз. — Прямо сейчас я не могу говорить. Нервы сплелись в клубок в моем животе. — Почему нет? Его шея и руки были напряжены, и он прятал закрытые глаза. — Я злюсь. Я обещал не злиться. Я чувствовал то жар, то холод. Как будто кто-то поместил в мое сердце яд, и тот распространился в мои руки и ноги. — Почему ты сердишься? Из-за меня? — Да. Пожалуйста, оставь меня в покое. Я не знал, что делать. Мне стало плохо. Самым большим моим страхом было расстроить того, кто обо мне заботился и не знать чем, чтобы как-то это исправить. Я мог чувствовать, как у меня начинается приступ паники, который сделает ситуацию еще хуже, но не мог его остановить. Я ушел в другой угол коридора, сел, подтянув колени к груди, и, положив руки на лоб, пытался дышать ровно. Его рука снова опустилась на мою спину. — Джереми, у тебя не может быть приступа паники прямо сейчас. Это было такое нелепое утверждение, что я бы рассмеялся, если бы мне не было так тяжело дышать. Но когда Эммет потер мою спину, мне стало легче. Прикосновение было колеблющимся, как будто он не вполне знал, как это делать, но мне все равно понравилось. Эммет сумел прорваться сквозь мой туман, и я прислонился к нему. Он мне это позволил. Раньше он редко к кому-то прикасался, но сейчас трогал меня. Он держал тяжелую руку на моей спине, а затем пальцами провёл по моим волосам. Эммет присел рядом со мной и погладил меня. Неумело, но он сделал это. И это было замечательно. Это заставило меня немного возбудиться, поскольку приступ паники пошел на спад. И когда он наклонился ко мне, прислонившись своим пахом к моей ноге, я заметил, что он тоже очень возбужден. Я поднял на него глаза и замер. Глаза Эммета были закрыты, его пальцы запутались в моих волосах, а его эрекция вдавливалась в мою ногу. Выражение его лица было по-прежнему тусклым, но очень сосредоточенным. Он был прекрасен. В конце концов, он открыл глаза и посмотрел на меня. Веки его были тяжелыми, и на сей раз взгляд он не отвел. Эммет коснулся моих губ тремя пальцами, и я вздрогнул. Своими пальцами он обводил контур моих губ. Затем посмотрел в сторону, но каким-то образом я все еще чувствовал этот пристальный взгляд на себе. — Мне нужно сказать тебе кое-что важное. Я кивнул, стараясь не сместить его пальцы. Он потер пальцем мою нижнюю губу. — Я гей. Мое сердце перевернулось. Я и так понял это по его эрекции, упирающейся в мою ногу, но все равно опешил, услышав это прямо от него. Его пальцы замерли, и я на него посмотрел. Его пристальный взгляд сосредоточился на моих губах. — Я не должен спрашивать твою ориентацию. Я засмеялся, это был Эммет. Задавая вопрос, он говорил, что спрашивать не должен. А я мог сказать ему об очевидном. Мне было все еще тяжело говорить, но я заставил себя ответить. — Я тоже. Он улыбнулся, снова не встречаясь со мной глазами, но это сделало его невероятно красивым. — Хорошо. Я осторожно коснулся его руки. Но он отпрянул. — Никаких мягких прикосновений. Ты можешь делать это сильнее. Я положил руку на его плечо, надавив на него. — Да. — Его рука на моей спине напряглась, а эрекция, упирающаяся в мою ногу, увеличилась, когда он наклонился ко мне ближе. — Джереми, меня тянет к тебе. Его слова взволновали меня, хотя для меня в них не было ничего нового. Они позволили чувствам, которые я сдерживал, вырваться наружу, сделать меня смелым. Я схватил его за руку. — Давай… пойдем в мою комнату.